Я знаю только одного мастера выдавать желаемое за действительное. И этот мастер — ВПЗР. Возможно, я думаю так же, как она, но в меня вселяется бес противоречия: из-за того, что я прокололась с медальоном, не разглядела в нем начинки из приторно-романтичного суфле. Но еще больше из-за того, что пошла на вранье и была тотчас же изобличена. И сволочной фрик, еще более беспринципный и аморальный, чем всегда, дал понять: выходить сухим из воды — только его прерогатива.
— Чем же это они так не подходят друг другу? По-моему, вполне гармоничная пара.
— Разуй глаза, Ти! Девушка слишком хороша для этого олуха, слишком.
— Это вы так решили. А они, может, думают по-другому. И локон. Это, конечно, старомодно — дарить кому-то свой локон… Но это — и знак доверия. Ты никогда не отдашь маленькую часть себя человеку, который тебе безразличен. Разве нет?
— Да, — вынуждена признать ВПЗР. — Этот локон здесь совсем ни к чему… Он мне мешает, понимаешь.
— Так выбросите его, чтоб он не портил стройную картину вашего восприятия. — Я делаю ударение на слове «вашего». — Вы ведь все уже придумали про них.
— Не все. Эта Мария… Как ты думаешь, где она?
— Не знаю. Остров не всегда был таким малонаселенным. Да и летом здесь гораздо больше людей… Приезжают к началу туристического сезона.
— Ты думаешь, она из тех, кто приезжает? Летняя Мария?.. Позови-ка нашего идиота! Может, хоть он прольет свет на происходящее.
Кико по-прежнему сидит на барной стойке и смотрит в пространство своими нарисованными глазами. Но если раньше они были гуашевыми, то теперь кажутся акварельными и почти прозрачными. Светло-зеленый цвет при этом сохраняется.
— Кико! — кричу ему я и снова машу рукой.
Он повторяет мое движение, но даже не думает спрыгивать со стойки. Продолжает сидеть — теперь уже в полном одиночестве: пока мы рассматривали медальон, кошки успели уйти.
— Случай еще более запущенный, чем мне представлялся, — качает головой ВПЗР. — А других собеседников нет…
— Я видела катер за океанариумом. Вы тоже должны были его видеть. Он — самый большой и покрыт брезентом. Давайте попробуем спустить его на воду…
— Опять ты за свое! — ВПЗР недовольно морщится.
— Я не хочу оставаться на Талего. Вдруг человек, который… убил Маноло, еще здесь?
— Выходит только по ночам и крадет еду из холодильника? Очень сильно сомневаюсь в этом, Ти. Для начала нужно понять, по какой причине его вообще убили. И куда подевались все остальные.
— Этим должна заниматься полиция, а не мы.
— Будем реалистами. Полиции здесь нет. Есть только мы и этот идиот.
— И еще катер, на котором мы можем уплыть. Или какой-нибудь другой катер. Я не останусь здесь.
— Может, ты и права, — соглашается ВПЗР. Наконец-то!
— Тогда я осмотрю его… И все остальные — тоже. Что-нибудь да найдется.
— Мне бы твой оптимизм…
— Вы пойдете со мной?
— Нет. Подожду результатов здесь.
Сказав это, ВПЗР откидывается на спинку стула и придвигает к себе журнал: английское издание «Vanity Fair» за март прошлого года. Если быть точной, это часть журнала. Она начинается с середины статьи «Masters of photography: MARIO TESTINO». Несколько фотографий американских актрис, удостоившихся саркастических замечаний от ВПЗР, самое безобидное из которых звучит как «голливудские лохушки». Статья, следующая за статьей о Тестино, —
«HOLLYWOOD PORTFOLIO
Hitchcock Classics».
Мэтр на желтом фоне, с хлопушкой в руках.
Несколько следующих страниц посвящены хичкоковским фильмам: все те же голливудские лохушки и примкнувшие к ним лохи разыгрывают культовые сцены из культовых фильмов. ВПЗР пододвигает журнал мне, чтобы я дословно перевела одну фразу из статьи (все тот же желтый фон и черные буквы на нем). Эту фразу она считает ключевой, очевидно — из-за желтого фона, на котором буквы смотрятся самым настоящим транспарантом.
— Вы же знаете английский, — тут же уличаю ВПЗР я. — Могли бы перевести и сами.
— Мне бы хотелось узнать, как ты трактуешь эту весьма спорную мысль.
«ЕГО ФИЛЬМЫ БЕЗНРАВСТВЕННЫ, ПОТОМУ ЧТО ОСВЕЩАЮТ СТРАХИ И ЖЕЛАНИЯ, КОТОРЫЕ ЛЮДИ ПЫТАЮТСЯ СКРЫТЬ ДАЖЕ ОТ СЕБЯ».
— Пожалуй, я ошиблась, — помолчав, говорит ВПЗР, когда фраза переведена. — Это не спорная мысль. Эта мысль абсолютна бесспорна.
— По поводу Хичкока?
— По поводу искусства вообще. Искусство должно иметь смелость быть безнравственным. Иначе, как люди узнают всю правду о себе?
— Вы считаете, что люди так уж плохи?
— В большинстве своем — да.
— Те самые люди, которые совершают бескорыстные поступки, спасают детей, ухаживают за больными стариками…
ВПЗР не дает мне договорить:
— Ой-ой-ой, не стоит пускать пузыри! Те самые люди, которые совершают преступления. Которые бросаются к шлюпкам, когда тонет корабль. Отталкивая при этом и женщин, и детей, и стариков… Давя их грудные клетки сапожищами.
— Далеко не все это делают.
— Не все, но многие. Очень многие — а это уже тенденция. Магистральное направление развития. Или — деградации, что, в общем, одно и то же. Ты же не будешь отрицать, что у нас имеются доказательства этой деградации?
Я знаю, что она имеет в виду — багрово-фиолетовый рубец на шее Маноло, который появился совсем не просто так. И, возможно, его грудную клетку тоже давили сапожищами… Спорить с ВПЗР бесполезно, но я хотела бы заглянуть в самые глубины ее души, чтобы понять: она действительно думает, что единственная мечта человека — перегрызть прутья выработанных столетиями нравственных норм и выпустить наружу все свои низменные инстинкты? Нет, я не хочу заглядывать в ее душу. Я не обнаружу там ничего, кроме черноты.
— Теперь, когда мы просто добрые знакомые… признайся, Ти. Ты ведь терпеть меня не можешь.
— Теперь, когда мы просто добрые знакомые… это не так уж важно.
Блондинка со вчерашнего разворота — Джоди Фостер. Довольно удачно загримированная под героиню фильма «Птицы». Кадр с Джоди — предпоследний, до этого были Шарлиз Тэрон, Гвинет Пэлтроу и Роберт Дауни-младший, Рене Зельвегер (наконец-то похожая на самую настоящую актрису, а не на дуреху-фермершу со Среднего Запада); Скарлетт Йохансон и Хавьер Бардем, старательно воспроизводящие один из ключевых моментов «Окна во двор» — с подзорной трубой, ногой в гипсе и шалью из тафты.
Сабас все же намного интереснее, чем Хавьер. Хотя фотография с «Пилар-44» не была постановочной и снимок делал вовсе не Марио Тестино, master of photography.
— Как ты думаешь, почему там валялся именно этот журнал? — спрашивает ВПЗР.
— Думаю, он просто валялся.
— И куда подевалась первая часть?
— Думаю, ее оторвали.
— Зачем?
— Не знаю. На хозяйственные нужды. А вы во всем ищете знаки?
— Не знаки, Ти. Подсказки, чтобы двинуться дальше. Я ведь писатель…
— Хотите использовать происходящее как сюжет?
— Почему нет? Может быть, это и есть сюжет.
Впервые за долгое время ВПЗР говорит что-то обнадеживающее. Как было бы прекрасно, если бы все оказалось сюжетом. Книгой, лежащей на прикроватной тумбочке. Отложив которую ты погружаешься в сон или даже кошмар, — неважно. В кошмарах тоже есть преимущество — они кончаются рано или поздно. И тогда, проснувшись в поту, с искусанной подушкой, можно вздохнуть с облегчением — только сон, всего лишь сон!.. А в реальности ничего пугающего нет.
Если бы это было так!
Впервые за долгое время
— Хочешь броситься мне на шею, Ти? — Ледяная насмешка в голосе ВПЗР убивает. — Залезть ко мне под подол? Напрасно. Ты же знаешь — юбки я надеваю только на ток шоу.
— Пошли вы к черту!..
Я ошиблась.
Душа у нее совсем не черная. В черноземной темени, если постараться, можно найти что-то стоящее — бледный корешок, семечко, слабый росток, детский «секретик», состоящий из стеклышка и фантика; жестяную коробку из-под леденцов со спрятанными там поплавками, грузилами и оловянным солдатиком.
Душа ВПЗР ослепительно светла.
Прозрачна.
Как аквариум, в котором ничего нет — даже открытой консервной банки с заплесневевшими бобами. Только бесчувственное стекло и безразличный ко всему металл каркаса.
И глаза ВПЗР — они еще хуже, чем нарисованные глаза Кико. Они только прикидываются настоящими. Они даже блестят по-настоящему — muchas gracias,[35] неизвестный таксидермист, ты потрудился на славу! Впаял в зрачки по детскому «секретику», положил фантик, имитирующий радужную оболочку, и накрыл его стеклышком. А может, таксидермист был не один — целая бригада! Один человек с таким феноменом, как ВПЗР, ни за что не справится.
Никому с ней не справиться, никому!..
Я отодвигаю стул и выскакиваю из кафе. Последнее, что я вижу, обернувшись: улыбку Кико. Он растягивает кончики губ указательными пальцами и смотрит мне вслед.
Этот акварельный взгляд вдогонку ничего не значит — Кико не пошел за мной, остался.
Я бегу по единственной улице Талего в полном одиночестве и без всякой цели. Но когда дома остаются позади, цель появляется.
Я уеду с гребаного Талего.
Уеду. Уплыву прямо сейчас, даже не заходя в дом Игнасио за вещами. Если заверну — решимость покинет меня, а мне бы этого очень не хотелось.