— Сыбудай, как звали того китайца, что ломал нам стены Рязани?
Лицо Сыбудая было невозмутимо.
— Я не запомнил, мой Бату. Вроде бы его звали, как того китайского змея за пазухой Угедэя. Но какая разница, как его звали? Он хорошо знал своё дело. Всё остальное не имеет значения.
Бату-хан чуть улыбнулся. И опять старик прав. Сейчас в его войске много таких китайцев, присланных из Каракорума людьми Бату-хана. Их задача — ломать стены городов, и какая разница, как их зовут?
Чудовищные великаны, опиравшиеся при ходьбе на ноги и руки, достававшие до земли, уверенно шагали к городу, оглашая окрестности утробным рёвом. Их заросшие грубой чёрной шерстью тела не нуждались в доспехах. Почему так, Дмитр не знал, но был во сне уверен.
— Стрели их, ребята!
Туча стрел со стен Киева достигла чудовищ, но ни одна не поразила цель — стрелы бессильно отскакивали от врага, падали на землю…
— Ворота! Держи ворота!
Однако чудовищные звери, мордами отдалённо напоминяющие людей, не стали тратить время на ворота. Они с ходу полезли наверх, непостижимым образом цепляясь руками и ногами за камень. Ещё миг, и вот уже громадная башка, размером вчетверо превышающая человеческую, появляется над зубцами стены.
— А-а-а!!!
Чудовище взобралось на стену, двумя взмахами колоссальных ручищ разметав ратников, столпившихся возле бойниц, протянуло руку к самому воеводе. Дмитр изо всех сил рубанул мечом по пальцам, каждый из которых был в толщину руки крепкого мужика. Меч со звоном отскочил, и Дмитр Ейкович запоздало понял причину полной неуязвимости чудовищ — они только внешне похожи на живых, внутри же у них металл…
— … Воевода! Вставай, воевода!
Дмитр разлепил глаза, разом выныривая из вязкого омута кошмара, коротый только что видел — надо же, какой страшный сон…
— Что там?
— Рати несметные переправляются через Днепр! Ночная сторожа только что прискакала… И костры сторожевые зажгли!
Воевода встал, стараясь двигаться размеренно. Дёргаться ни к чему… тут надо думать, а не скакать сломя голову…
Парень-вестовой, глядя на неспешно одевающегося воеводу, тоже взял себя в руки, перестал вращать вытаращенными глазами. Он с надеждой смотрел на воеводу. Тысяцкий Дмитр Ейкович, поставленный ныне воеводой над всем городом, он дело знает…
— Подай-ка… — воевода щёлкнул пальцами, и парень с готовностью подскочил, подал меч. Уже поправляя перевязь, воевода криво усмехнулся. Думать надо… о чём? Полки галицкие не подошли, и теперь уже не подойдут — татары не пустят. Сорвать переправу, как в прошлом году, тоже невозможно — Днепр замёрз, лёд свободно выдерживает верхоконного… Наверное, уже и подводы осадные выдержит, если переводить осторожно… Эх, кабы хоть черниговский полк князя Михаила стоял в Киеве!
— Ну пойдём, Торопша, будем глядеть, что там и как.
— Всё, можешь идти!
Гонец поклонился и вышел, неслышно прикрыв дверь. Действительно, за такую весть трудно ожидать награды. Слава Богу, что миновали те времена, когда гонцов за подобные известия сажали на кол…
Князь Даниил ходил из угла в угол, как зверь. Не успел. Не успел! Всё зря, всё напрасно. Стоило добиваться Киева, чтобы так вот глупо, донельзя глупо его потерять… Уж лучше бы стоял в Киеве черниговский полк князя Михаила!
Даниил сел на лавку. Ладно… Спокойно… Не всё ещё потеряно… Гарнизон в Киеве весьма немалый, воевода Дмитр Ейкович опытный… Князь Михаил с войском из Мазовии подойдёт, вместе двинем на Киев… От Чернигова рать подведёт боярин Фёдор, правая рука Михаила… Навалиться разом, прижать к стенам киевским и разгромить…
Даниил криво усмехнулся. Не стоит врать самому себе. Если бы укрыться за стенами Киева, тогда да, можно было бы отразить нашествие… А так… Не даст Батый подойти к Киеву. Разгромят в чистом поле…
— Дозволь войти, княже? — просунул голову в дверь боярин Борис.
— Заходи, Борис Богданович.
Боярин степенно вошёл, поклонился.
— Слышал я, татары под Киевом стали, княже.
— Так оно.
— Рати-то собраны… Как же поход?
— Да какой теперь поход!
— Мы вернулись сюда, великий хан.
Ноздри Менгу раздувались. Он разглядывал стены Кыюва, сложенные из камня. Да, великий город. Этот город больше, чем все виденные ранее города Урусии. И богаче.
— Да, Ноган. Мы вернулись, и больше не отступим. Я знаю, что ты изучил урусский язык. Так вот… Ты возглавишь посольство. Пойдёшь туда, и прикажешь им открыть ворота. Прикажешь, понял?
— Но, великий хан… — Ноган заметно побледнел.
— Не понял… — остро взглянул на него Менгу. — Ты трусишь, Ноган? За тобой стоит мощь всего непобедимого войска Повелителя Вселенной! Иди!
— Да, великий! — склонился Ноган.
Когда Ноган отъехал, Менгу снова принялся разглядывать укрепления города. Да, конечно, каменная стена, это плохо. Однако на сей раз китайцев с осадным обозом гораздо больше, чем было в прошлом походе Бату. И сам обоз огромен — сколько, интересно, там этих стенобитных машин?
