Всегда, когда речь заходит о его беллетристике, Алданов в переписке с Буниным явно – хотя не исключено, что притворно (sic!) – выступает в роли робкого ученика, с трепетом жаждущего похвалы от своего Учителя. Бунину такая форма их общения на литературном поле явно импонировала, и он никогда не скупился на комплименты Алданову. Тот, в свою очередь, в долгу не оставался. Такого рода обмен комплиментам напоминает сюжет известной басни Ивана Крылова:
За что́ же, не боясь греха,
Кукушка хвалит Петуха?
За то, что хвалит он Кукушку.
Вот, например, переписка двух друзей 1950 года – см. [ЗВЕЕРС (II). С.: 160–162], [ГРИН. С.141, 142], по поводу алдановского литературного шедевра – романа «Истоки»:
Рад, что Вы тотчас по выходе получили «Истоки» <… > я в душе надеюсь, что некоторые (немногие) сцены Вам, быть может, и в самом деле понравятся: операция со смертью Дюммлера и цареубийство. Всё же это наименее плохая, по-моему, из всех моих книг <… >. Нехорошо вышло только посвящение. Именно потому, что мне «Истоки» кажутся наименее слабым из всего, что я написал, я решил посвятить эту книгу Тане. Писать «моей жене» или как-нибудь так – не мог: это одновременно и сухо и для постороннего читателя слишком интимно. Решили поставить одну букву «Т» <… > вышло как-то незаметно… А вот, если б можно было бы при помощи каких-нибудь рентгеновских лучей прочесть то, что Вы действительно думаете? Вы понимаете, что Ваше мнение значит для меня гораздо больше, чем мнение всех других людей.
Когда выяснилось, что «Истоки» Бунину очень понравились:
….и уж как я отдохнул, как глотнул живой воды, перечитывая Вас. <… > …читаю «Истоки» – и поражаюсь вашими дарами и многим. Многим истинно восхищаюсь…
– Алданов выказывает себя счастливейшим человеком:
… большая, необыкновенная радость от того, что Вы пишете об «Истоках» (письмо 19 марта 1950).
И лишь один только раз, когда роман «Истоки», вопреки его извечным опасливым прогнозам, был встречен публикой на ура, Алданов позволяет себе хвалиться перед Буниным своими литературными достижениями. В письме от 9 марта 1948 года он с гордостью сообщает Бунину:
Вчера вечером, вернувшись домой, нашел в ящике письмо от своих американских издателей. Они получили из Калькутты предложение издать «Истоки» на бенгальском языке! «Бенгальцы» предлагают всего пять процентов, – но издатель <…> весело пишет, что надо принять «хотя бы из любопытства»: отроду бенгальских переводов не продавал. Я уже ответил согласием… Это мой двадцать четвертый язык. Когда будет двадцать пятый, угощу Вас шампанским. Вы верно за 25 языков перевалили? После смерти Алешки <Толстого>, «Правда» сообщала, что он переведен был на 30 языков, – но из них, кажется, десять были языки разных народов СССР.
А в следующем письме – от 2 апреля 1948 года, новая победная реляция, правда, сдобренная в конце типовым для Алданова сожалительным воздыханием:
У меня успех в Англии. «Истоки» взяты Бук Сосайети447; но масштабы в Англии неизмеримо меньше, чем в американском Бук оф зи Монс448, да и денег оттуда, боюсь, не выцарапаешь…
На фоне такого рода отношений между друзьями-литераторами, естественно, вспоминается другой писатель – Владимир Набоков-Сирин, начинавший свою писательскую карьеру, как и Алданов, в ранге смиренного ученика Ивана Бунина. 24 декабря 1929 года Вера Бунина записала в дневнике:
Книга Яну от Сирина. Мне понравилась надпись: «Великому мастеру от прилежного ученика», он не боится быть учеником Яна, и, видимо, даже считает это достоинством, – вот что значит хорошо воспитан.
На торжестве в честь вручения Бунину Нобелевской премии Сирин будет чествовать своего «учителя» декламацией любимых стихов.
Если в повседневных отношениях с людьми Набоков неизменно выказывал себя человеком доброжелательным и учтивым, то на литературной сцене, из-за быстро развившегося у него комплекса «превосходства», он с конца 1930-х гг. стал относиться к своим собратьям по перу заносчиво, высокомерно и пренебрежительно. В первую очередь под удар попал Бунин, о прозе которого, как, впрочем, и о личности Набоков-Сирин стал отзываться уничижительно-скептически. Он называл Бунина «старой тощей черепахой» и пошляком, и наотрез отказывался от признания какого-либо бунинского влияния на свою раннюю прозу. Как беллетрист Бунин для него опустился в «табели о рангах» сначала до уровня Тургенева – что, заметим, совсем не плохо! – а к 1950-м годам – даже ниже. Однако Бунина-поэта Набоков неизменно ставил очень высоко.
