Будучи материально весьма обеспеченными, Цетлины слыли в эмиграции меценатами и благотворителями. Ходили даже слухи, что Мария Самойловна Цетлина посылала Буниным из Америки огромные суммы. По-видимому, на этом основании Алданов, после разрыва c Цетлиной, в письме Бунину от 22 мая 1948 года делает такие вот шутливые подсчеты:
Вчера один богатый человек (Атран, чулочный король) выразил в разговоре со мной желание поднести Вам в дар в знак того, что он Ваш поклонник, двадцать тысяч франков. К счастью, с одной стороны, к сожалению, с другой, деньги он хочет уплатить Вам из своих парижских капиталов. К счастью, это потому, что мне обидно переводить Вам деньги по официальному курсу: банки платят 295, да еще берут, естественно, комиссию; между тем, оказия, вроде Кодрянской (очень ей кланяемся), бывает нечасто. Но есть и «к сожалению»: если бы он тут же выдал чек на эти 66 долларов (20.000), то я был бы совершенно спокоен, а так, боюсь, дело может немного и затянуться. Правда, он твердо обещал мне, что сегодня напишет своей парижской конторе распоряжение выплатить Вам 20.000. Он при мне под мою диктовку по буквам записал Ваш адрес. Если Вы, скажем, недели через две еще этих денег не получите, дайте мне знать: я опять у него побываю. Если к этим 66 долл<арам> добавить 50 от Гутнера и 50 от Литер<атурного> Фонда, то выйдет, что Ваш убыток от ссоры с Марьей Самойловной, которая ежегодно переводила Вам двадцать тысяч долларов своих денег, составляет в этом году уже не 20.000 долларов, а только 19.834. Мы с Цвибаком все «ищем женщину», т.е. богатую даму, которая устроит бридж в Вашу пользу. Это не так легко. Увы, «арийские» дамы ни для кого этих дел делать не хотят, а еврейки теперь поглощены палестинскими сборами. И все-таки я думаю, что мы это дело сделаем [ЖАЛЬ…БаВеч. С. 489].
Сам Бунин в эти годы категорически отрицал, что Марья Самойловна Цетлина оказывала ему когда-либо значительную финансовую помощь. Так, по сообщению С.Н. Морозова, в Доме русского зарубежья им. А.И. Солженицына в Москве хранится неопубликованное письмо И.Бунина к Б.Г. Пантелеймонову от 12 января 1948 г., в котором он говорит:
Клянусь дворянским словом: от М.С. <Цетлиной> я никогда не имел ни гроша помощи. От прочих американцев – иногда.
29 января 1948 года в письме к Борису Зайцеву он следующим образом комментировал сложившуюся ситуацию:
Дорогой Борис, ты пишешь: «Все выходит, что ты отделению эмигрантов от советских сочувствуешь… а от нас ушел. Не понимаю…» Но я уже объяснял тебе, почему ушел, – не желаю нести все-таки некоторой ответственности – в глазах «общественности» – за Ваши «бури» и решения. <…> …но что меня действительно взбесило <…>: оказывается, в Париже пресерьезно многие думали <…> – что мне от M<арьи> С<авельев>ны и при ее участии от «всей» Америки просто золотые реки текли и что теперь им конец и я погиб! Более дикой х......ы и вообразить себе невозможно! Как все, и даже меньше других, я получал от частных лиц обычные посылочки, получал кое-какие от Литературного фонда <…>, больше всего получал от Марка Александровича, а что до долларов, то тут M<арьи> С<авельев>ны была только моим «кассиром»: в ее «кассу» поступало то (чрезвычайно скудное), что мне причиталось за мои рассказы в «Новом журнале», поступало то, что было собрано (и весьма, весьма не густо!) в дни моего 75- летия при продаже издания брошюркой моего «Речного трактира», и еще кое-какие маленькие случайные, крайне редкие пожертвования кое от кого: вот и все, все! Теперь мне «бойкот»! Опять ерунда, х......а! Доллары уже прожиты, о новых я и не мечтал, а посылочки, верно, будут, будет в них и горох чечевица, за которую я, однако, «первородство» не продавал и не продам.
Твой Ив.
P. S. Телеграммой от 7-го января M<арьи> С<авельев>ны обещала дать «explication»425 на мой ответ ей. А доныне молчит [И.А.Б. Pro et Contra. С. 50].
Молчание Марии Самойловны, действительно, трудно объяснить, поскольку сам Иван Бунин, человек весьма вспыльчивый и резкий в конфликтных ситуациях, ответил ей 1 февраля 1948 года на удивление очень спокойным письмом, в котором выражал как сожаление по поводу случившегося, так и недоумение:
Я отверг все московские золотые горы, которые предлагали мне, взял десятилетний эмигрантский паспорт – и вот вдруг: «Вы с теми, кто взяли советские паспорта… Я порываю с Вами всяческие отношения… Спасибо [ДУБОВИКОВ. С. 404].
За Бунина тут же вступились друзья. Языкастая Тэффи в письме к нему от 8 января 1948 года, не стесняясь в выражениях, осудила поступок Цетлиной:
Ужасно взволновало меня письмо Марьи Самойловны, о котором гудит весь Париж.
