[331], – одной из завоевательниц, сломившей раболепное смирение, навязанное ее полу. Теперь она взялась за свою новую модель: Мария София! Ее современная Зенобия в натуральную величину, с пушечными ядрами Гаэты, лежащими у ее ног[332].
Художница была очарована грацией и красотой кареглазой баварки, поражена ее сходством с Людвигом II, двоюродным братом королевы, живущим только любовью к искусству. Она не скрывала того, что эта прекрасная королева[333] пробуждает в ней самые нежные мысли. Марии Софии, в свою очередь, понравилась эта необыкновенная художница[334]. Укрывшись от сплетен в ее студии на Виа Маргутт[335], королева чувствовала себя необычайно уютно. Как и она сама, Харриет – Хэтти для своих близких друзей – потеряла своих близких[336]. Как и она, Харриет воспитывалась как мальчик, занималась греблей, верховой ездой, стрельбой, лазала по деревьям. Она была свободным и независимым человеком, женщиной, которая отказалась подчиняться мнимой морали условностей и невежества, которые создают женскую закрепощенность. Раньше она виделась с Жорж Санд. А сегодня она вознесена на пьедестал среди удивительных иностранных мастеров; это художники и ученые, завсегдатаи кафе Greco[337]: поэты Роберт и Элизабет Браунинг, писатели, такие как Натаниэль Готорн, Джордж Элиот или Теккерей, автор «Воспоминаний Барри Линдона», а также дамы из «мраморного стада»[338], группы американских женщин-скульпторов, ваявших в неоклассическом направлении[339] которые приехали в Рим, чтобы окончить свое обучение. Большинство из них возмущали общественность своим образом жизни, например, жили одни или сожительствовали вне брака, имели отношения сексуального характера с другими женщинами, ваяли обнаженные тела или побуждали мужчин позировать перед ними без одежды. Мария София чувствовала себя спокойнее в этой декадентской атмосфере, чем среди старух, которые выражали свое отвращение при ее появлении, в приходах, церквях и в других святых и угрюмых местах.
Увы, возрожденное счастье молодой матери длилось недолго, потому что здоровье дочери стало стремительно ухудшаться. К постели Марии Кристины Пии вызвали лучших врачей, в том числе прекрасного доктора Фишера… Все напрасно! В марте начали замечать первые язвы, первые гнойнички на нежном теле ребенка. Целую неделю Мария София не выходила из комнаты новорожденной. Днем без отдыха, ночью без сна, она оставалась там, в кресле, в помятой одежде и с растрепанными волосами до того самого 28 марта 1870 года. В тот день она поручает уход за своей дочерью герцогине Сан-Чезарио и решает позволить себе небольшую передышку в своей комнате, чтобы причесаться. Возвратившись, она увидела, что изможденное лицо малышки стало белым как мел. Мария Кристина Пия только что испустила дух.
По Риму поползли слухи об отравлении. В некоторых газетах упоминалась холера. По правде говоря, ребенок, которого доверили безответственной английской медсестре, рекомендованной Жюли де Ротшильд и приверженной методам закалки холодными ваннами и коньяком, не прожил и трех месяцев.
Ее тело деликатно облекли в белое полотно на глазах у Марии Софии, шатающейся, на грани обморока. На следующий день в 20.30 гроб предали земле за главным алтарем неаполитанской церкви на улице Виа Джулия, в паре шагов от дворца. Жизнь героини Гаэты снова была разрушена.
Эта смерть навсегда подорвала отношения между супругами. Франциск стал еще более замкнутым и молчаливым, почти полностью посвятив себя молитвам и религиозным обрядам. Мария София повела себя, как и все Виттельсбахи перед лицом страданий: замкнулась в безмолвном отчаянии. «Мы из несчастливого рода», – говорили Поссенхофены.
Жить в палаццо Фарнезе? Все равно что обитать в гробнице. Без сомнения. Занавески и портьеры в королевских покоях были сняты, мебель накрыта, а ковры сначала выбиты, а затем свернуты и крепко завязаны веревками. Через неделю после трагедии пресса объявила об отъезде короля и королевы после Пасхи во дворец Шенбрунн, предоставленный им императором Австрии. Далее их дороги разошлись[340].
Франко-прусская война
Четыре месяца спустя началась франко-прусская война.