Со своей стороны не менее заносчивый и гонористый Бунин платил ему той же монетой. Он, например, нещадно поносил бывшего «ученика» в письмах к Алданову, хорошо зная, что они добрые друзья. Вот несколько примеров бунинских высказываний о Набокове:
Какой мошенник и словоблуд (часто просто косноязычный) Сирин… <…> Шут гороховый, которым Вы меня когда-то пугали, что он забил меня и что я ему ужасно завидую.
Личные отношения Бунина и Набокова по жизни:
Это история любви и ревности, взаимно влекущих противоположностей и опасного родства, история восхищения и горького разочарования. Этот сюжет венчает литературная дуэль…. [ШРАЙЕР. С. 5].
Марк Алданов – «дорогой друг» и почитатель таланта обоих писателей, был по своим человеческим качествам «гораздо добрее и снисходительнее» этих упертых «однолюбов своей истины»449. Кроме того, он не питал к обоим друзьям-писателям ни капли «артистической» зависти. Бунина Алданов любил искренне, по-сыновьи, заботился о нем всю жизнь – и с публикациями в периодике, и в плане материальной поддержки, когда в старости растративший всю свою Нобелевскую премию писатель вконец обнищал. Он даже написал за Бунина очерк «Русский “Дон-Жуан”» для испанской антологии русской прозы «Душа Испании» («El alma de España», Madrid, 1951). Это единственный случай в русской литературе, когда один крупный писатель печатает свое произведение за подписью другого крупного писателя с его согласия и полного одобрения. Известно, что Бунин, как правило, очень трепетно относился к своим текстам с точки зрения композиции, стилистики и словоупотребления. Однако же в этом случае, как писал издатель антологии А.П. Рогнедов 11 июля 1949 года М.А. Алданову, он статью
прочел, хитро улыбнулся и подписал. Я спросил из вежливости: «Исправлений не будет?» Он снова хитро взглянул на меня и проворчал: «Ну вот еще! Он пишет так хорошо, что не мне его исправлять» [ЧЕРНЫШЕВ А. (IХ)].
В истории соперничества Бунина и Набокова Алданов безуспешно, но очень настойчиво, играл роль миротворца. Основанием для этого являлся тот факт, что не только Бунин, но и Набоков в личном плане был многим обязан Алданову. Будучи на 13 лет старше, и по-житейски мудрее, он всегда старался помочь в бытовых вопросах не очень-то практичному Набокову. Так, например, когда 31 мая 1938 года Набоков приезжал в Лондон, в надежде обрести в Англии обеспеченное постоянной работой пристанище, он останавливался в семье Веры Хэскелл – родной сестры Татьяны Марковны и кузины Марка Александровича Алдановых.
Ее сын Фрэнсис, тогда еще ребенок, вспоминал впоследствии, как Набоков, знавший о его увлечении бабочками, приходил по вечерам поболтать к нему в детскую.
<…>
Если литературная дипломатия Алданова была Набокову чужда, его личная помощь оказалась подарком провидения. В конце лета профессор Стэнфордского университета Генри Ланц предложил Алданову прочесть курс русской литературы в летней школе при Стэнфордском университете в 1940 или 1941 году. Поскольку в это время Алданов не планировал переезд в Соединенные Штаты, он порекомендовал Ланцу Набокова450. Друг был в восторге: получение пусть даже временной работы, о которой шла речь, немедленно разрешило бы большую часть проблем, связанных с получением американской визы.
<…>
<Когда уезжавшим в США> Набоковым недоставало 560 долларов, чтобы заплатить за билеты, – суммы, которую они сами никогда не сумели бы собрать. <…> Алданов и Фрумкин451 представили его нескольким состоятельным евреям, которые смогли помочь ему деньгами. Многие из старых друзей Набоковых тоже внесли свою долю, и наконец билеты были куплены [БОЙД (I)].
В мемуарной книге «Другие берега», опубликованной еще при жизни Марка Алданова – в 1954 г., Набоков, рассказывая о литературной среде русской эмиграции, пишет:
душевную приязнь, чувство душевного удобства возбуждали во мне очень немногие из моих собратьев. Проницательный ум и милая сдержанность Алданова были всегда для меня полны очарования.
В последующей англоязычной версии этой книги «Память, говори!» (1966 г.) эти строки отсутствуют, но среди своих литературных знакомых писатель упоминает «мудрого, степенного, обаятельного Алданова».
В их дружеском тандеме Алданов играл роль «старшего товарища»: доброжелательный, всегда готовый придти на помощь, ценящий мастерство друга, но способный при необходимости аргументировано и настойчиво отстаивать свое мнение. В смысле духовной общности они были, что называется «свои люди», но в их отношениях не чувствуется задушевности, хотя, несомненно, присутствовала обоюдная личная симпатия и уважение. Кроме того, в отличие от Бунина, с которым он мало расходился во вкусах и оценках, Алданов в литературоведческих дискуссиях с Набоковым, высказывал, как правило, отличные от точки зрения его оппонента эстетические взгляды.
Весной 1948 г. Алдановы на несколько месяцев вернулись в Нью-Йорк. 20 июня 1948 г. Алданов пишет Набокову: