опасается ли войти во дворец, зная, что там засели его смертельные враги? Или,оскорбленный супруг, он хочет, чтобы Мария Стюарт низко ему поклонилась, моля овозвращении? А может быть, он явился проверить, какое действие произвела егоугроза? Снова загадка, как и многие другие загадки, которыми овеян образДарнлея!
Мария Стюарт не долго думает. У нее выработалось безошибочное умениесправляться со своим мозгляком-мужем, когда он вздумает разыгрывать из себябунтаря или господина. Она знает: нужно возможно скорее, как в ночь послеубийства Риччо, лишить его последнего остатка воли, пока он в своем детскомупрямстве не натворил худших бед. Итак, нечего с ним церемониться! Сноваизображает она кроткую овечку и, чтобы сломить его непокорство, идет на крайниемеры: тотчас же отпускает лордов, а сама спешит к упрямцу, ждущему в воротах, ис великими почестями уводит – не только во дворец, но, надо полагать, и наостров Цирцеи[47] – в свою опочивальню. Исредство действует безотказно: такова ее власть над этим юношей, прикованным кней всеми чувственными помыслами: наутро он уже послушен, как ребенок, и МарияСтюарт водит его на помочах.
Но нет пощады: беднягу снова ждет расплата, как и за ночь, подаренную емупосле убийства Риччо. Дарнлей, опять вообразивший себя господином иповелителем, вдруг наталкивается в аудиенц-зале на французского посланника и налордов. Как Елизавета в комедии с Мерреем, Мария Стюарт запаслась свидетелями.В их присутствии она громко и настойчиво допрашивает Дарнлея, пусть скажет «forgod’s sake»[*], почему он задумал уехать изШотландии, не дала ли она ему повод для такого бегства. Какое убийственноеразочарование! Дарнлей еще мнит себя счастливым мужем и любовником и вдругпредстать перед послом и лордами в роли обвиняемого! Сумрачно стоит он средизала, долговязый малый с бледным, безбородым, мальчишеским лицом. Будь оннастоящим мужчиной, вытесанным из более крепкого материала, ему бы самое времявыступить со всей твердостью, властно изложить свои претензии и не обвиняемым,а судьею предстать перед этой женщиной и своими подданными. Но где уж восковомусердцу оказать сопротивление! Словно пойманный шалун, словно школьник,боящийся, как бы у него не брызнули слезы бессильной ярости, стоит Дарнлей одинсреди большого зала, стиснул зубы и молчит – молчит. Он попросту не отвечает навопросы. Он не обвиняет, но и не извиняется. Встревоженные этим молчанием,лорды почтительно его уговаривают, как мог он помыслить оставить «so beautifula queen and so noble a realm»[*]. Но тщетно,Дарнлей не удостаивает их ответом. Это молчание, исполненное упорства и тайнойугрозы, все больше гнетет собравшихся, каждый чувствует, что несчастный лишь струдом владеет собой – вот-вот случится непоправимое; для Марии Стюарт было бывеличайшим поражением, если бы у Дарнлея достало силы выдержать этоубийственное, красноречивое молчание. Но Дарнлей сдается. По мере того какпосланник и лорды все снова и снова нажимают на него «avec beaucoup depropos»[*], он уступает и чуть слышнымголосом, угрюмо подтверждает то, что от него хотят услышать: нет, его супругане давала ему повода к отъезду. Марии Стюарт только того и нужно: ведь этимзаявлением несчастный себя осудил. Ее добрая репутация восстановлена вприсутствии французского посланника. Она облегченно вздыхает и заключительнымдвижением руки дает понять, что вполне удовлетворена ответом Дарнлея.
Но Дарнлей недоволен, Дарнлея душит стыд: снова покорился он этой Далиле[48], дал себя выманить из твердыни своегомолчания. Невыразимые муки, должно быть, терпел обманутый и одураченный юнец,когда королева величественным жестом как бы «простила» его, хотя ему большепристало бы выступить здесь в роли обвинителя. Слишком поздно обретает онутерянное достоинство. Не поклонившись лордам, не обняв супруги, холодный, какгерольд, вручающий объявление войны, выходит он из зала. Его прощальные словаобращены к королеве: «Madame, вы меня не скоро увидите». Но лорды и МарияСтюарт обмениваются довольной улыбкой; какое облегчение: пусть этотфанфаронишка, «that proud fool», явившийся сюда с наглыми претензиями, уползаетв свою нору, его угрозы уже никому не страшны. Чем дальше он уберется, темлучше для него и для всех!
