снять траур и сменить его на цвета радости и веселья. Внизу осаждает замокликующая толпа, в которую щедрыми горстями кидают деньги, и с легким сердцемкоролева и ее народ спешат упиться праздничным весельем. К великой досаде ДжонаНокса, кстати лишь недавно, на пятьдесят седьмом году жизни, вторичновступившего в брак и взявшего девицу восемнадцати лет – но радости он признаеттолько для себя, – четыре дня и четыре ночи кипит веселье, и пиршества сменяютдруг друга, как будто все темное, гнетущее ушло навек и отныне начинаетсяблаженное царство юности.
Отчаянию Елизаветы нет границ, когда она, незамужняя и неспособная кзамужеству, слышит, что Мария Стюарт вновь взошла на брачное ложе. Сама же онасвоими хитроумными маневрами только осрамила себя на весь мир: сватала королевеШотландской своего сердечного дружка, а его оконфузили всенародно; возражалапротив кандидатуры Дарнлея, а ее советами пренебрегли; послала нарочного споследним предупреждением, а ее посланца продержали у запертых дверей, пока некончился обряд. Необходимо было что-то предпринять для спасения своегопрестижа. Порвать дипломатические отношения и объявить войну? Но под какимпредлогом? Ведь Мария Стюарт абсолютно и неоспоримо права, она достаточнопосчиталась с волею Елизаветы, не отдав своей руки чужеземцу, к тому же Дарнлейи безупречная партия: ближайший кандидат на английский престол, правнук ГенрихаVII – чем не достойный супруг? Нет, всякая попытка протестовать, ввиду полногоее бессилия, только изобличит перед миром личную досаду Елизаветы.
Однако двойная игра всегда была и пребудет душой всех поступков Елизаветы.Только что потерпев жестокую неудачу, она все же остается верна себе. Она,конечно, воздержится от объявления войны, не отзовет и своего посланника, новтихомолку постарается, елико возможно, пакостить счастливой паре. Слишкомнерешительная и осторожная, чтобы открыто выступить против своих лютых врагов,Дарнлея и Марии Стюарт, она действует с помощью интриг и подкупов. В Шотландиивсегда найдутся недовольные, восстающие против наследственной власти, а на сейраз с ними заодно человек, головой выше прочей мелюзги, выделяющийся своейнезаурядной энергией и открыто заявивший протест. Меррей демонстративно неявился на свадьбу сестры, и посвященные сочли это недобрым знаком. Ибо Меррею –что немало способствует притягательности и загадочности этой фигуры – вудивительной мере присуще умение предугадывать внезапные изменения политическойпогоды; какой-то верный инстинкт предупреждает его о назревающей опасности, и вэтих случаях он делает самое умное, что может сделать умудренный политик, –исчезает. Он выпускает из рук кормило власти и становится невидим и неуловим.Подобно тому как внезапное высыхание рек и иссякание источников предвещает вприроде стихийные бедствия, – так исчезновение Меррея неизменно предрекает –история Марии Стюарт тому наглядное доказательство – политическую непогоду. Напервых порах Меррей ведет себя скорее пассивно. Он запирается в своем замке, онупрямо избегает двора, показывая, что, как регент и сберегатель протестантизма,решительно осуждает возведение Дарнлея на шотландский престол. Но Елизаветемало одного протеста. Ей нужен бунт; в Меррее и в столь же, как и он,недовольных Гамильтонах ищет она союзников и помощников. Со строжайшим наказомни в коем случае ее не скомпрометировать, «in the most secret way», поручаетона агенту поддержать лордов деньгами и людьми «as if from himself», якобы поего личному почину, ей же, Елизавете, будто ничего о том не известно. Деньги,как благодатная роса на жухнущие луга, падают в жадные руки лордов, сердца ихснова загораются мужеством, и обещанная военная помощь способствует назреваниюмятежа, которого с таким нетерпением ждут в Англии.
Пожалуй, единственная ошибка Меррея, этого умного и дальновидного политика,в том, что он и в самом деле понадеялся на ненадежнейшую из правительниц и сталво главе мятежа. Разумеется, осторожный заговорщик не спешит ударить и лишьтайно вербует сообщников; он не прочь повременить, пусть Елизавета открытовыскажется за возмутившихся лордов, и тогда не как мятежник, но как сберегательверы станет он против сестры. Однако Мария Стюарт, встревоженная двусмысленнымповедением брата и по праву не желая терпеть его враждебной безучастности,торжественно призывает его к ответу, требуя, чтоб он оправдался передпарламентом. Меррей, гордостью не уступающий сестре, не признает себяобвиняемым и надменно отказывается покориться; и тогда на него и егоприверженцев налагается опала (put to the horn), глашатай возвещает об этом нарыночной площади. Так снова призвано решать оружие, а не разум.
