Манюня, в честь которой и была устроена гулянка, весьма авторитетно заявила:
— Знаете что? Мы здесь самые модные и красивые!
Постепенно это стало чем-то вроде традиции. Раз в месяц соседки выбирались в какое-нибудь заведение, где днем можно было вкусно перекусить и не заморачиваться при этом готовкой и грязной посудой. Марии было наплевать на то, что после таких вылазок нога по вечерам болела больше обычного и все чаще стало прихватывать сердце.
В такие дни она каждый раз заново убеждалась в том, что она — самая обычная, нормальная, такая же, как и все остальные люди. Главным было то, что она, странным образом, переставала в эти мгновения чувствовать себя уродиной и инвалидом, пусть даже и ходила, опираясь на трость.
После восьмого класса Манюня выразила желание поработать летом. И хотя подруги дружно отговаривали ее, предлагая отдохнуть на каникулах, устроилась на склад в ближайший магазин и честно пропахала там почти до конца августа. Тем более что ее поддержал Андрей:
— Хочет быть самостоятельной — пусть будет! Нечего из такой боевой девицы комнатный цветок растить! — он подмигнул Манюне и что-то тихонько спросил на ухо.
— А ты откуда знаешь? — С подозрением уставилась на него падчерица.
— Догадался, — добродушно усмехнулся он. — Если не хватит, я добавлю.
И никакими силами ни Надежда, ни Мария не смогли выяснить, на что же именно Манюне понадобились деньги и почему Андрей одобрил это, как они дружно считали, сумасбродство.
Зато и подарок, который Мария получила в конце сентября на день рождения, был совершенно необыкновенным. Новая трость. От старой она отличалась, как роскошный Боинг от крошечного кукурузника. Фигурная ручка из темной бронзы и такой же бронзовый наконечник превращали обыкновенную палку в элегантный аксессуар. Это был уже не костыль для опоры, а изысканная и стильная дамская штучка.
— Манюня, ты с ума сошла! Это же… — Мария смотрела на подарок почти с испугом.
— Это ручная работа и черное дерево, тетя Мария. И это то, что должна использовать такая умница и красавица, как ты! — девочка явно гордилась собой. И улыбающаяся Надежда, от которой подарок также хранился в тайне, довольно сказала:
— Все правильно говоришь, солнышко мое! А ты, Мария, еще от меня подарок не получила, — и, серьезно глядя в глаза соседке, протянула большой цветастый пакет, из которого несколько небрежно свешивалась атласная лента.
Тонкий бордовый стрейч-бархат сел идеально, а легкая атласная накидка в тон полностью скрывала некоторую кривобокость фигуры.
— Ты очень красивая, теть Мария — серьезно сказала Манюня.
— Не забудьте, дамы, завтра в кафе нас ждет столик и пир на весь мир! — добавил, улыбаясь, Андрей. Он стоял в дверях комнаты, не заходя внутрь, чтобы не мешать суете при примерке. Огромный букет, который он вручил имениннице, уже гордо возвышался посреди чуть запыленного стола в старинной расписной вазе.
Когда соседи ушли, Мария некоторое время растерянно побродила по квартире, не слишком даже понимая, почему в такой замечательный день ей вдруг подумалось о смерти. Потом, как будто приняв какое-то решение, включила компьютер и, немного порывшись, нашла сайт нотариальной конторы. Еще некоторое время смотрела на расписание, а затем, выбрав удобную дату и время, записалась на прием.
«Сколько бы я ни прожила, а уж всяко Надежда с Манюней меня не бросят… а в гроб я все это, — она обвела взглядом тонущие в полумраке углы комнаты, — с собой не заберу. Тем более что сердечко последнее время все чаще пошаливает. Все мы, как известно, под Богом ходим…».
Никому ни слова не говоря, она сама вызвала такси и в назначенный день бесстрашно уселась в машину.
Глава 4
Сердце билось все чаще и ровнее. А вот железный кол из груди, тот самый, что мешал нормально дышать, таял, как будто был не металлический, а ледяной…
Сквозь полубеспамятство Мария ощущала какую-то странную суету вокруг себя: её тормошили, что-то горькое и терпкое вливали в рот, растирали грудь вонючей мазью. А еще она слышала разговоры, смысла которых понять не могла. Мелькнула слабая мысль: «…как будто и не врачи разговаривают… может, по «скорой» практиканты приехали?..». Мысль была не слишком отчетливой и не помешала Марии погрузиться то ли в беспамятство, то ли в крепкий сон.
Становилось жарко, и Мария скинула с себя одеяло, которое тут же кто-то торопливо поправил, плотнее подоткнув его ей под бока. Недовольно замычав со сна, она слабыми, какими-то очень вялыми и неуклюжими движениями рук снова спихнула с себя толстую пуховую груду и почти мгновенно проснулась, услышав мягкий просящий голос:
— Ваше высочество, не нужно раскрываться! Лекарь велел непременно вас в тепле держать. Сказывал, что ночной кризис прошел и теперь вы всенепременно на поправку пойдете. Он велел очень-очень от сквозняков вас беречь…
В общем-то, каждое слов по отдельности Мария прекрасно понимала, но вот общий смысл сказанного был настолько странным, что она резко открыла глаза, которые немедленно заслезились от льющегося в комнату солнечного света. Вяло барахтаясь среди подушек и пуховиков, она попыталась сесть, чувствуя слабость в теле, боль в горле и груди, как при сильной простуде. …И вполне привычную неуклюжесть.
