не нужно: над Марией Стюарт по-прежнему висит подозрение, найден достаточныйпредлог, чтобы держать беззащитную женщину под замком. На данное время победилаЕлизавета.
Но это пиррова победа. Ибо, пока Елизавета держит Марию Стюарт в заточении,в Англии существуют как бы две королевы, и доколе одна не умрет, в стране небудет мира. Беззаконие всегда родит беспокойство, и нет проку в том, что добытохитростью. В тот день, когда Елизавета отняла у Марии Стюарт свободу, она исебя лишила свободы. Обращаясь с ней как с врагом, она и ей открывает дорогудля враждебных действий, преступив клятву, и ее благословляет на любоеклятвопреступление, своей ложью оправдывает ее ложь. Годами будет Елизаветарасплачиваться за то, что ослушалась первого, естественного своего побуждения.Слишком поздно придет к ней признание, что великодушие в этом случае было бы имудростью. Незаметно заглохла бы в песках жизнь Марии Стюарт, если быЕлизавета после дешевой церемонии прохладного приема отпустила ее из Англии! Всамом деле, куда девалась бы та, что с презрением отпущена на все четырестороны? Ни один судья, ни один поэт никогда бы уж за нее не заступился; спечатью зачумленной на лбу после всех происшедших с ней скандалов, униженнаявеликодушием Елизаветы, она бесцельно кочевала бы от двора к двору; путь вШотландию ей преграждал Меррей, во Франции и Испании не слишком обрадовались быприезду беспокойной гостьи. Быть может, по пылкости нрава она запуталась бы вновых любовных приключениях, быть может, последовала бы за Босуэлом в Данию.Имя ее затерялось бы в веках или в лучшем случае называлось бы без большогоуважения, как имя королевы, сочетавшейся браком с убийцею своего мужа. И отэтой-то безвестной, жалкой доли спасла ее историческая несправедливостьЕлизаветы. Это Елизавета позаботилась о том, чтобы звезда Марии Стюарт воссиялав прежней славе, и, стараясь ее унизить, лишь возвысила, украсила низвергнутуюмученическим венцом. Ни одно из ее собственных дел не превратило Марию Стюарт втакую легендарную фигуру, как причиненная ей несправедливость, и ничто неумалило в такой мере моральный престиж английской королевы, как то, что врешающий миг она упустила возможность проявить истинное великодушие.
19. Годы в тени(1569-1584)
Безнадежное занятие – рисовать пустоту, безуспешный труд – живописатьоднообразие. Заточение Марии Стюарт – это именно такое прозябание, унылая,беззвездная ночь. После того как ей вынесли приговор, горячий, размашистый ритмее жизни надломился. Год за годом уходят, как в море волна за волной. То онивсплещут чуть оживленнее, то снова ползут медлительно и вяло, но никогда уже невскипит заветная глубина – ни полное счастье, ни страдание не даны одинокой.Лишенная событий и потому вдвойне бессмысленная, дремлет в полузабытьи этакогда-то столь жаркая судьба, мертвенным, медленным шагом проходят, уходятдвадцать восьмой, двадцать девятый, тридцатый год этой жадной до жизни женщины.А там потянулся и новый десяток, такой же унылый и пустой. Тридцать первый,тридцать второй, тридцать третий, тридцать четвертый, тридцать пятый, тридцатьшестой, тридцать седьмой, тридцать восьмой, тридцать девятый год – устаешьвыписывать эти числа. Между тем их должно называть год за годом, чтобывосчувствовать всю томительность, всю изнуряющую, разъедающую томительностьэтой душевной агонии, ибо каждый год – сотни дней, а каждый день – энноеколичество часов, и ни один не оживлен подлинным волнением и радостью. А потомей минуло сорок, и та, для которой наступил этот поворотный год, уже немолодая, а усталая и больная женщина; медленно крадутся сорок первый, сороквторой и сорок третий, и наконец, если не люди, то сжалилась смерть и увелаусталую душу из плена. Кое-что меняется за эти годы, но лишь по мелочам, попустякам. То Мария Стюарт здорова, то больна, иногда ее посетит надежда – однана сотню разочарований, то с ней обращаются хуже, то лучше, от Елизаветыприходят то гневные, то ласковые письма, но в целом это все то же томительноекорректное однообразие, все те же стертые четки бесцветных часов, попустускользящие меж пальцев. Внешне меняются тюрьмы, королеву содержат под стражейто в Болтоне, то в Четсуорте, в Шеффилде, Татбери, Уингфилде и Фотерингсе,однако разнятся лишь названия, разнятся камни и стены, все эти замки для неекак один, ибо все они скрывают от нее свободу. Со злобным постоянствомвращаются вокруг этого тесного кружка по обширным, причудливым своим орбитамзвезды, солнце и луна; ночь сменяется днем, тянутся месяцы и годы; рушатсяимперии и восстают из праха, короли приходят и уходят, женщины созревают, родятдетей и отцветают, за морями, за горами беспрерывно меняется мир. И только этажизнь безнадежно глохнет в тени; отрезанная от корней и стебля, она больше нецветет и не плодоносит. Медленно иссушаемая ядом бессильной тоски, увядаетмолодость Марии Стюарт, проходит жизнь.