И тут, как всегда в минуты ответственных решений, проявляется с неотразимойясностью различие обоих темпераментов – Марии Стюарт и Елизаветы. Мария Стюартне знает колебаний, ее мужество нетерпеливо, у него жаркое дыхание и быстраяпоступь. Елизавета же, скованная робостью, медлит и тянет с решением; она ещетолько размышляет, не вмешаться ли открыто, не повелеть ли государственномуказначею снарядить войско в помощь бунтовщикам, как Мария Стюарт уже нанеслаудар. Всенародно оглашает она грамоту, в которой начисто изобличаетбунтовщиков. «Мало того что они без счету захватили почестей и богатств, они быи Нас, и все Наше Королевство рады прибрать к рукам, чтобы владеть им по своейволе, а Нам бы слушаться во всем их указки, – словом, они не прочь завладетьпрестолом, а Нам разве что оставить титул, исправлять же все дела в государствепредерзостно берутся сами».
Не теряя ни минуты, вскакивает отважная амазонка в седло. Сунув пистолеты запояс, в сопровождении закованного в золоченые латы молодого супруга и верныхприсяге дворян, торопится она во главе наспех собранного войска навстречубунтовщикам. Не успели веселые гости отрезвиться, как свадебный поездпревратился в военный поход. И эта безоглядная решимость приносит свои плоды.Кое-кого из мятежных баронов оторопь берет перед этой новоявленной энергией,тем более что подкреплений из Англии не видно, Елизавета вместо обещаннойпомощи отделывается смущенными отговорками. Один за другим возвращаются они сповинной к своей законной государыне, и только Меррей не хочет покориться;всеми покинутый, он не успевает сколотить мало-мальски годное войско, как ужеразбит наголову и вынужден скрыться. До самой границы преследует его вбезумной, бешеной скачке победоносная королевская чета. Меррей едва уносит ногии в середине октября находит убежище на английской земле.
Полная победа – все бароны и лорды ее владений тесно сомкнулись вокруг МарииСтюарт, впервые за долгое время Шотландия вновь припала к ногам своего государяи государыни. На какой-то миг уверенность в своих силах так захлестывает МариюСтюарт, что она подумывает, не перейти ли в наступление, не вторгнуться ли вАнглию, где, как она знает, католическое меньшинство с ликованием встретитосвободительницу; трезвые советчики с трудом сдерживают ее разгулявшуюся удаль.Зато учтивостям конец – с тех пор как она выбила из рук противницы все еекарты, в том числе и ту, что Елизавета прятала в рукаве. Брак по собственномувыбору был первой победой Марии Стюарт, разгром мятежников – второй; открыто,уверенно может она теперь смотреть в глаза своей «доброй сестрице» закордоном.
Если положение Елизаветы и раньше было незавидным, то после разгрома еювыпестованных и обнадеженных бунтовщиков ей приходится и вовсе туго.Разумеется, всегда существовал и существует у правителей обычай – в случаепоражения тайно навербованных в соседней стране повстанцев открыто ихдезавуировать, предоставив собственной участи. Но уж если кому не повезет, такне везет до конца. Надо же случиться, чтобы какие-то деньги Елизаветы,предназначенные для лордов, – явная улика – благодаря смелому нападению попалив руки Босуэлу, заклятому недругу Меррея. А тут еще и вторая неприятность:спасаясь от преследования, Меррей, естественно, бежал в страну, где его открытои тайно ласкали, – в Англию. Мало того, у побежденного хватило смелостипожаловать в Лондон. Какой конфуз – попасться в двойной игре, когда до сих порей все сходило с рук! Ведь допустить ко двору опального Меррея – значит заднимчислом благословить мятеж. Если же она отвернется от тайного союзника и Темнанесет ему открытую обиду, чего только оскорбленный не способен наклепать насвою милостивицу, о чем при иностранных дворах и знать не должно. Никогда ещеЕлизавета не попадала в такую ловушку из-за своей двойной игры. Но недаром этовек прославленных комедий, и не случайно Елизавета дышит тем же пряным,пьянящим воздухом, что Шекспир и Бен Джонсон. Природная актриса, она, как ниодна королева, знает толк в театре и эффектных сценах. Хэмптон-корт иВестминстер[38] того времени могли смелопоспорить с «Глобусом» и «Фортуной»[39] почасти эффектных сцен. Едва лишь становится известно о прибытии неудобногосоюзника, как его в тот же вечер призывает к себе Сесил, чтобы прорепетироватьс ним роль, которую тому завтра предстоит исполнить для реабилитацииЕлизаветы.
Трудно выдумать что-либо более наглое, чем эта разыгранная наутро комедия. Укоролевы сидит французский посланник, разговор идет – ведь ему и невдомек, чтоон зван на веселый фарс, – о политических делах. Вошедший слуга докладывает оприбытии графа Мелвила. Королева высоко вздергивает брови. Что такое? Неослышалась ли она? Неужто и вправду лорд Меррей? Да как же он осмелился,презренный мятежник, обманувший ее «добрую сестрицу», явиться в Лондон? И чтоза неслыханная наглость показаться на глаза ей, которая – весь мир это знает –телом и душой предана своей милой кузине. Бедная Елизавета! Она не можетопомниться от удивления и негодования. И лишь после долгих колебаний решаетсяпринять этого «наглеца», но только не с глазу на глаз. Нет, боже упаси! И онане отпускает французского посланника, чтобы заручиться свидетелем своего«искреннего» возмущения.
Выход Меррея. Серьезно и добросовестно ведет он свою роль. Уже самое его