— …Как тебе нравится твой герой? — задает свой излюбленный вопрос ВПЗР. Не исключено, что — такой же фантом, как и я.
Если новая Ти и есть герой, то она мне совершенно не нравится. О качествах и свойствах новой ВПЗР мне неизвестно ничего. Не исключено, что все они — сверхвыдающиеся, почти ни у кого не встречающиеся и практически не размножающиеся в неволе. По другому и быть не может — самые сладкие глазурованные пряники ВПЗР всегда оставляет себе… Кстати, не мешало бы спросить, как звучит «пряник» на языке африкаанс. Но артикулировать подобное новоиспеченная овца и простофиля не способна в принципе, «африканс» — еще куда ни шло, но «африк-аа-нс»…
— Вы имеете в виду…
— Я имею в виду Кико. Твоего нового сумасшедшего дружка. Извини, что я все время возвращаюсь к нему. Но мне интересно, что такого сверхвыдающегося можно обнаружить в идиоте?
Сверхвыдающегося. Почти ни у кого не встречающегося. И практически не размножающегося в неволе — среднестатистическую овцу раздражает обилие причастий, от них у овцы возникает сыпь в подмышечных впадинах. И вообще, без этих дурацких причастий (фи-и!) было бы намного лучше и воздуху бы прибавилось.
— Он ведь тебе нравится, правда, Ти?
— Он любопытный. — Еще одна фраза из двух слов, с которой я справляюсь намного лучше, чем с фразой «который час?».
— Сдается мне, что он не просто идиот, а идиот с двойным дном… Этот ключ, который он тебе всучил…
— Ключ открывает музыкальную шкатулку. Только и всего.
— Действительно, любопытно. Это какая-то сверхвыдающ… необычная шкатулка?
— Самая обычная, с балеринкой и зеркалами внутри. Еще я назвала бы ее старинной… Хотите посмотреть?
— Я уже вышла из возраста, когда живо интересуются музыкальными шкатулками. Или еще не вошла в него. Ты не находишь?
— Я не знаю… — Моя правая бровь задирается едва ли не до корней волос, в полном соответствии с новым образом простофили Ти. — Вам виднее, а в общем, я не знаю.
— И где же хранится сей дивный предмет?
— В букинистическом магазинчике… Мы там были, помните?
— Конечно, — и глазом не моргнув, отвечает ВПЗР. — Милое местечко. Совершенно бессмысленное с точки зрения островного бизнеса, но милое.
С точки зрения островного бизнеса сувенирная лавка Анхеля-Эусебио намного перспективнее, чем неизвестно кому принадлежащий книжный магазин. Но ВПЗР почему-то предпочитает не вспоминать о лавке. Делает вид, что ее и вовсе не было.
А что — если и вправду не было?
В той реальности, где стареют лодки, существуют через пень-колоду вырытые кроличьи норы и не доведенные до ума трупы; в той реальности, где снег сменяет туман, хотя должен идти дождь; где часы тикают в брюшной полости стен и по лицу местного идиота (и самодеятельного художника по совместительству) бегают ящерицы, — в той реальности букинистический имеет гораздо больше прав на существование, чем какая-то бескрылая сувенирная лавка.
Впрочем, почему же — «в той»?
В этой реальности. В моей нынешней реальности. А другой пока не предвидится.
— …Зачем же он отдал ключ тебе, Ти?
— Понятия не имею.
— Наверное, ты ему нравишься. Ты ведь красивая девушка. А он — симпатичный молодой человек, хотя и идиот.
— Он странный, — упрямлюсь я. Даже овце и простофиле свойственны проблески самолюбия, и ничто так не пригашает их, как предположение, что влюбленный в нее парень может оказаться идиотом.
— А шкатулка?
— В смысле? — Проклятая овца Ти старательно округляет глаза.
— Шкатулка — не странная?
— Старинная.
Давай же, Ти!.. Выпростайся хоть на секунду из овечьей шкуры! Расскажи этой мудрой, очень взрослой и весьма благосклонной к тебе женщине о том, что шкатулка странная, еще какая странная! Расскажи, что она испугала тебя, а потом попробовала затянуть в свои глубины. Расскажи про слепую балеринку, — быть может, эта мудрая женщина, и к тому же писательница, придумает свою собственную версию: почему балеринка ослепла. История наверняка получится занятной и поучительной (других писательница не сочиняет). И послужит тебе предупреждением. Так и есть — ты вспомнишь о ней в самый последний момент и убережешься от опасности.
Давай же, Ти!..
Нет, ничего не получается. Ровным счетом ничего. Я силюсь открыть рот, но губы как будто прилипли друг к другу (еще одна модификация моего нынешнего иррационального безмолвия). Или нет — они кажутся зашитыми. Заросшими всякими неприятными растениями, сорняками и колючками. Даже думать не хочется, какие отвратные насекомые там обитают!.. И надеяться на то, что из ниоткуда вдруг возникнет какой-нибудь добрый садовник и выполет все сорняки, не приходится.
— Значит, идиот Кико подарил тебе шкатулку?
ВПЗР и есть добрый садовник, вот оно что! Каждое произнесенное ею слово освобождает мой рот от сорняков и колючек, и отвратные насекомые дохнут сами собой. Слава богу, я могу говорить!..
— Он отдал мне ключ. А это — не одно и то же.
— И ничего при этом не сказал?
— Он не говорит, разве вы забыли?
— Да-да… Теперь вспомнила. Он не говорит — по одному ему известным причинам. Но, возможно, все же хочет что-то сказать.
