Как же разгадать секрет ее интимной жизни? Я повсюду искала намеков на этот роман, что постепенно стало напоминать чтение колонки полезных советов в журналах. По совету рассказчика Франка Феррана я взяла интервью у Фредерика Миттерана. Наш бывший министр культуры очень любезно ответил, что никогда не слышал о романе королевы Неаполя в Париже. Я стучалась в двери самых выдающихся ученых Сорбонны, специалистов по XIX веку, но так и не получила новых результатов.
Познала ли она в Париже чувственную любовь, соприкосновение плоти, долгие ночи удовольствия, которых была лишена жена и королева? Думаю, она держала поклонников на почтительном расстоянии. Ведь было очевидно, по крайней мере для ее сестер, что после смерти Марии Кристины Пии она ко всему испытывала безразличие и некое отвращение к жизни. Небеса так много раз распахивали перед ней двери счастья, только чтобы немедленно их закрыть. Если на публике было больше невозможно сохранять простое и молчаливое достоинство в несчастье, то наедине она давала волю своим чувствам и курила, пока зубы не испортились.
Я думаю, что эта женщина цеплялась только за одну надежду – быть ближе к их общему с Эммануэлем ребенку. Это то, что дало ей смелость вернуться в колею. В отличие от ее старшей сестры, странствующей императрицы Адриатики и Эгейского моря, материнский инстинкт был в ней очень силен.
И небо ответило на ее молитвы! Надо сказать, что воссоединение не должно было быть сложным в организации. Достаточно было передать записочку Мехтильде, а точнее «Мари». Так Берто переименовали баварскую гувернантку для удобства, как это часто бывает в отношении слуг, а также потому, что немецкие имена резали слух французам, оскорбляя усопших, и бередили старые раны.
Маленькая Лаваис снова появилась в жизни Марии Софии, как луч солнца в темной комнате, когда приоткрывают ставни. После стольких потерянных надежд «королева-воин» наконец может обнимать ребенка от любимого мужчины. Ее дочь воскресила в ней тысячу чувств, которые она считала мертвыми и похороненными. Она снова погружалась в воспоминания об Эммануэле, о времени, когда они были так счастливы и так влюблены. Она больше не сожалела о потерянной любви, несмотря на боль и пустоту. Прекрасная Виттельсбах проводила часы, несомненно, самые сладкие в ее жизни, как обычный человек.
Это воссоединение с ребенком делало ее такой счастливой, что ей хотелось разделить с кем-то это счастье. Отныне ту, которую она представляла другим как «очаровательную малышку моих друзей», стали каждый год принимать в Баварии на берегу озера Штарнберг, в вотчине Виттельсбахов. Как там отнеслись к девочке? Без сомнения, со сдержанной настороженностью. Безусловно, некоторые из родственников находили эту связь неразумной. Однако что-то мне подсказывает, что на любое неосмотрительное замечание «королева-воин», должно быть, реагировала бурно и вела себя как прежняя гордая монархиня.
Бабушка рассказала мне, что Берто часто брал на себя обязанность сопровождать Дэзи в Мюнхен. Во время одного из таких многочисленных визитов она вместе с Мехтильдой отправилась к фотографу Альберту, чтобы сделать портреты, которые хранила моя прабабушка Элен.
Графиня Лариш, навещавшая свою тетю в Сен-Манде, также вспомнила первый день, проведенный со своей таинственной двоюродной сестрой. Это было во второй половине 1870-х годов.
Однажды весенним днем королева объявила, что собирается нанять экипаж, чтобы навестить «ее юную подругу». Удивительно, но Мария София предпочитала крытую коляску вместо открытых даже летом. Проехав кладбище Пер-Лашез и оставив позади парк Бют-Шомон, они продолжили свой путь к деревне, расположенной за пределами Парижа. Путь длинный, очень длинный…
Во время путешествия королева хранила молчание. Молодая Валлерзе рассеянно рассматривала пейзажи, ее почти не тревожили запахи конского пота и кожаной обивки. Вдруг ее тетя лаконично начала: «Ее зовут Дэзи», – как будто наблюдая за реакцией племянницы. Она продолжила, сказав, что эта барышня живет с ее тетей[369]. «Ее отец умер, он был моим очень хорошим другом; мне очень нравится эта девочка, – добавила она с легкой дрожью в голосе. – Она будет рада познакомиться с вами. Ведь она ребенок, которому очень одиноко. Надеюсь, вы станете ей хорошей подругой. Вот увидите, она восхитительна, но очень застенчива».
Прибыв в пункт назначения, Мария София попросила кучера подождать их, затем уверенным шагом направилась к крыльцу. Кажется, место ей хорошо знакомо. Дверь открылась в тот же момент. Женщина лет пятидесяти, в которой можно узнать баварку, поклонилась, обратившись к ней «Ваше Величество» и поцеловав руку. Эта дама, причесанная на прямой пробор, была одета в строгое серое платье с белыми манжетами и воротником. Именно так выглядит Мехтильда на фото! Она повела их в очаровательную гостиную, расширенную верандой. Дэзи вскоре присоединилась к ним.
