Чтобы придать предстоящему суду видимость законности, сначала созываются юристыкороны, а юристы короны почти всегда выносят решение, угодное предержащемувенценосцу. Усердно ищут они в истории прецедентов – бывали ля когда случаи,чтобы королей судили обычным судом, дабы обвинительный акт не слишком явнопротиворечил традиции, не представлял собой некоего новшества. С трудом удаетсянаскрести несколько жалких примеров: тут и Кайетан, незначительный тетрарх[71] времен Цезаря, и столь же мало комуизвестный Лициний, деверь Константина, и, наконец, Конрадин фон Гогенштауфен, атакже Иоанна Неаполитанская[72] – вот и весьперечень князей, которых, по сохранившимся сведениям, когда-либо казнили поприговору суда. В своем низкопоклонническом усердии юристы идут еще дальше: нек чему, говорят они, беспокоить для Марии Стюарт высший дворянский суд;поскольку «преступление» шотландской королевы совершено в Стаффордшире, по ихавторитетному суждению, достаточно, чтобы подсудимая предстала перед обычным,гражданским судом жюри графства. Но судопроизводство на столь демократическойоснове отнюдь не устраивает Елизавету, Ей важна проформа, она хочет, чтобывнучка Тюдоров и дочь Стюартов была казнена, как подобает особе королевскогоранга, со всеми регалиями и почестями, с надлежащею пышностью и помпой, со всемблаголепием и благоговением, положенным государыне, а не по приговору каких-томужланов и лавочников. В гневе напускается она на перестаравшихся судейских:«Поистине хорош был бы суд для принцессы! Нет, чтобы пресечь подобные нелепыеразговоры (как вынесение вердикта королеве двенадцатью горожанами), я считаюнужным передать столь важное дело на рассмотрение достаточного числа знатнейшихдворян и судей нашего королевства. Ибо мы, государыни, подвизаемся наподмостках мира, на виду у всего мира». Она требует для Марии Стюарткоролевского суда, королевской казни и королевского погребения и сзываетвысокий суд из самых прославленных и знатных мужей нации.
Но Мария Стюарт не выказывает ни малейшей склонности явиться на допрос илина суд подданных своей сестры-королевы, хотя бы в их жилах текла самая голубаякровь Англии. «Что такое? – набрасывается она на эмиссара, которого допустила всвою комнату, не сделав, однако, ни шага к нему навстречу. – Или ваша госпожане знает, что я рождена королевой? Неужто она думает, что я посрамлю свой сан,свое государство, славный род, от коего происхожу, сына, который мне наследует,всех королей и иноземных властителей, чьи права будут унижены в моем лице,согласившись на такое предложение? Нет! Никогда! Пусть горе согнуло меня –сердце у меня не гнется, оно не потерпит унижения».
Но таков закон: ни в счастье, ни в несчастье не меняется существеннохарактер человека. Мария Стюарт, как всегда, верна своим достоинствам, верна исвоим ошибкам. Неизменно в критические минуты она проявляет душевное величие,но слишком беспечна, чтобы сохранить первоначальную твердость и не поддатьсяупорному нажиму. Как и в Йоркском процессе, она в конце концов под давлениемотступает от позиций державного суверенитета и выпускает из рук единственноеоружие, которого страшится ее противница. После долгой, упорной борьбы онасоглашается дать объяснения посланцам Елизаветы.
Четырнадцатого августа парадный зал в замке Фотерингей являет торжественноезрелище. В глубине зала возвышается тронный балдахин над пышным креслом,которое в течение всех этих трагических часов должно оставаться пустым. Пустоекресло, немой свидетель, как бы символизирует, что здесь, на этом суде,невидимо председательствует Елизавета, королева Английская, и что приговорбудет вынесен сообразно ее воле и от ее имени. Направо и налево от возвышениярасселись соответственно своему рангу все многочисленные члены суда; посредипомещения стоит стол для генерального прокурора, следственного судьи, судейскихчиновников и писцов.
В зал, опираясь на руку гофмейстера, входит Мария Стюарт, как и всегда в этигоды, одетая во все черное. Войдя, она окидывает взглядом собрание и бросаетпрезрительно: «Столько сведущих законников, и ни одного для меня!» После чегонаправляется к указанному ей креслу, стоящему шагах в пяти от балдахина, нанесколько ступенек ниже пустого кресла. Этой тактической деталью намеренноподчеркнуто так называемое overlordship, сюзеренное престолонаследие Англии,неизменно оспариваемое Шотландией. Но и на краю могилы протестует Мария Стюартпротив подобного умаления своих прав. «Я королева, – заявляет она так, чтобывсе слышали и восчувствовали, – я была супругой французского короля, и мненадлежит сидеть выше».