Однако, как ни странно это звучит, самым тяжелым в ее нескончаемом пленубыло то, что никогда он внешне не был особенно тяжел. Ибо грубому насилиюпротивостоит гордый разум, из унижения он высекает ожесточение, душа растет вяростном протесте. И только перед пустотой она отступает, перед ееобескровливающим, разрушительным действием. Резиновую камеру, в стены которойнельзя барабанить кулаками, труднее вынести, чем каменное подземелье. Никакойбич, никакая брань так не жгут благородное сердце, как попрание свободы поднизкие поклоны и подобострастное титулование. Нет насмешки, которая жалила бысильнее, чем насмешка официальной учтивости. Но именно такое лживое уважение,не к страждущему человеку, а к его сану, становится мучительным уделом МарииСтюарт, именно эта подобострастная опека, прикрытый надзор, почетная стража(honourable custody), которая со шляпой в руке и раболепно опущенным взоромследует за нею по пятам. Все эти годы тюремщики ни на минуту не забывают, чтоМария Стюарт – королева, ей предоставляется всевозможный комфорт, всевозможныемаленькие свободы, только не одно, священное, наиболее важное жизненное право –Свобода с большой буквы. Елизавета, ревниво оберегающая свой престиж гуманнойвластительницы, достаточно умна, чтобы не вымещать на сопернице былые обиды. О,она заботится о милой сестрице! Стоит Марии Стюарт заболеть, как из Лондонабеспрестанно осведомляются о ее здоровье. Елизавета предлагает своего врача,она требует, чтобы пищу готовил кто-нибудь из личного штата Марии Стюарт: пустьхулители не ропщут под сурдинку, будто Елизавета пытается извести соперницуядом, пусть не скулят, что она держит в заточении помазанницу божию: она тольконастойчиво – с неотразимой настойчивостью – упросила шотландскую сестрицупогостить подольше в чудесных английских поместьях! Разумеется, и проще ивернее было бы для Елизаветы запереть упрямицу в Тауэр, чем устраивать ейроскошную и расточительную жизнь по замкам. Но более искушенная в тонкойполитике, чем ее министры, которые снова и снова рекомендуют ей эту грубуюмеру, Елизавета боится снискать одиозную славу ненавистницы. Она настаивает насвоем: надо содержать Марию Стюарт как королеву, но опутав ее шлейфомпочтительности, сковав золотыми цепями. Скрепя сердце фанатически скареднаяЕлизавета готова в этом единственном случае на расходы: со вздохом и скрежетомзубовным выбрасывает она пятьдесят два фунта в неделю на свое непрошеноегостеприимство – и так все долгие двадцать лет. А поскольку Мария Стюартвдобавок получает из Франции изрядный пенсион в тысячу двести фунтов ежегодно,то ей поистине голодать не приходится. Она может жить в английских замкахвполне на княжескую ногу. Ей не возбраняется водрузить в своем приемном залебалдахин с королевской короной; каждый посетитель видите первого взгляда, чтоздесь живет королева, пусть и пленная. Ест она только на серебре, во всехпокоях горят дорогие восковые свечи в серебряных канделябрах, полы устланытурецкими коврами – драгоценность по тому времени. У нее такая богатая утварь,что каждый раз, чтобы перевезти ее добро из одного замка в другой, требуютсядесятки возов четверней. Для личных услуг к Марии Стюарт приставлен целый ройстатс-дам, горничных и камеристок: в лучшие времена ее окружает не менеепятидесяти человек, целый придворный штат в миниатюре – гофмейстеры,священники, врачи, секретари, казначеи, камердинеры, гардеробмейстеры, портные,обойщики, повара – штат, который скаредная хозяйка страны с отчаяннойнастойчивостью стремится сократить и за который ее пленница держитсязубами.
Что никто не собирался гноить свергнутую монархиню в сумрачно романтическомподземелье, доказывает уже выбор человека, который должен был стать еепостоянным стражем. Джордж Толбот, граф Шрусбери, мог по праву называтьсядворянином и джентльменом. А до июня 1569 года, когда Елизавета остановила нанем свой выбор, его можно было считать и благополучным человеком. У негообширные владения в северных и средних графствах и девять собственных замков;как удельный князек, пребывает он в своих поместьях, вдали от шума истории,вдали от чинов и отличий. Чуждый политическому честолюбию, богатый вельможа, онживет своими интересами, довольный миром и собой. Борода его тронута серебром,он уже считает, что пора и на покой, как вдруг Елизавета взваливает на негопренеприятное поручение: охранять ее честолюбивую и ожесточенную многиминеправдами соперницу. Его предшественник Ноллис вздохнул с облегчением, узнав,что Шрусбери должен сменить его на этом незавидном посту: «Как бог свят, лучшелюбое наказание, чем возиться с таким каверзным делом». Ибо почетное заточение,пресловутая «honourable custody» представляет крайне неблагодарную задачу свесьма неясно, обозначенными границами и правами; неизбежная двойственностьтакого поручения обязывает к исключительному такту. С одной стороны, МарияСтюарт как будто королева, с другой стороны, как будто и нет; формально онагостья, а по сути узница. А отсюда следует, что Шрусбери, как внимательный иучтивый хозяин дома, должен всячески ей угождать и в то же время, в качестведоверенного лица Елизаветы, во всем ее ограничивать. Он поставлен надкоролевой, но разговаривать с ней может, лишь преклонив колено; он должен быть