Веками повелось, что шотландское дворянство знает одно только средство длярасправы с неугодным противником – убийство. Лишь когда паук, ткущий невидимуюпаутину, будет раздавлен, когда увертливый, неуязвимый итальянский искательприключений будет убран с дороги, только тогда удастся им вновь захватитьвласть и Мария Стюарт станет сговорчивей. План извести Риччо, видимо, довольнодавно засел в голове у шотландской знати; за много месяцев до убийстваанглийский посол сообщает в Лондон: «Либо Господь приберет его до времени, либоим уготовит ад на земле». Но заговорщики долго не решаются выступить открыто. Уних еще поджилки трясутся при воспоминании, как быстро и решительно пресеклаМария Стюарт их недавний бунт, им вовсе не улыбается разделить участь Меррея ипрочих эмигрантов. Не меньше страшатся они железной руки Босуэла, зная, как онскор на расправу, и понимая, что надменный временщик не унизится до того, чтобывступить с ними в тайный сговор. Поэтому они только ворчат да стискивают кулакив карманах, пока у кого-то не возникает план – поистине дьявольская выдумка –изобразить убийство Риччо не актом крамолы, а наоборот, вполне законным иистинно патриотическим деянием, для чего воспользоваться Дарнлеем какприкрытием, поставив его во главе заговора. На первый взгляд нелепая затея!Властитель королевства вступает в заговор против собственной супруги, корольпротив королевы! Но психологически она вполне оправдана, ибо сильнейшимстимулом у Дарнлея, как у всякого слабого человека, является неудовлетворенноетщеславие. Да и Риччо слишком вознесся, чтобы отвергнутый Дарнлей не кипелзлобой и ненавистью на своего бывшего приятеля. Приблудный бродяга ведетдипломатические переговоры, о которых он, Henricus, Rex Scotiae, даже неставится в известность; до часу, до двух ночи просиживает у королевы, отнимая усупруга его законные часы, и власть фаворита прибывает со дня на день, в товремя как его собственная власть на глазах у всего двора с каждым днем идет наубыль. Нежелание Марии Стюарт сделать его соправителем, передать емуmatrimonial crown, Дарнлей, быть может и справедливо, приписывает влияниюРиччо, а ведь одного этого достаточно, чтобы разжечь ненависть в обиженномчеловеке, не отличающемся особым душевным благородством. Но бароны подливаютеще злейшего яду в отверстые раны его тщеславия, они растравляют в Дарнлеесамое чувствительное место – его оскорбленную мужскую честь. Они пробуждают внем ревность, всячески давая понять, что королева делит с Риччо не толькотрапезы, но и ложе. И хотя доказательств у них нет, Дарнлей тем легче клюет наэту наживку, что Мария Стюарт в последнее время то и дело уклоняется отвыполнения супружеского долга. Неужто – жестокая мысль! – она предпочла емуэтого чумазого музыканта? Ущемленное честолюбие, у которого не хватает мужествадля открытых, членораздельных обвинений, легко склонить к подозрительности:человек, который сам себе не верит, не станет верить и другим. Лордам неприходится долго подзуживать Дарнлея, чтобы довести его до исступления ибезумия. Вскоре Дарнлей уже не сомневается, что «ему причинена злейшая обида,какую можно нанести мужчине». Так невозможное становится фактом: корольсоглашается возглавить заговор, обращенный против королевы, его супруги.
Был ли черномазый музыкант Риччо действительно любовником королевы, так иосталось неразрешимой загадкой. То открытое благоволение, которым Мария Стюартдарит своего доверенного писца на глазах у всего двора, скорее красноречивоопровергает это подозрение. Если даже допустить, что духовная близость женщиныи мужчины отделена от физической лишь незаметной чертой, которую инаявзволнованная минута или неосторожное движение могут легко стереть, то все жеМария Стюарт, уже носящая под сердцем ребенка, так уверенно и беззаботноотдается дружбе с Риччо, что трудно счесть это искусной личиной неверной жены.Находясь со своим секретарем в предосудительной связи, для нее было быестественно избегать всего, что наводит на подозрение: не засиживаться ситальянцем до утра за музыкой или за картами, не запираться с ним в своемрабочем кабинете для составления дипломатических депеш. Но и здесь, как вслучае с Шателяром, Марию Стюарт подводят как раз наиболее располагающие еечерты – презрение к пересудам, поистине царственное нежелание считаться снаговорами и сплетнями, искренняя непосредственность. Опрометчивость и мужествообычно соединены в одном характере, подобно добродетели и наивности, являя двестороны одной медали; только трусы и сомневающиеся в себе страшатся дажеподобия вины и действуют с оглядкой и расчетом.
Но стоит кому-либо пустить молву о женщине, хотя бы самую нелепую ивздорную, как ее уже не остановишь. Переносясь из уст в уста, она ширится ирастет, раздуваемая ветром любопытства. Целых полвека спустя клевету этуподхватит Генрих IV[40]; в насмешку надИаковом VI, сыном Марии Стюарт, которого она тогда носила во чреве, он скажет:«Ему правильнее было бы называться Соломоном[41], ведь он тоже «Давидов сын». Так репутация Марии Стюартвторично терпит тяжкий ущерб и опять не по ее вине, а исключительно поопрометчивости.
