Затем в Париже разразился новый скандал, который на своем исходном витке зацепил и Алданова. Из парижского Союза русских писателей и журналистов (СПиЖ) его Правлением во главе с Борисом Зайцевым были исключены все литераторы, взявшие советские паспорта. Основанием для этого решения послужило принятое весьма сомнительным большинством постановление, что членами СПиЖ, являющегося сугубо эмигрантской организацией, не могут быть лица, имеющие советское гражданство. В знак протеста большинство именитых литераторов-эмигрантов – и среди них вся «бунинская команда»: В. Бунина, Л. Зуров, Г. Кузнецова, А. Бахрах, Тэффи, Г. Адамович, В. Варшавский и др., – демонстративно вышли из Союза. Сам же Бунин покинул СПиЖ через две недели, по его словам,
единолично и <…> не потому, что тоже решил протестовать, а в силу того, что мне не хотелось оставаться почетным членом Союза, превратившегося в союз кучки сотрудников парижской газеты «Русская мысль»… [М.А.-ПИСЬМА-НИЦЦА. Письмо 1, примеч. 6].
Один из непосредственных участников событий – Георгий Иванов, пишет о них следующее:
24 мая 1947 г. секретарь Союза (и один из его организаторов В. Ф. Зеелер) предложил «исключить из Союза всех членов его, имеющих советское гражданство».
<…>
Против Зеелера выступили В. Н. Бунина, Л. Зуров, В. Варшавский и др. из числа не принявших советское гражданство. «За» исключение в результате проголосовала половина: 26 человек («против» 24, двое воздержались). По уставу, для исключения из Союза нужно было набрать 2/3 голосов, но руководство Союза в данном случае сочло достаточным принятие решения «простым большинством» (тоже сомнительным). Вслед за этим, чтобы соблюсти формальности, на собрании 22 ноября 1947 г., когда председателем был избран, после смерти П. Н. Милюкова, Борис Зайцев, поддержавший предложение Зеелера, в устав были внесены изменения, узаконившие принятое решение. После чего из Союза вышли Г. Адамович, В. Андреев, А. Бахрах, В. Бунина, В. Варшавский, Г. Газданов, Л. Зуров, А. Ладинский, Ю. Терапиано, Н. Тэффи… Вскоре, 11 декабря, оставил Союз Бунин [ИВАНОВ Г.].
Борис Зайцев сообщал по этому поводу М.С. Цетлиной 20 декабря 1947 года:
…на общем собрании Союза нашего421 прошло большинством двух третей голосов (даже более) добавление к Уставу: советские граждане не могут теперь быть членами нашего Союза. Это вызвало некоторый раскол. С собрания ушли 14 человек в виде протеста, среди них <…> Зуров и Вера Бунина. Позже еще <и другие> к ним присоединились – в общем мы приняли 25 отказов. Среди ушедших оказался и Иван Бунин. Единственно это было для меня тягостно – за него. Ночь я не спал. Считал: действие его – предательством – мне [ПАРТИС].
Формальным поводом для Бунина выйти из Союза, в котором он состоял с 1921 г. и, более того, был его первым Председателем, послужило выдвинутое им Правлению обвинение, что якобы литераторы, сотрудничавшие во время войны с немцами, остались членами Союза. Правление СПиЖ считало это обвинение голословным, справедливо требуя доказательств, которых ни Бунин и никто другой из оставивших Союз не представлял. Дело было, конечно, не в «коллаборантах», а в идейном конфликте между «обновленцами» и «непримиримыми».
Борис Зайцев в своей книге воспоминаний писал:
В эмиграции в это время начался разброд. «Большие надежды» на восток, церковные колебания, колебания в литературном, даже военном слое. Все это привело к расколу. Некоторые просто взяли советские паспорта и уехали на этот восток. Другие заняли позицию промежуточную («попутчики»).
Странным образом мы оказались с Иваном в разных лагерях – хотя он был гораздо бешенее меня <в своем неприятии Советов – М.У.> в этом (да таким, по существу, и остался…). Теперь сделал некоторые неосторожные шаги. Это вызвало резкие статьи в издании, к которому близко я стоял. Он понял дело так, что я веду какую-то закулисно-враждебную линию, а я был именно «против» таких статей. Но Иваново окружение тогдашнее и мое оказались тоже разными, и Ивану я «не» сочувствовал. Прямых объяснений не произошло, но он понимал, что я «против» [ЗАЙЦЕВ (II)].
Печатным органом «обновленцев» являлась поддерживаемая французским и советским правительством422 газета «Русские новости» (1945–1970), основатель и первый редактор которой А.Ф. Ступницкий был в свое время правой рукой Милюкова, а сотрудниками – ведущие некогда авторы газеты «Последние новости»: Г. Адамович, А. Бахрах, И. Бунин, А. Даманская, Л. Зуров, Н. Кодрянская, Н. Рощин, В. Татаринов, Н. Тэффи, А. Ремизов и др.
В противовес «Русским новостям», «непримиримыми» на пике просоветских настроений была основана газета «Русская мысль» (1947–2000) 423. Ее первым редактором стал журналист и переводчик В.А. Лазаревский, бывший до войны выпускающим редактор газеты «Возрождение». В своей редакционной статье от 3 мая 1947 года Лазаревский следующим образом
выразил кредо «Русской мысли» относительно назначения Зарубежной России: «Смирение перед Россией, непримиримость к советчине» <…>, определявшее морально- политический смысл эмиграции [МНУХИН].
