сожалению, усматривает в службе своего испытанного слуги прискорбный недостатокрвения: ввиду угрожающей ее величеству опасности со стороны Марии Стюарт емуследовало бы давно подумать, как бы «самому и без нарочитых приказаний», своимисредствами устранить узницу. Он может с чистой совестью взять это на себя, ведьон дал клятву Ассоциации, а этим он снимет с королевы тяжелое бремя, ведь всемизвестно, как ей неприятно проливать кровь.
Письмо вряд ли успело добраться по назначению и, уж конечно, на него еще непоступило ответа, как в Гринвиче снова переменился ветер. На следующее утро, вчетверг, посланец королевы приносит Девисону записку: если он еще не передалприговор канцлеру для скрепления печатью, пусть покамест воздержится до личнойс ней беседы. Девисон со всех ног бросается к королеве и поясняет, что вчератут же выполнил ее поручение и что смертный приговор скреплен печатью.Елизавета, по-видимому, недовольна. Но она молчит и не упрекает Девисона. Аглавное, двоедушная ни словом не заикается о том, что хотела бы вернутьзлосчастный документ с печатью. Она только жалуется Девисону, что это бремяснова и снова валится ей на плечи. Беспокойно шагает она из угла в угол.Девисон ждет и ждет какого-то решения, приказа, ясного и недвусмысленногопожелания. Но Елизавета внезапно покидает комнату, так ни о чем и нераспорядившись.
И снова перед нами сцена шекспировского звучания, только Елизаветаразыгрывает ее на глазах у одного-единственного зрителя; снова вспоминаем мыРичарда III, как он жалуется Букингему, что противник еще жив, и вместе с темвоздерживается от членораздельного приказа убить его. Тот же обиженный взгляд,что и у Ричарда III, недовольного тем, что его вассал и понимает и не хочет егопонять, испепеляет злосчастного Девисона. Бедный писец чувствует, что почва подним колеблется, и судорожно хватается за других: только бы одному не отвечать вэтом деле всемирно-исторической важности. Он бросается к Хэтону, фаворитукоролевы, и рисует ему свое отчаянное положение: Елизавета повелела датьприговору законный ход, но видно по всему, что она потом отречется от своегодвусмысленно отданного распоряжения. Хэтон слишком хорошо знает Елизавету,чтобы не разгадать ее двойную игру, но и он не склонен ответить Девисону ясным«да» или «нет». Все они, словно перебрасывая друг другу мяч, стараются свалитьс себя ответственность: Елизавета – на Девисона, Девисон – на Хэтона, Хэтон, всвою очередь, спешит информировать государственного канцлера Сесила. Но и тотне хочет взять все на себя и созывает на следующий день нечто вроде тайногогосударственного совета. Приглашены только ближайшие друзья и доверенныесоветники королевы – Лестер, Хэтон и семеро других дворян; каждый из них поличному опыту знает, что на Елизавету нельзя положиться. Впервые вопрос здесьставится с полной ясностью: все они согласны в том, что Елизавета, спасая свойморальный престиж, намерена остаться в стороне, чтобы обеспечить себе «алиби»;она хочет представить дело так, будто сообщение о свершившейся казни «застиглоее врасплох». И стало быть, на обязанности ее верных – подыгрывать ей в этойкомедии и словно бы против ее воли привести в исполнение то, чего она, всущности, добивается. Само собой разумеется, такое кажущееся, а втайнепризываемое ею превышение власти чревато величайшей ответственностью, а потомувся тяжесть подлинного или притворного гнева Елизаветы не должна пасть накого-нибудь одного. Сесил и предлагает, чтобы все они сообща распорядились оказни и взяли на себя сообща всю ответственность. Лорду Кенту и лорду Шрусберипоручается проследить за исполнением приговора, а секретарь Бийлоткомандировывается в Фотерингей с соответствующими полномочиями. Такимобразом, мнимая вина раскладывается на десятерых членов государственногосовета, который своим мнимым «превышением власти» наконец-то снимет «бремя» сплеч королевы.
Обычно Елизавета до крайности любопытна, это едва ли не основная ее черта.Вечно ей нужно знать – и притом немедленно – все, что происходит в орбите еезамка, да и во всем королевстве. Но не странно ли: на сей раз ни у Девисона, ниу Сесила и ни у кого другого не спрашивает она, как обстоит дело с подписаннымею смертным приговором. В течение трех дней она ни разу не вспомнила об этомнемаловажном обстоятельстве, оно как бы улетучилось из ее памяти, хотя ужемногие месяцы она только им и занята. Кажется, будто она испила вод Леты, такбесследно выпало это дело из ее памяти. И даже на другое утро, в воскресенье,когда ей передают ответ Эмиаса Паулета на письмо Уолсингема, она не вспоминаето подписанном приговоре.