Однако уж на что никудышный, а ведь вот же понадобился! Казалось бы, толькопомеха в доме, и вдруг его настоятельно требуют обратно. Шестнадцатогодекабря, с большим запозданием, в замке Стирлинг назначены торжественныекрестины малютки принца. Идут великие приготовления. Елизавета, восприемницамладенца, разумеется, не явилась собственной персоной – всю жизнь уклоняласьона от встреч с Марией Стюарт, – но зато, преодолев в виде исключения своюпресловутую скаредность, она шлет с графом Бедфордским бесценный дар – тяжелую,чистого золота купель тончайшей работы, изукрашенную по краю драгоценнымикаменьями. Явились послы Франции, Испании, Савойи, приглашена вся знать;всякий, кто претендует на громкое имя или звание, присутствует на торжестве. Послучаю столь пышной церемонии нельзя при всем желании исключить из спискагостей такое, пусть само по себе и незначительное, лицо, как Генри Дарнлей,отец наследника, правящий государь. Но Дарнлей понимает, что это последний разо нем вспомнили, и он начеку. Хватит с него всенародного сраму, он знает, чтоанглийскому послу ведено не титуловать его «Ваше Величество»; французский жепосол, которого он хочет навестить в его покое, с предерзостной надменностьювелит передать Дарнлею, что, как только он войдет к нему в одну дверь, он тутже выйдет в другую. Наконец-то в растоптанном юнце вскипает гордость – правда,его хватает лишь на детский каприз, на злобную выходку. Но на сей раз выходкадостигает цели. Дарнлей хоть и не покидает замок Стирлинг, но и не показываетсягостям. Он угрожает своим отсутствием. Демонстративно заперся он в своейкомнате, не участвует ни в крестинах сына, ни тем более в балах, празднествах имасках; вместо него – ропот возмущения проходит по рядам приглашенных – гостейпринимает Босуэл, все тот же ненавистный фаворит в новом богатом наряде, иМария Стюарт из себя выходит, изображая веселую и приветливую хозяйку, чтобыникто не думал о покойнике в доме, о государе, отце и супруге, которыйзамкнулся в своей спальне выше этажом и которому удалось-таки испортить жене иее друзьям радостный праздник. Еще раз доказал он им, что он здесь, все ещездесь: именно своим отсутствием напоминает Дарнлей в последний раз о своемсуществовании. Но, чтобы наказать ослушного мальчишку, тотчас же срезаетсярозга. Уже через несколько дней, в сочельник, она со зловещим свистом рассекаетвоздух. Кто бы мог ожидать: Мария Стюарт, обычно такая несговорчивая, решается,по совету Меррея и Босуэла, помиловать убийц Риччо. Тем самым лютые врагиДарнлея, которых он в свое время обманул и предал, снова призываются на родину.Дарнлей, сколь он ни прост, сразу же смекает, какая ему грозит опасность. Стоитвсей своре – Меррею, Мэйтленду, Босуэлу, Мортону – собраться, как начнетсяоблава и его затравят насмерть. Недаром его супруга стакнулась с самыми лютымиего врагами; есть в этом немалый смысл и немалый расчет, который ему дорогообойдется.
Дарнлей чует опасность. Он знает: на карту поставлена его жизнь. Точно дичь,выслеженная легавыми, бежит он из замка, торопясь укрыться у отца в Глазго. Игода не прошло, как Риччо зарыли в землю, а убийцы уже снова собрались вбратский кружок, все ближе и ближе надвигается что-то жуткое, неведомое.Мертвецам скучно лежать одиноко в сырой земле, вот они и требуют к себе тех,кто их туда столкнул, засылая вперед, как своих герольдов, страх исмятение.
И в самом деле, что-то темное, тяжелое, словно туча в дни, когда задуваетфен, что-то гнетущее и знобкое уже два месяца как нависло над Холирудскимзамком. В вечер королевских крестин в залитом огнями замке Стирлинг – ибо надобыло удивить приезжих великолепием двора, а друзей Дружбой – Мария Стюарт,всегда умеющая на короткий срок взять себя в руки, призвала на помощь все своисилы. Глаза ее излучали притворное счастье, она очаровывала гостей беспечнойвеселостью и подкупающей приветливостью; но едва погасли огни, гаснет и еенаигранное оживление, тишина воцаряется в Холируде, жуткая, странная тишиназакрадывается и в душу королевы; какая-то загадочная печаль, какая-тонепонятная растерянность владеют ею. Впервые глубокая меланхолия угрюмой теньюомрачает ее лицо, и кажется, будто неизъяснимая тревога гложет ее душу. Онабольше не танцует, не требует музыки, да и здоровье ее после знаменитой скачкив Джедборо, когда ее замертво сняли с седла, как будто сильно пошатнулось. Онажалуется на боли в боку, целыми днями лежит в постели, избегает увеселений. Ейне сидится в Холируде; на долгие недели забирается она в отдаленные усадьбы иуединенные замки, нигде, впрочем, не; задерживаясь; неотвязная тревога гонит еевсе дальше и дальше. Можно подумать, что в ней действует какая-торазрушительная сила; с мучительным, напряженным любопытством прислушиваетсяМария Стюарт к боли, что гложет ее изнутри: что-то новое, чуждое происходит вней, что-то враждебное и злое овладело ее доселе такой светлой душою. Как-тофранцузский посол застал ее врасплох: она лежала в постели и рыдала. Умудренныйжитейским опытом, старик не поверил королеве, когда она в смущении что-тозалепетала о болях в левом боку, терзающих ее до слез. Он тотчас же замечает,что здесь терпит муки не тело, а душа, что несчастлива не королева, а женщина.«Королева занемогла, – отписывает он в Париж, – но, думается мне, истиннаяпричина ее болезни в глубоком горе, для которого нет забвения. То и дело онатвердит: «Хоть бы мне умереть!».
От Меррея, Мэйтленда и прочих лордов также не укрывается тяжелое состояниедуха их госпожи. Но, опытные в вождении полков, они неопытны в разгадывании