Какой бы сильной ни была любовь к Франции молодого короля Людвига II, его королевство, Бавария, было вынуждено следовать за своим конфликтным соседом Пруссией. Людвиг, Карл Теодор, Максимилиан, три брата Марии Софии и Сисси присоединились к своим войскам, чтобы выступить против Франции. Этот конфликт ускорил ход событий. Капитуляция Седана, падение Наполеона III и создание Третьей республики, равнодушной к судьбе Пия IX, предоставили пьемонтскому королю полную свободу действий. В Риме больше не было французских гарнизонов. Семьдесят тысяч человек из армии Виктора Эммануила двинулись к папскому государству. У тех получилось выставить только тринадцать тысяч солдат, включая три тысячи зуавов. На рассвете 20 сентября 1870 года все иностранцы и большая часть римской аристократии покинули город. Художница Харриет Хосмер, которая ни за что не хотела пропустить этот исторический день, осталась дома, на улице Виа дель Бабуино, но она приняла меры предосторожности и повесила на своем окне американский флаг, чтобы избежать грабежей, прежде чем пойти на мессу Папы Римского. Пий IX вел службу в слезах[341]. Он приказал своей армии сопротивляться до последнего, чтобы продемонстрировать решительность, а затем поднять белый флаг на куполе собора Святого Петра.
Итальянская пехота встала в строй. Войска вошли в город через пролом возле ворот Пиа[342]. Одиннадцать солдат папы пали до полной капитуляции.
Виктор Эммануил прибыл через девять месяцев и поселился в Квиринале, в бывших апартаментах Франциска и Марии Софии. 3 февраля 1871 года Рим официально стал столицей нового итальянского государства. В этом городе, где тысячу лет правил только один властитель, теперь стали сосуществовать два правителя по разным берегам Тибра.
С помощью «Закона о гарантии» папу заверили в том, что он будет пользоваться всеми необходимыми свободами и уважением к своему духовному авторитету. Ему даже была предоставлена выплата в качестве компенсации за нанесенный ущерб. Пий IX, однако, погрузился во внутреннюю борьбу. Конец благословениям Urbi et orbi на лоджии Сен-Пьер! По указу Non Expedit[343] («Это нецелесообразно») он потребовал от католиков не участвовать в выборах; этот бойкот тяжело сказался на первых десятилетиях молодой Италии.
Что касается последних папских зуавов, сначала они считались военнопленными, а затем были отправлены обратно в свои страны. Солдаты уезжали поездами, иногда провожаемые оскорблениями граждан. Французских офицеров направили в порт Чивитавеккья, где они отбыли на судне «Ориноко». Но ничто не могло преуменьшить их заслуг, даже оскорбления со стороны врага. Побежденным же итальянским офицерам, которые считались наемниками и которых революция сделала герцогами, сенаторами, послами короля Пьемонта, но не благородными людьми, пришлось разделить непристойные унижения, которые претерпевал наместник Христа. Единственная победа заключалась в том, что прославленный флаг папских зуавов, пронзенный пулями Ментаны, не попал в руки врага. Один из них[344] обернул его вокруг своей груди под униформой и ждал выхода в открытое море, где его товарищи поделятся с ним оставшимися пятьюдесятью лоскутками, которые они сохранили в целости и сохранности как реликвию чести.
По прибытии в Тулон их ждал неприятный сюрприз – встреча со старыми врагами, группой краснорубашечников, пришедших добровольцами в легион. Французское правительство приняло этих революционеров с распростертыми объятиями – их, иностранцев! – с их формой и их лидером, пока торговалось с зуавами, детьми страны, счастливыми служить ей. Офицеры, как и солдаты, были заключены в Тарасконе, где они оказались без денег, без багажа, без всего, пока им наконец не позволили защищать родную землю, захваченную прусскими уланами. Для всех этих бывших солдат папы по-настоящему Франция была рождена свершившимся в Толбиаке актом веры[345]. И именно актом веры она должна быть спасена. Вот почему в своем подавляющем большинстве они предложили свои услуги родине и сформировали базу западных добровольцев-легионеров, которая через несколько недель объединилась в Луаньи и Ле-Мане с армией Луару, ринувшись за храбрым Атанасом де Шареттом и его знаменем Святого Сердца, с криками «Да здравствует Франция! Да здравствует Пий IX!»[346]
Сен-Манде
А что же происходило с «королевой-воином»? Она надолго останавливалась в Баварии, а также в Шенбрунне, Бад-Ишле, в замке Штаремберг. Франциск II с горестным смирением признался своим посетителям: «Я очень беден, так как живу щедростью своих невесток».
Фактически после долгого пребывания у Сисси и Франца Иосифа пара уехала в Англию к другой сестре Виттельсбах[347] в Буш-Хаус, недалеко от Хэмптон-Корта, на юго-западе Лондона. Королева Виктория предоставила эту резиденцию герцогу Немурскому, сыну короля Луи-Филиппа, поскольку границы Франции закрылись для него, как и для всех принцев Орлеанских