Эдакая дурища! Понимает ли она, что Вы потеряли, отказавшись ехать? Что Вы швырнули в рожу советчикам? Миллионы, славу, все блага жизни. И площадь была бы названа сразу Вашим именем, и станция метро, отделанная малахитом, и дача в Крыму, и автомобиль, и слуги. Подумать только! – Писатель, академик, Нобелевская премия – бум на весь мир! И все швырнули им в рожу. Не знаю – другого, способного на такой жест, не вижу (разве я сама, да мне что-то не предлагают, то есть не столько пышности и богатства). <…> Меня страшно возмутила Марья Самойловна. Папская булла. Предала анафеме. А ведь сама усижена коммунистками, как зеркало мухами: Шура, Ангелина, сам толстопузый Прегель426 «отдает должное советским достижениям». Пишу бессвязно, но уж очень меня возмутила ее выходка. Эдакая дура наглая [ТЭФФИ (II). С. 550].
Надежда Тэффи также прошлась по адресу другого общего друга – Бориса Зайцева, его она прямо обвинила в подстрекательстве Цетлиной.
В ответном письме от 3 февраля 1948 года Бунин сообщал Тэффи:
Только что отправил Вам, дорогой друг, большое вчерашнее письмо, как получил письмо от Яши Цвибака <А. Седых>. Пишет, что, узнав о письме М<Марии> С<амойловны> ко мне, пошел к ней и «очень решительно осуждал ее». И дальше: «Получив ваше письмо, я вторично говорил с ней и опять ее упрекал. Она оправдывалась, – не знала, дескать, что вы больны; послала письмо в адрес Зайцевых, так как считала, что вы уехали и что Зайцевы перешлют. Надеялась, что Зайцевы, зная подлинное Ваше состояние, не перешлют письма, а они переслали – и т.д. Все это ужасно наивно и по-бабьи. Но я видел, что ей ужасно неприятно, что она жалеет и отправила вам телеграмму и напишет письмо, которым все исправит… Мне казалось, что Берберова была ее информатором и косвенно, своей нелепой и клеветнической информацией явилась виновницей ее разрыва с Вами. Не хочу повторять, что Берберова ей писала о Вас, – выходило так, что Бунин за свои поступки не отвечает…». Каково, дорогая моя? И что я сделал этой суке Берберовой? За что она так отплачивает мне? За то, что я долго защищал ее в гитлеровские времена, когда ее все ниццские евреи ругательски ругали за ее гитлеризм, – говорил, что не могу ее осуждать до тех пор, пока не узнаю что-нибудь точно? [BAR-TEFFI].
Обстановка нервозности, разброда и шатания, царившая, как уже говорилось, в «русском Париже», порождала как ложные слухи, так и устойчивые опасения на счет даже старых и, казалось бы, проверенных друзей. Потому голос Бунина, а он не раз объяснял причину своего ухода из Союза, не только в частной переписке, но и официально через газеты, никто не желал услышать. Сама же Мария Самойловна Цетлина, судя по свидетельствам современников [ТЭФФИ (II)], позднее явно сожалела о случившемся. Но на пике конфликта все, кто был в него вовлечен, хотя чувствовали себя явно не в своей тарелке, на мировую идти не желали. Тут явно за внешним «недоразумением», задетым самолюбием и ложной гордостью, стояло нечто большее, были затронуты какие-то очень чувствительные струны.
Осенью 1948 г. Алдановы снова вернулись в Ниццу, откуда 16 декабря 1948 года Татьяна Ландау-Алданова писала Вере Буниной:
Дорогая Вера Николаевна,
Спасибо за милое письмо. Мне очень жаль, что я Вас до сих пор не видела. Надеюсь все же повидать Вас и Ивана Алексеевича перед отъездом <в Нью-Йорк>. У меня была надежда, что Вы соберетесь к нам в Ниццу? Я вполне разделяю Ваше раздражение по поводу этой истории с Марьей Самойловной. Все, что Вы мне пишете о Зайцевых, тоже очень грустно, и у меня пропала всякая охота со всеми встречаться. Относительно «Нового Журнала» я с Вами несогласна. У меня – увы – нет такого уж влияния на моего, но на этот раз я и не попробую влиять на него, чтобы он остался в «Новом Журнале». Бог с ним, с «Новым Журналом». Потеряют наших «мужиков», как говорит Вера Алексеевна <Зайцева>, зато приобрели Берберову427, пусть ее и печатают. Но как же Вы пополните дефицит в 20.000 долларов? Довольно чувствительная потеря! Разве что большевики вознаградят Вас как потерпевших. Требуйте с них 40.000, никак не меньше428. А в общем, не стоит даже очень и огорчаться, до того все это глупо и противно. Целую Вас, передайте мой сердечный привет Ивану Алексеевичу, всего хорошего.
Ваша Т. Ландау
Пару недель спустя, 7 января 1949 года, Марк Алданов послал письмо М.С. Цетлиной, где четко изложил позицию, которую он занял в ее конфликте с Буниным, и объяснил мотивы своего ухода из «Нового журнала». Этим письмом был так же подтвержден полный и окончательный разрыв их многолетних дружеских отношений:
…позвольте Вам сказать (хотя это всем совершенно ясно и не может не быть ясно), что финансовые расчеты не имели и не имеют ни малейшего отношения ни к моему уходу из «Н. Журнала», ни к прекращению наших давних дружеских отношений. <…> единственной причиной было Ваше письмо к Бунину, – Вы это знаете. <…> Бунин был вместе со мной инициатором «Нового Журнала».