Мария, королева Нисландии — страница 37 из 48

Глава 40

Нехотя и почти равнодушно Мария подняла взгляд на короля. Он, кажется, почувствовал ее движение и в свою очередь уставился ей в лицо с какой-то болезненной надеждой. Пожалуй, королева испытывала чувство неловкости оттого, как этого человека ломает какое-то внутреннее чувство.

Мария насторожилась: он вызывал сострадание. А сострадать ему совсем не хотелось. То, что он с ней сделал, оставив служить приманкой для лорда Нордвига, легко разрушило зарождающуюся симпатию. Как он убедительно сказал тогда, во время их первого совместного завтрака?!

«Ты моя жена. Нравится нам это или нет, но изменить мы ничего не можем. Обещаю, что буду относиться к тебе честно. Так, как положено.».

Да-да… А ведь она тогда поверила ему! Доверилась, как распоследняя дура! Теперь пришел момент понимания. И заплатить за это понимание пришлось очень дорого. Не только собственными страхами и болью. Мария снова зябко поежилась, вспоминая раскиданные у помоста тела: сегодня она легко могла бы стать одним из этих тел. Сейчас он будет рассказывать, что только острая необходимость устранить предателя Нордвига заставила его пойти на риск. Что больше никогда!.. Что он будет заботиться о ней всю оставшуюся жизнь и прочее бла-бла-бла…

Еще, пожалуй, сейчас сунет ей дорогой подарок: какое-нибудь роскошное колье или другую безделушку. А что? По местным меркам очень даже приемлемо! Виноват: сделай бабе подарок. И она все простит и все забудет. Конечно, их брак изначально был политическим, но… Пусть не любовь, но доверие друг к другу они могли бы получить. А теперь… предательство в семье не лучше любого другого. Как теперь долгие годы жить с ним рядом?! Как жить, ожидая подставы в любую секунду?

А ведь она тогда действительно поверила! Она бы даже согласилась помочь ему, если бы… Если бы он счел ее достойной доверия. Если бы все рассказал и объяснил, а не использовал вслепую, как неразумную куклу: ценную, но не слишком дорогую. А может, такой и был у короля план?! Просто, как страховка: свалить смерть Марии на Нордвига и взять вторую жену с еще большим приданым?!

Взгляд на короля слегка охладил ее вспышку гнева. Было в тяжело молчащем мужчине нечто такое… тяжелое, болезненное…

По идее, сейчас он должен с видом победителя вещать о том, что все опасности позади. Он, Мартин, победитель, и теперь их ждет большое и светлое будущее на троне прекрасной Нисландии. Заговаривать ей зубы роскошными перспективами, лишь бы она не кинулась жаловаться королю-отцу. Вряд ли Нордвиг поделился с Мартином сведениями о том, что Мария — нелюбимая дочь, на которую плевать всей бритарской королевской семейке.

Только вот муж молчал. Молчал хмуро и тяжело. Казалось, его грызет внутри невидимый прочими дикий зверь, причиняя почти невыносимую боль…

Только обычная, какая-то даже тоскливая жалость подтолкнула Марию к тому, чтобы безразлично бросить королю:

— Я слушаю вас, ваше величество, — так дежурно равнодушно прозвучали ее слова, что король не сразу решился заговорить. Первые слова дались ему с большим трудом. Он спотыкался и запинался, но, как ни странно, вовсе не пытался оправдаться в ее глазах. Речь шла совсем о другом!

Как ни странно, рассказ Мартина постепенно переворачивал в ее сознании всю уже сложенную картину. Этот рассказ был как мозаика-перевертыш: каждый новый кусочек разительно менял все изображение.

— …не сразу обнаружили. Он же, подлец этакий, дождался, пока мы от Нисландии подальше отойдем. А на четвертый день и сыпанул зелье. В походе, ясное дело, все с одного котла едим, одинаковые сухари грызем. А вот если удается горячее питье приготовить, тут мне первому наливают. Таков обычай. Если бы я в тот день головной болью не маялся с утра, первым бы и умер, — король помолчал и продолжил через некоторое время, как будто через силу, с трудом выговаривая слова. — Всего напиться успели шестеро… А он смотрел, как люди отраву пьют, и понимал, что жить им считанные минуты остались. И молчал, тварь поганая… — лицо Мартина побагровело еще больше, а безвольно лежащие на столе руки вновь сжались в кулаки.

Это воспоминание причинило ему настоящую боль: слишком свежи оказались его впечатления от гибели своих людей. Король вновь невольно ощутил чувство дикой беспомощности, испытанное тогда. Страшно смотреть, как корчатся в муках соратники и друзья, и не иметь возможности спасти. Единственное, что он смог сделать — дать быстрое избавление от боли и мук: клинок в сердце Асмунда Мартин вонзил лично…

— Как вы вычислили его?