Начинается суд. Так же, как в Йорке и Вестминстере, это инсценировкапроцесса, на которой попираются самые элементарные понятия законности. Сноваглавных свидетелей – тогда это были слуги Босуэла, теперь Бабингтон стоварищами – с более чем странной поспешностью казнят еще до процесса, и толькоих письменные показания, исторгнутые пыткой, лежат на судейском столе. Иопять-таки, в нарушение процессуального права, даже те документальные улики,которые должны послужить основанием для обвинения, почему-то представлены не воригиналах, а в списках. С полным правом набрасывается Мария Стюарт наУолсингема: «Как могу я быть уверена, что мои письма не подделаны для того,чтобы было основание меня казнить?» Юридически здесь слабое место обвинения, ибудь у Марии Стюарт защитник, ему ничего бы не стоило опротестовать столь явноепопрание ее прав. Но Мария Стюарт борется в одиночку и, не зная английскихзаконов, незнакомая с материалами обвинения, она роковым образом совершает туже ошибку, которую в свое время совершила в Йорке и Вестминстере. Она недовольствуется тем, что оспаривает отдельные и вправду сомнительные пункты,нет, она отрицает все en bloc, оспаривает даже самое бесспорное. Сначала оназаявляет, будто и не слыхала ни о каком Бабингтоне, но уже на следующий деньпод тяжестью улик вынуждена признать то, что раньше, оспаривала. Этим онаподрывает свой моральный престиж, и когда в последнюю минуту она возвращается ксвоему исходному положению, заявляя, что как королева вправе требовать, чтобыверили ее королевскому слову, это уже никого не убеждает. Напрасно она взывает:«Я прибыла в эту страну, доверившись дружбе и слову королевы Английской, и вот,милорды, – сняв с руки перстень, она показывает его судьям, – вот знакблаговоления и защиты, полученный мной от вашей королевы». Однако судьи нетщатся отстаивать вечное и безусловное право, а лишь свою повелительницу; онихотят мира в своей стране. Приговор давно предрешен, и когда двадцать восьмогооктября судьи собираются в вестминстерской Звездной палате[73], только у одного из них – лорда Зуча – хватает мужествазаявить, что его отнюдь не убедили в том, что Мария Стюарт злоумышляла противкоролевы Английской. Этим он лишает приговор его лучшего украшения –единодушия, но зато все остальные покорно признают вину подсудимой. И тогдасадится писец и старательной вязью выводит на клочке пергамента, что «названнаяМария Стюарт, притязающая на корону сего, английского государства, неоднократноизмышляла сама и одобрила измышленные другими планы, ставящие себе цельюизвести или убить священную особу нашей владычицы, королевы Английской». Каройже за такое преступление – парламент заранее позаботился об этом – являетсясмерть.
Отправить правосудие и вынести приговор было делом собравшихся дворян. Онипризнали вину обвиняемой и потребовали ее смерти. Но Елизавете, как королеве,присвоено еще и другое право, возвышающееся над земным, – высокое и священное,человечное и великодушное право помилования, невзирая на признанную вину.Единственно от ее воли зависит отменить смертный приговор; итак, ненавистноерешение снова возвращается к ней, к ней одной. От него не скроешься, неубежишь. Снова Елизавета противостоит Елизавете. И подобно тому, как вантичной трагедии справа и слева от терзаемого совестью человека хоры сменяютдруг друга в строфе и антистрофе, так в ушах ее звучат голоса, доносящиесяизвне и изнутри, призывая одни – к жестокости, другие – к милосердию. Над нимиже стоит судья наших земных деяний – история, неизменно хранящая молчание оживых и только по завершении их земного пути взвешивающая перед потомками делаумерших.
Голоса справа, безжалостные и явственные, неизменно твердят: смерть, смерть,смерть. Государственный канцлер, коронный совет, близкие друзья, лорды игорожане, весь народ видят одну только возможность добиться мира в стране испокойствия для королевы – обезглавить Марию Стюарт. Парламент подаетторжественную петицию: «Во имя религии, нами исповедуемой, во имя безопасностисвященной особы королевы и блага государства всеподданнейше просим скорейшегораспоряжения Вашего Величества о том, чтобы огласили приговор, вынесенныйкоролеве Шотландской, а также требуем, поелику это единственное известное намсредство обеспечить безопасность Вашего Величества, справедливой неотложнойказни названной королевы».
Елизавете только на руку эти домогательства. Ведь она рвется доказать миру,что не она преследует Марию Стюарт, а что английский народ настаивает наприведении в исполнение смертного приговора. И чем громче, чем слышнее нарасстоянии, чем очевиднее поднявшийся гомон, тем для нее лучше. Ейпредставляется возможность исполнить «на подмостках мира» выигрышную арию добраи человечности, и, как опытная и умелая актриса, она использует эту возможностьсполна. С волнением выслушала она красноречивое увещание парламента; смиренноблагодарит она бога, ниспославшего ей спасение; после чего она возвышает голоси, словно обращаясь куда-то в пространство, ко всему миру и к истории, снимаетс себя всякую вину в участи, постигшей Марию Стюарт. «Хоть жизнь моя иподверглась жестокой опасности, больше всего, признаюсь, меня огорчило, чтоособа моего пола, равная мне по сану и рождению, к тому же близкая мнеродственница, виновна в столь тяжких преступлениях. И так далека была от меня