Великий хан хищно осклабился. Уже завтра китайцы начнут ставить свои машины, и послезавтра в эти гордые стены с грохотом ударят первые камни. Кстати, хорошо, что вспомнил…
— Дэлгэр!
— Я здесь, великий хан!
— Возьми людей и налови в окрестностях как можно больше урусов. И сразу же начинайте собирать большие камни! Чтобы китайцы могли начать работать, как только прибудут.
— Я понял, о великий!
— … Придёт серенький волчок, тебя схватит за бочок!
— Ой-ой!
Никита смотрел на жену, убаюкивающую Малушу, младшую дочь, и улыбался. Улыбался сквозь слёзы.
Эх, и зачем он не спрятался в лес, когда пришли люди князя Даниила за данью! Мог ведь, мог предугадать, чем дело кончится… Нет, надеялся на что-то? На Божью справедливость, или княжью?
Нет в мире справедливости. Ни у князей, ни у Бога. Не слышат они людских страданий. Забрали у Никиты и коня, и корову с телком нарождённым. А он только стоял и смотрел, как уводят со двора… И хорошо, что стоял. Здоровенные стражи, все при оружии, кулаки что гири, в железных доспехах. Троим односельчанам, оказавшим сопротивление, отбили нутро, и один уж помер.
— Слышь, Никитушка, — тихо спросила вдруг жена, — как мы дальше-то жить будем?
Так спросила, что захолонуло всё внутри. Никита закашлялся.
— Ничего, Бог даст… Зато зерно семенное схоронили, не отдали… А Пров вон всё из амбара выгреб, до зёрнышка, лошадёнку отстаивал, вишь. Так что мы ему семян на посев, а он нам лошадь на пахоту. Вот и вывернемся…
Жена смотрела на него большими, тёмными глазами, и непонятно было, верит или нет. Самому-то себе не верил Никита. Может, и вывернулись бы, да ведь явятся по осени вновь мордовороты — давай оброк… Бесполезно. Нет выхода.
— Ничего, Фовра. Проживём как-нить, — подмигнул он жене, окончательно успокаивая, и та чуть улыбнулась в ответ. Верит, значит.
Резкий свист раздался с улицы.
— Что там за леший… — Никита взялся за потёртый армяк.
Дробный топот копыт, резкие гортанные выкрики, и вслед за этим отчаянный вопль:
— Поганые!
Никита метнулся к окну, затянутому заледенелым бычьим пузырём — ничего не видать! — назад, к двери.
— Фовра! Детей и сама в подпечье! Да сидеть как мыши! — Никита уже подпирал дверь жердиной.
Сильные, властные удары посыпались в дверь.
— Эй, хозаин урус, выхады!
Никита схватил длинный нож и рогатину, торопливо разбил заложенный глиной лаз. Отвлечь… Следы со двора идут во все стороны, и свежих полно, так что не разберут… Подумают, что утекли из дому…
По всей деревне-веси уже сновали всадники в бараньих кацавейках, на низкорослых мохнатых лошадях. Никита нырнул за забор, но его увидели. Сразу двое врагов с радостным визгом ринулись на него, один размахивал арканом, второй кистенём.
— Уррысс!
— Ах ты…! — вся злость, копившаяся в хлебопашце годами, выплеснулась наружу. Внезапно стало легко и радостно. Вот и всё. Отмучился!
Монгол легко уклонился от рогатины, но Никита и не думал поймать его на столь примитивный приём. Он просто пырнул лошадь в бок, и когда лошадёнка встала на дыбы, поймал татарина на рогатину, как медведя. Однако широкое лезвие со скрежетом прошлось по стальным пластинам, скрывавшимся под бараньей кацавейкой, и в следующий миг страшный удар обрушился на голову смерда…
Дмитр Ейкович протёр глаза — невозможно глядеть против солнца на лёд… По сверкающей, выдутой ветрами ледяной глади Днепра гарцевали всадники на низкорослых мохнатых лошадках, гортанно перекликаясь между собой. Да, лёд уже достаточно толст, чтобы выдержать всадника. Но выдержит ли он тяжёлые осадные машины? Вопрос…
Днепр испокон века служил естественной преградой на пути врагов, часто непреодолимой для конных полчищ степняков, не имеющих лодей. Так случилось в прошлом году, когда монголы подошли к Киеву слишком рано. В этом году они исправили свою ошибку. И полчища их, по всему видать, гораздо многочисленнее. Эх, как бы сейчас тут нужен черниговский полк…
Сзади послышался топот, по лестнице на смотровую площадку башни взбирался вестовой.
— Дмитр Ейкович! Там, у Золотых ворот, послы монгольские!
Воевода Дмитр сглотнул. Вот… Вот оно. Момент истины. В прошлый раз решение принял великий князь Михаил самолично. Сейчас вся тяжесть легла на него, воеводу киевского. Надо решать.
— Ну пойдём, Олеша, поглядим на послов.
У Золотых Ворот уже толпилось множество народа, наспех вооружённого кто чем — весть о прибытии посольства облетела город быстрее ветра. На лицах горожан читались различные чувства, все понимали — сейчас решится их судьба.
И снова, как год назад, поднялась решётка, впуская пятёрку послов. У воеводы вдруг возникло пронзительное чувство, что всё, что сейчас происходит, уже произошло. Он знал все слова, которые скажут ему послы. И знал свой ответ. И судьба вот этих людей ему тоже известна. Всех людей — и монгольских послов, доживающих последние часы своей жизни, и горожан, доживающих той жизни последние дни… И ничего изменить невзможно.