— При помощи шкатулки?
— При помощи ключа. Ведь он отдал тебе именно ключ.
— А шкатулка? Вы по-прежнему не хотите взглянуть на нее?
— Я хочу взглянуть на ключ. Дай-ка его мне.
Мне приходится постараться, чтобы освободить запястье от шнурка с ключом: на это уходит полминуты, не меньше. Еще три минуты ВПЗР изучает переданную ей вещицу. Наконец она откидывается на стуле и принимается постукивать пальцами по ноутбуку.
— Ну? — не выдерживаю я. — Обнаружилось что-нибудь интересное?
— Ничего особенного. Кроме того, что шнурок слишком уж длинный.
— Какая разница, длинный он или нет? Разве это важно?
— Скорее всего — нет. Но носить его на шее неудобно.
— Я ношу его на запястье. Вы же сами видите. Вполне удобно.
— А где носил его твой дружок?
Я не могу вспомнить, где именно находился шнурок с ключом до того, как Кико передал его мне. Кажется — речь тоже шла о запястье, но я не совсем уверена. Я помню лишь, как ключ соскользнул мне в руку, и больше ничего.
— Наверное, там же. У него полно шнурков.
— Но все они — короткие. Как раз для запястий. А этот — длинный.
— И что с того?
— Я просто немного удивлена, вот и все.
Шнурок и вправду слишком длинный, и как я раньше этого не замечала? Я и не должна была заметить, ведь я же — простофиля и овца. Счастье, что вовремя и к месту подвернулась ВПЗР, указавшая мне на очевидное: шнурок длинный, и носить его на шее неудобно, в этом случае он повиснет едва ли не до пупа. Кико заметно выше меня, но не настолько, чтобы это положительным образом сказалось на носке, да еще снег…
Он как будто усилился.
Теперь за окном бушует самая настоящая метель. Факт сам по себе ничего не значащий, не стоящий внимания. Равно как и то, что из вазы на барной стойке выскальзывает яблоко. Будь яблоко настоящим — удар об пол получился бы глухим, смазанным и тоже не стоящим внимания.
Но яблоко — парафиновое. Оттого и звук удара чересчур резок. Неправдоподобно громок. Настолько, что неожиданно возникшее эхо повисает на моих барабанных перепонках и начинает там раскачиваться, как ребенок на качелях: не самый симпатичный ребенок, к тому же он страдает избыточным весом, — оттого и перепонки трещат и грозятся вот-вот лопнуть. А бойлер за спиной ВПЗР издает странный булькающий вздох. Что происходит за моей спиной, в районе музыкального автомата, — неизвестно. И оборачиваться у меня нет никакого желания: из-за шорохов (которые мне не нравятся), неясных шепотов (которые мне не нравятся) и легких ритмичных постукиваний и потрескиваний (которые мне не нравятся, не нравятся, не нравятся).
Но больше всего мне не нравится мелодия, пришедшая на смену Анри Сальвадору. При желании можно было даже разобрать слова песенки, которую он все это время бубнил себе под нос с чисто французским шармом. Что-то вроде «Jazz Mediterranue», средиземноморской джаз, — еще одна неподъемная комбинация из двух слов.
Средиземноморский джаз согревал меня, — о новой мелодии такого не скажешь, она обдает холодом. Впрочем, не такая уж она новая. Я, во всяком случае, уже слышала ее —
«L'Assassinat De Carala», майлз-дэвисовский саунд к фильму «Лифт на эшафот». Одинокая, покрытая инеем труба, что соответствует погоде за окном гораздо больше, чем беспечный и нестерпимо летний средиземноморский джаз.
Одинокая труба не то чтобы грустит по поводу атмосферных осадков, она предупреждает о возможной опасности. И упавшее парафиновое яблоко предупреждает, и вздохи бойлера, и неясные шепоты, и ритмичные потрескивания. Слишком много звуков сразу. Слишком много знаков, чтобы так просто от них отмахнуться.
Остается выяснить, когда все они активизировались и пришли в движение.
А-а, вот! — когда ВПЗР заметила, что шнурок слишком длинный. Шнурок — длинный, и овца Ти ни в коем случае не должна пройти мимо этого факта. Пусть только попробует: и ее тотчас же засыплет снегом, и яблоко кинется ей под ноги, и одинокая труба швырнет пригоршню нот в спину. Фраза про шнурок — главная, и весь диалог был подводкой к ней, выступал на разогреве. Примерно так подумала бы настоящая Ти, а не Ти-овца-и-простофиля, способная открывать рот лишь по команде извне. Настоящая Ти прекрасно осведомлена о всех стилистических прихватах ВПЗР и о внутренней драматургии любой из частей ее романов, любой из глав.
Я имею дело с главой из книги, которая пишется прямо сейчас?..
Все может быть.
И не исключено, что через минуту или две в ней будет поставлена точка: ведь я ощущаю настоятельную потребность покинуть ВПЗР, покинуть кафе и выйти на улицу, несмотря на метель. Тем более что чертов автор фразы о шнурке больше не обращает на меня внимания. Его пальцы мелькают над клавиатурой, время от времени замирая; к уголку губ приклеилась самокрутка, хотя ВПЗР не курит самокрутки, когда занята романом. Она курит свои дешевые сигареты, не отвлекаясь на упоительный, но и требующий времени процесс, в котором задействовано слишком много составляющих: табак, бумага, машинка для закатки, одноразовые фильтры…