Сильные женские руки подхватили ее, ловко подложив под спину подушку и снова закрыв до самых подмышек пухлым одеялом. Мария медленно и аккуратно протирала глаза, слушая тот же самый голос:
— Сейчас-сейчас, ваше высочество… Лисси как раз за теплой водичкой для умывания пошла.
Глаза, наконец, привыкли к свету, и Мария с каким-то отстраненным любопытством осмотрела помещение, где она сейчас находилась, и огромную кровать, в которой нашлось бы еще место для парочки человек.
Помещение выглядело как бред сумасшедшего: большая комната, потолки под три метра, если не выше, беленые стены, горящий камин, сложенный из массивных серых глыб, и два очень узких окна, похожих на бойницы. Конечно, вокруг этих щелей висели красивые шторы с кружевными фестонами, как будто пытались замаскировать убожество окон. Но помогало это слабо. Сама Мария просто терялась на развороченной постели среди груды подушек. В голове ее невольно возник образ пирожного, где в жирной кремовой розочке с трудом барахтается муха.
Молодая женщина, та самая, которая не позволяла ей сбросить одеяло, выглядела совсем уж непривычно. Серая до талии то ли блуза, то ли курточка, по воротнику которой была пущена белая полотняная рюшка. Тяжелая длинная юбка, подол которой скрывался за краем кровати, покрыта белым полотняным же фартуком.
Обладательница этого наряда, миловидная, чуть пухловатая женщина лет тридцати, с мягкой улыбкой смотрела на Марию и торопливо крестилась, приговаривая:
— Слава Всевышнему, госпожа принцесса, что вы в себя пришли! Услышал Господь мои молитвы!
Все увиденное настолько напугало Марию, что она просто молча таращилась и на эту незнакомую женщину, и на все остальное, что окружало ее. Протянула руку и потрогала одну из подушек с узенькой кружевной отделкой. Ощутила под пальцами грубоватую шероховатость льна и несколько скользкую поверхность кружевного узора. Захватила в горсть и помяла обтянутое потускневшей атласной тканью одеяло персикового цвета, слегка засаленное по углам и оттого потемневшее. Подушек на кровати было аж шесть штук.
Приняв ее бессмысленные действия за некий вопрос, женщина пояснила:
— Ее высочество Лютеция уже отбыла к утренней молитве.
Мария слабо застонала и откинулась на подушки. Женщина испуганно спросила:
— Вам плохо, ваше высочество?! Может быть, кликнуть лекаря?
Мария даже ответить не рискнула, побоявшись подать голос. «Сейчас эта тетка сообразит, что я никакая не принцесса и…». Тут ее испуганная мысль рассыпалась прахом: она даже представить себе не могла, что случится, если сумасшедшая женщина поймет, что Мария вовсе не та принцесса, за которой она ухаживает.
Ситуация казалась не просто странной, а какой-то даже жутковатой: все вещи вокруг были абсолютно реальны. Мария прекрасно видела и фактуру различных тканей, и тонкие трещины, идущие по беленым стенам, и даже небольшую паутинку в углу комнаты. Она закрыла глаза и сползла по подушкам, сама подтягивая одеяло: хотелось спрятаться от всего мира, от этой пугающей женщины и хотя бы понять, где именно она очнулась.
«Я Мария… Мария Дмитриевна Аксенова…» В мыслях ее возникали и гасли эпизоды: школа, друзья-подруги, мама и папа, бабушка, читающая ей книгу… Авария… Собственная скособоченная фигура, изредка мелькающая в большом зеркале в прихожей… Манюня и Надежда…
«Я Мария Дмитриевна Аксенова! Я родилась и выросла в Санкт-Петербурге и прожила там много лет. Мне исполнилось сорок пять и… Да! Мы отмечали мой день рождения в кафе, и мне стало плохо… Надя растирала мне руки, Андрей крепко держал, не давая съехать со стула, а Манюня вызывала «скорую» и все время приговаривала: “Сейчас-сейчас, ты только держись! Они сейчас приедут и помогут!” А дальше…».
А дальше в памяти была только темнота. И больше, сколько ни старалась вспомнить Мария, так ничего и не смогла.
Кто знает, до чего бы она успела додуматься, но тут дверь распахнулась, и в комнату вошли несколько человек. Видеть их Мария не видела, по-прежнему лежа с закрытыми глазами и натянув одеяло почти до макушки. Но голоса их слишком отличались друг от друга:
— Линда, поторопи прислугу с завтраком. Я голодна! — молодой, даже слегка капризный голос, который уверенно кому-то приказывал.
— Ваше высочество, я уже отправила лакея. Завтрак сейчас подадут, — женский, слегка лебезящий голос.
— Ваше высочество, не стоит при посторонних так демонстрировать свой аппетит, — спокойный, чуть даже надменный альт взрослой женщины, чем-то похожий на учительский.