— Я же не стал пить, мутило сильно меня, он и растерялся… А седьмым за кружку его брат родной схватился… Он не выдержал и кружку из рук выбил. Шум поднялся, а тут Асмунд на палубу упал и корчиться начал… а за ним и остальные… — Мартин помолчал, давая утихнуть собственному бессильному гневу, и чуть спокойнее продолжил: — В тот вечер мы на ночлег к островку пристали. Есть там один такой. Голые камни, один старый вулкан, и с ледника вода чистая, даже травы и зверья нет. Тогда и порешили, что мне и еще некоторым вернуться нужно. Ублюдок-то этот перед смертью много в чём успел признаться: даже что не знал, и то вспомнил! — хищно оскалился король. — С дядей… с лордом Нордвигом, — поправил он сам себя, — отношения давно уже портились. Очень он на своей земле людей притеснял. Да и хозяин был не из лучших. Худо люди жили, жалоб много было. Но все же, по чести сказать, такой подлости я от него не ожидал, — со вздохом добавил король. — Первым делом, понятно, мы к отцу Ансельму сунулись. Под церковью убежище старое есть, про него почти никто и не помнит. Сразу-то к людям не рискнули: большая часть народу так и ушла с караваном: не мог я против собственного слова и договоренностей пойти. Мы и так одно из судов конвойных забрали, чтобы вернуться. Пришлось купцам скидку пообещать, чтобы не ссориться, — сухо добавил Мартин. — Ханса и еще двоих я к тебе сразу отправил. Они в очередь ходили и по суткам там под крышей сидели. Только вот я сделал это больше для своего успокоения: не думалось мне, что Нордвиг на такую подлость решится. Отец-то Ансельм уже рассказал, что ты справляешься. — Он неожиданно скупо улыбнулся и сказал: — Тебя в городе Боевой леди зовут…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Дальше что?

— Дальше… — король пожал массивными плечами. — Ну, сами мы, да с помощью святых братьев разбирались, кому верить можно, а кто с потрохами Нордвигу отдался. По-хорошему бы, — печально добавил Мартин, — нам бы еще недельки полторы… Тогда бы и крови меньше пролилось. А так… — он только раздраженно махнул рукой и закруглил свою речь словами: — Как вышло, так вышло…

Мария молчала, пытаясь уложить в голове этот ворох сведений. Муж, сперва смотревший на ее равнодушное лицо с надеждой, снова начал все сильнее и сильнее сутулиться. Так и не дождавшись ответной реакции, вновь уткнулся взглядом в стол. Он все же надеялся, что она поймет его. Нет, он не снимал с себя вины! Он обещал этой женщине защиту своего дома, а вместо этого чуть не стал причиной ее гибели. Она имеет право на гнев и презрение. Конечно, имеет! Но неужели даже шанса на понимание у них не будет?!

Королева взяла со стола кружку с остывшим взваром, отхлебнула, помолчала, отхлебнула еще раз. И вдруг начала задыхаться и кашлять, хватаясь за горло…

Глава 41

Мартин с побелевшим лицом подскочил к ней, бестолково схватил на руки, пометался по комнате и уже выскочил в коридор, когда Мария, все еще немножко задыхаясь, проговорила:

— Да поставь ты меня… кхе-кхе-кхе… поставь… подавилась я просто…

К этому времени Мартин успел добежать со своей ношей до трапезной и почти столкнулся с горничной. Перепуганная Вита, которая несла в комнату господ очередной поднос, неловко грохнула его на пустой стол и схватилась за горло, вытаращив глаза. На подносе задребезжал, перекатываясь, расписной глиняный стаканчик, упавший от толчка. Он уткнулся наконец-то в огромный, завернутый в полотенце кувшин, и противный звук смолк.

— Осподи, боже ты мой! Что… что случилось?! — голос Виты взметнулся от тихого «осподи» до визгливо-испуганного «случилось».

Может это и было глупо и, скорее всего, абсолютно не к месту, но в голове Марии почему-то сам собой прозвучал голос Василия Ливанова в роли Карлсона: «Спокойствие! Только спокойствие!». Она с улыбкой посмотрела на застывшее лицо Мартина, на перепуганное и побледневшее Виты и, все еще покашливая, но улыбаясь все шире, пояснила:

— Я просто кхе-кхе… поперхнулась взваром, — и, не удержавшись, добавила: — Спокойствие! Только спокойствие!

Мартин почему-то не поставил ее на пол, а посадил на край огромного дубового стола и как будто все еще боясь чего-то, не убирал руки, поддерживая ее за плечи. Поддерживая так, чтобы была возможность в любую секунду снова сграбастать ее и закрыть собой, своим телом.

Может быть, это был нервный срыв, но с мыслей и души Марии как будто клочьями слезала черная грязная пелена, долгое время застившая свет. А может быть, это был откат от стресса, который сейчас грозил вылиться в банальную истерику. Только Мария, глядя на Мартина и стоявшую за его спиной бледную Виту, начала смеяться.

Вита снова схватилась за грудь, точно так, как это делала тетка Берготта, и со словами: «Осподи спаси и помилуй…» принялась мелко и часто креститься. Мартин наконец-то чуть отодвинулся от Марии, все еще не спуская с нее встревоженного взгляда, и раздраженно мотнул головой, пытаясь стряхнуть каплю пота, повисшую на бровях. Мария, смеясь, поманила мужа к себе пальчиком и, достав из-за пояса носовой платок, вытерла ему со лба крупные капли пота. Потом, глядя на его напряженное лицо, улыбаясь и успокаиваясь сама, медленно и раздельно повторила:

— Успокойся. Я. Просто. Поперхнулась…

Мартин шумно выдохнул и, не глядя, схватил с подноса Виты закутанный кувшин, небрежно скинув с него полотенце. В холодном воздухе промерзшей трапезной из горла кувшина мгновенно повалил пар, как только он сбросил крышку. Кувшин Мартин держал в обеих лапищах. В его руках посудина не казалась столь уж огромной. Так, обычная крупная кружка, не более. Он глотал шумно, почти захлебываясь и несколько неаккуратно: с левой стороны на одежду полилась тонкая струйка парящего на холоде напитка. Отдуваясь и фыркая, как морское чудовище, он поставил ополовиненный кувшин с глинтвейном на стол и, еще раз шумно выдохнув, снова уставился на Марию.