Графиня Лариш разглядывала почти прозрачную кожу, волосы цвета меди, темно-зеленые глаза и нежный цвет лица этой девочки в сиреневом платье, которую королева поцеловала и назвала «моя дорогая». В комнате Дэзи они, одинаково увлеченные, говорили о Лоэнгрине, Тангейзере и вообще о Рихарде Вагнере. Юная Лаваис прекрасно говорила на языке Гете. На комоде дочь Генриетты Мендель заметила рамку с двумя фотографиями. На первой был изображен улыбающийся солдат в форме зуавов – конечно же, это снимок братьев Алессандри, который я храню у себя. На второй, кажется, тот же человек, но фото было потрепанным и выцветшим, как будто ему тысяча лет.
У графини будет и другая возможность лучше узнать кузину. Она будет вспоминать об их пребывании в Штарнберге, в замке Гаратсхаузен, и грациозную француженку, игравшую менуэты Моцарта на фортепиано. Затем, много позже, она будет вспоминать бриллиантовую брошь в форме ромашки, которую Дэзи прислала ей на свадьбу с графом Ларишем, и дни, проведенные вместе в замке Миттерзилль в Австрии.
Враг у ворот
Примерно в 1875 году король и королева решили поселиться в самом центре Парижа, в восьмом округе. Можно сказать, что их жизнь и жилье обходились им слишком дорого в Сен-Манде[370]. Политический мир исполнен несправедливости. Несмотря на дипломатические претензии Европы, Виктор Эммануил совершенно не хотел возвращать их состояния бывшим правителям. Уже в Риме Франциск от отчаяния начал увольнять некоторых своих слуг, ведь в то время как многие предали его, эти слуги по крайней мере действительно бросили все, чтобы последовать за ним. После изгнания он получал доход только за счет аренды дворца Фарнезе и споров с итальянским правительством за возвращение части частных владений, захваченных во время аннексии, в частности приданого Марии Софии и королевы Марии Кристины Савойской[371]. Затем после двадцати лет задержки казна Неаполя подарила ему полмиллиона франков – часть состояния его матери[372].
Спустя несколько лет после Коммуны столица по-прежнему представляла собой странное зрелище. Если рухнувшие дома на улице Рояль были восстановлены, то в других местах здания были все еще разрушены и разворочены. Что касается обращенного в ничто Тюильри, от билетной кассы в л’Эшель до павильона Марсана, все, что осталось от этого символа монархии, – это своего рода призрачный памятник с обугленными стенами и почерневшими колоннами. Наконец, огромная активность наблюдалась на шумной строительной площадке авеню де л’Опера.
Большинство новых зданий Османа поднялись до пятого этажа, но некоторые еще только начинали строиться.
Даже больше, чем в молодости Эммануэля де Лаваиса, четырехугольник, образованный церковью Магдалины, парком Монсо, Триумфальной аркой и Елисейскими полями, демонстрировал топографию восхождения по социальной лестнице. За величественными воротами предместья Сент-Оноре прятались дома, полные мебели и слуг. На улицах мелькали красивые экипажи, запряженные пестрыми першеронами с блестящими ухоженными шкурами в лакированных сбруях; безупречно обходительные джентльмены в цилиндрах и ослепительные женщины, которые знали тысячу способов провести время, переходя от магазина к магазину, от парикмахера к модистке, а от модистки к ювелиру. Герцог Омальский[373], граф Греффуль, герцог Грамон, баронесса Эрланже, графиня Потоцкая нередко бывали там. Время от времени можно было заметить в толпе бутоньерку Робера де Монтескью. Это восхитительный мир преимущественно цивилизованного Парижа, величественный мир, состоявший из старой аристократии, богатых баронов и нескольких благородных императриц.
Королева поселилась в пятистах метрах от улицы Матюрин, 47, где проживала Дэзи, и чуть дальше от дома ее бывшего возлюбленного. Королевская чета перевезла свои вещи на улицу Буасси-д’Англа, между площадью Согласия и будущим бутиком Hermès, который вскоре откроет свои роскошные двери в бывшей часовой мастерской. Пара жила там изгнанниками в отеле «Вильмон»[374], в двух больших номерах с одиннадцатью комнатами каждый.
На этой узкой улочке Франциск и Мария София укрылись от адского грохота карет и экипажей на улицах Рояль и Сент-Оноре в одном из самых посещаемых домов. В зависимости от сезона и года они встречали там бывшего правителя Египта Исмаил-пашу или принцессу Долгорукую, которая однажды будет популяризирована в кино под именем Катя, морганатическую вдову большого поклонника Марии Софии, царя Александра II. Великие мира сего приезжали со всех уголков земли и останавливались в этом месте. В то время почтовые кареты незаметно заезжали под арку здания, сворачивали во двор и останавливались перед широкой лестницей.
Местные жители, кажется, считали, что Их Неаполитанские Величества прежде всего были озабочены тем, чтобы о них не говорили, настойчиво отдавая предпочтение жизни в тени. По правде говоря, королевская чета не пыталась ни слишком выделяться, ни скрываться. Восемь месяцев в году они жили в столице, раз в месяц посещали Оперу. Они часто останавливались в Шантийи: их можно было увидеть на скачках на трибуне герцога Омаля, их родственника. Они также регулярно посещали ипподромы Отей и Лоншан, где королева держала своих лошадей под псевдонимом «Граф д’Изола». Личный тренер Ее Величества? Монсеньор Мак Ормик. Его цвета? Красный сюртук, синие манжеты, красно-синий колпак.