В первые годы своего существования «Русская мысль» предоставляла свои страницы в основном литераторам, сотрудничавшим до войны в гукасовском «Возрождении» – Б. Зайцев, В. Зеелер, С. Яблоновский и среди них тем, кого обвиняли в коллаборационизме – И. Шмелев, Г. Иванов, И. Одоевцева, Н. Берберова, Л. Червинская и др., закрепив, таким образом, размежевание послевоенного эмигрантского сообщества. Политика первого редакционного состава газеты в целом была таковой, что говоря словами Алданова, «люди, сочувствовавшие немцам, <считались> лучше большевизанов» [БУДНИЦКИЙ (IV). С. 161].
Обе газеты непрестанно «цепляли» друг друга. Поначалу «Русские новости», где сосредоточился журналистский состав покойных довоенных «Последних новостей», были ярче, напористей и профессиональней «Русской мысли». Однако по мере нарастания волны репрессий в СССР различия между «обновленцами» и «непримиримыми», которые, увы, оказались более прозорливыми, стали сглаживаться и в скором времени конфликт затух сам по себе. К концу 1949 г. все основные сотрудники «Русских новостей» из газеты ушли424 и постепенно стали сотрудничать с «Русской мыслью», которая вскоре под руководством С.А. Водова приобрела либеральное направление, превратившись к концу 1950-х гг. в самую авторитетную западноевропейскую газету русской эмиграции. Этот имидж газеты особенно укрепился в 1970-х гг., когда ее главным редактором была очень уважаемая в широких кругах западной и эмигрантской общественности литератор и общественник княгиня Зинаида Шаховская (1968–1978).
За исключением Марка Алданова в «Русской мысли» печатались почти все писатели, поэты, эссеисты и философы Русского Зарубежья, в том числе и ее былые «идейные враги»: Адамович, Бунин, Ремизов, Бахрах, Татаринов, Терапиано, Зуров и др.
На правах близкого по жизни и по духу человека Георгий Адамович в 1950-х гг. зазывал Алданова стать одним из автором «Русской мысли»:
мы думали до сих пор, что это газета правая, в нашей, гукасовской линии, а теперь сомнения нет – это «Последн<ие> новости» и линия милюковская.
Алданов в ответном письме к нему от 10 мая 1956 года в принципе выказывал согласие с этой точкой зрения:
Действительно, «Русская мысль» теперь вполне либеральная газета. Видел я и передовую о «непримиримых к февралю», очень был рад и ей, тем более что она не первая у них в этом роде […НЕ- СКРЫВ-МНЕНИЯ. С. 41 и 42].
Можно полагать, что если бы не безвременная скоропостижная кончина, то и Алданов вскоре тоже пришел бы в «Русскую мысль».
На фоне настроений массовой раздачи «красных паспортов», репатриации в СССР и скандалов, связанных с публикациями в новой парижской эмигрантской газете «Советский патриот», издававшийся на деньги Москвы, страсти накалились до предела. В глазах «непримиримых» Бунин стал выглядеть чуть ли не большевиком. Мария Самойловна Цетлина, старинный друг семьи Буниных написала ему резкое письмо, в котором речь шла о полном разрыве:
…Вы ушли в официальном порядке из Союза писателей с теми, кто взяли советские паспорта. Вы нанесли этим очень большой удар и вред всем, которые из двух существующих Россий признают только ту, которая в концентрационных лагерях, и не могут взять даже советского паспорта. Я должна уйти от Вас, чтобы чуть-чуть уменьшить Ваш удар. У Вас есть Ваш жизненный путь, который Вас к этому привел. Я Вам не судья. Я отрываюсь от Вас с очень глубокой для меня болью, и эта боль навсегда останется со мной [М.А.-ПИСЬМА-НИЦЦА].
Это эмоционально-сумбурное письмо к И. Бунину, носившее сугубо личный характер, Цетлина, во многом благодаря активности Б.К. Зайцева, сделала циркулярным, и оно стало известно очень многим лицам, как в Америке, так и в Париже.
Супруги Цетлины дружили с Иваном Алексеевичем и Верой Николаевной Буниными с ноября 1917 г., когда они все вместе оказались в сотрясаемой бурей революции Одессе. Цетлины помогали Бунину, в том числе и деньгами при его отъезде из России и во время пребывания в Восточной Европе.
…по приезде в Париж Бунины сразу поселились в огромной цетлинской квартире на rue de la Faisanderie, где прожили два месяца, пока не подыскали собственной. <…> дом Цетлиных, как и в Москве, <…> стал литературно-политическим салоном, о котором Б.К. Зайцев вспоминал: «Тут можно было встретить Милюкова и Керенского, Бунина, Алданова, Авксентьева, Бунакова, Руднева… позже и Сирина».
<…>
Семья Цетлиных славилась своим гостеприимством, здесь находили пристанище, тепло и радушный прием все те, кому негде было жить и не на что есть. Редкий вечер обходился без встреч и литературных чтений, один за другим происходили в салоне Цетлиных вечера Бунина, Бальмонта, Тэффи (со сбором средств в пользу писателей), чествование балерины Карсавиной. Эта пора – начало 20-х годов – была и временем наибольшей близости между Буниными и Цетлиными. 4 июля 1922 г. М.С. Цетлина присутствует в мэрии на бракосочетании И.А. и В.Н. Буниных [ВИНОКУР (II)].