Ответ Эмиаса Паулета не слишком радует королеву. Верный страж сразу жераскусил, что за неблагодарную роль ему готовят. Он почуял, какая награда егождет, если он возьмется устранить Марию Стюарт: королева публично объявит егоубийцей и предаст суду. Нет, Эмиас Паулет не полагается на благодарность домаТюдоров и не хочет быть козлом отпущения. Но, не осмеливаясь прямо ослушатьсясвоей королевы, умный пуританин предпочитает спрятаться за более высокуюинстанцию – за бога. Свой отказ он облекает в тогу напыщенной морали. «Сердцемое преисполнено горечи, – отвечает он с пафосом, – ибо, к великому моемусокрушению, я увидел день, когда мне, по желанию моей доброй повелительницы,предлагают свершить деяние, противное богу и закону. Все мое земное достояние,моя служба и жизнь в руках Ее Величества, и я готов завтра же от нихотказаться, если на то будет ее воля, так как обязан всем только ее доброте иснисхождению. Но сохрани меня бог пасть так низко, покрыть несмываемым позоромвесь мой род, согласившись пролить кровь без благословения закона иофициального приказа. Надеюсь, что Ваше Величество в своей неизменной милостипримете мой всеподданнейший ответ с дружеским расположением».
Но Елизавета отнюдь не склонна принять с дружеским расположением ответсвоего Эмиаса, которого еще недавно превозносила за его «неослабное усердие ибезошибочные действия»; в гневе меряет она шагами комнату и ругательски ругаетэтих «чистоплюев, этих брезгливых недотрог» («dainty and precise fellows»); всеони много обещают и ничего не делают. Паулет, негодует она, нарушил присягу: онподписал «Act of Association», клялся послужить королеве, хотя бы и ценою своейжизни. Да мало ли есть людей, которые что угодно для нее сделают, некийУингфилд, например! В подлинном или притворном гневе напускается она на беднягуДевисона – Уолсингем, хитрец этакий, избрал лучшую участь, он сказался больным,– а тот, чудак, еще советует ей держаться законного пути. Люди поумнее его,отчитывает Девисона королева, думают иначе. С этим делом надо было давнокончить, позор для них для всех, что они тянут.
Девисон молчит. Он мог бы похвалиться, что делу давно уже дан ход. Но ончувствует, что только досадит королеве, если честно ей расскажет то, что она,по-видимому, сама знает, но о чем бесчестно умалчивает, а именно, что гонец сосмертным приговором, скрепленным большой печатью, выехал в Фотерингей, а вместес ним – некий приземистый, коренастый малый, которому предстоит обратить словов дело, приказ – в кровь: палач города Лондона.
23. «В моем конце мое начало»(8 февраля 1587)
«En ma fin est mon commencement» – когда-то Мария Стюарт вышила это, еще неясное ей в ту пору изречение, на парчовом покрове. Теперь ее смутноепредчувствие сбывается. Только трагическая смерть кладет истинное начало ееславе, только эта смерть в глазах будущих поколений искупит вину ее молодости,преобразит ее ошибки. Уже много недель, как твердо и обдуманно готовитсяосужденная к величайшему своему испытанию. Совсем еще юной королевой пришлосьей дважды видеть, как дворянин умирает под топором палача; рано поняла она, чтоужас этого непоправимо бесчеловечного акта может быть преодолен лишь стоическимсамообладанием. Весь мир и последующие поколения – Мария Стюарт это знает –будут взыскательно судить ее выдержку и осанку, когда, первая из венчанныхкоролей, она склонит голову на плаху; малейшая дрожь, малейшее колебание,предательская бледность были бы в столь решительную минуту изменой еекоролевскому достоинству. Так в эти недели ожидания собирается она в тиши сдушевными силами. Ни к чему в своей жизни эта горячая, неукротимая женщина неготовилась так обдуманно, так спокойно, как к своему смертному часу.
Вот отчего никто не заметил бы в ней ни тени удивления или испуга, когда вовторник седьмого февраля слуги докладывают ей о прибытии лордов Шрусбери иКента вместе с несколькими членами магистрата. Предусмотрительно сзывает онасвоих ближних женщин, а также большую часть челядинцев. Только окружив себяверными слугами, принимает она это посольство. Она поминутно хочет иметь ихрядом – пусть когда-нибудь поведают миру, что дочь Иакова V, дочь МарииЛотарингской, та, в чьих жилах течет кровь Стюартов и Тюдоров, нашла в себесилы мужественно и непреклонно снести и самые тяжкие испытания. Шрусбери, подчьим кровом она провела без малого двадцать лет, клонит перед ней седую головуи колено. Голос его чуть дрожит, когда он объявляет, что Елизавете пришлось,вняв настойчивым требованиям своих подданных, повелеть привести приговор висполнение. Мария Стюарт словно и не удивлена недоброй вестью; без малейшихпризнаков волнения, зная, что каждый ее жест будет внесен в книгу истории,выслушивает она приговор, спокойно осеняет себя крестным знамением и говорит:«Хвала господу за это известие, что вы мне приносите. Для меня нет вести болееутешительной, ибо она сулит мне конец земных страданий и милость господа,сподобившего меня умереть во славу его имени и его возлюбленнойримско-католической церкви». Ни единым словом не оспаривает она приговор. Онауже не хочет как королева бороться с несправедливостью, причиненной ей другойкоролевой, а лишь как христианка – возложить на себя свой крест; а может быть,в своем мученичестве она возлюбила последнее торжество, еще оставшееся ей вэтой жизни. Только две просьбы есть у нее: чтобы духовник напутствовал ее своимблагословением и чтобы казнь не пришлась уже на следующее утро: ей хочется как