Заговорщики, натравливавшие Дарнлея, сами не верили в свою выдумку – этоявствует уже из того, что два года спустя они торжественно провозгласят мнимогобастарда королем. Вряд ли стали бы надменные лорды присягать на верностьнезаконному отпрыску заезжего музыканта. Ослепленные ненавистью, обманщики итогда уже знали правду, и клевещут они лишь затем, чтобы пуще растравить вДарнлее обиду. А он уже и без того не владеет собой; у него уже и без тогокакой-то ералаш в голове из-за вечно грызущего чувства неполноценности – ивспыхнувшее подозрение его ослепляет: огненной волной накатила ярость, как бык,устремился он на красный лоскут, которым размахивали у него перед носом, и,унося его на себе, ринулся в расставленную западню. Не задумываясь, дает онсебя вовлечь в заговор против собственной жены. Проходит день-другой, и Дарнлейбольше всех жаждет крови Риччо, своего бывшего друга, с которым он делил хлеб ипостель, да и короной он в немалой степени обязан приблудному итальянскомумузыкантишке.
Политическое убийство подготовляется шотландской знатью обстоятельно, какнекое долгожданное торжество. Никакой спешки и горячности под впечатлениемминуты: партнеры заранее обмениваются письменными обязательствами – на честь исовесть здесь надежды плохи, для этого они слишком хорошо знают друг друга, –скрепляя их по всей форме подписью и печатью, словно это не рыцарское дело, анотариальный акт. При всех таких злодейских начинаниях, словно при торговойсделке, пишется на пергаменте контракт, так называемый «covenant», или «bond»,в котором вельможные бандиты клянутся в верности друг другу до гробовой доски,ибо только скопом, только как банда или клан дерзают они подняться на своихвластителей. На сей раз, впервые в истории Шотландии, заговорщики удостоилисьневиданной чести: на их «бондах» стоит подпись короля. Между Дарнлеем и лордамизаключены два честных, добропорядочных контракта, в коих отставленный король иобойденные бароны пункт за пунктом обязуются отнять у Марии Стюарт власть. Впервом «бонде» Дарнлей при любом исходе гарантирует заговорщикам полнуюбезнаказанность (shaithless), обещая лично ходатайствовать за них и защищать ихперед самой королевой. Далее он изъявляет согласие на возвращение изгнанныхлордов и на отпущение им всех провинностей (faults), как только он получиткоролевскую власть, ту самую matrimonial crown, в которой Мария Стюарт такупорно ему отказывала; кроме того, он обязуется оберегать «кирку» от малейшихпосягательств. В свою очередь, заговорщики обещают во втором «бонде», или, каквыражаются коммерсанты, во взаимном обязательстве, признать за Дарнлеем всюполноту власти, более того, в случае смерти королевы (из дальнейшего видно, чтоне наобум предусмотрели они эту возможность) сохранить за ним власть. Но заясными, казалось бы, словами сквозит нечто, что не доходит до ушей Дарнлея, авот английский посол слышит то, что в тексте и за текстом, – намерение вообщеизбавиться от Марии Стюарт и с помощью «несчастного случая» обезвредитькоролеву заодно с ее итальянцем.
Еще не просохли все подписи под позорной сделкой, а в Англию уже скачутгонцы оповестить Меррея, чтоб он готовился к возвращению. Да и английскийпосол, играющий в заговоре не последнюю роль, торопится упредить Елизавету окровавом сюрпризе, ожидающем соседнюю королеву. «Мне доподлинно известно, –писал он уже тринадцатого февраля и, значит, задолго до убийства, – чтокоролева сожалеет о своем замужестве и ненавидит как его, так и все их племя.Известно мне также, что он подозревает, будто кто-то охотится в его владениях(partaker in play and game) и у них с отцом состряпан некий комплот – онинамерены захватить власть против ее воли. Известно мне, что, ежели все у нихсойдет успешно, Давиду с согласия короля не далее как на той неделе перережутглотку». Но соглядатай Елизаветы, по всему видно, посвящен и в болеесокровенные помыслы заговорщиков: «Дошли до меня слухи и о делах болеестрашных, будто покушение готовится и против ее особы». Письмо показывает совсей достоверностью, что заговор ставил себе куда более обширные цели, чемсочли нужным рассказать дурачку Дарнлею его сообщники, что меч, занесенныйякобы над одним только Риччо, метит и в Марию Стюарт, и жизни ее угрожает,пожалуй, не меньшая опасность, чем жизни ее секретаря. Бесноватый Дарнлей – ибоникто не превзойдет лютостью труса, почувствовавшего за собой какую-то силу, –жаждет особенно изощренной мести человеку, похитившему у него государственнуюпечать и доверие его супруги. Для посрамления непокорной он требует, чтобыубийство свершилось у нее на глазах – бредовая идея труса, который надеется«примерным наказанием» сломить строптивый дух ослушницы и зрелищем зверскогонасилия усмирить женщину, его презирающую, По личному желанию короля решено и всамом деле произвести расправу в покоях беременной королевы, назначив 9 марта