493. Других кандидатов телеграмма не называет. Признаюсь, я этого писателя совершенно не знаю, не слышал даже имени. Впрочем, покойный Иван Алексеевич говорил мне, что редко дают премию тому писателю, которого называют задолго до решения. Верные предсказания бывают, будто бы, только за несколько дней. Но общего правила тут нет. <…>. Т<атьяна> М<арковна> и я шлем Вам и Анне Родионовне <Троцкой>самый сердечный привет и самые лучшие пожелания. Ваш иск<ренне> Вам признательный М. Алданов.
23 октября 1954 года:
Дорогой Илья Маркович. Меня очень тронуло и взволновало Ваше письмо от 20-го: взволновало потому, что оно подает некоторую надежду (прежде у меня никакой надежды не было), а тронуло в виду Вашего необыкновенно милого ко мне отношения, Вашей заботы и труда в этом деле. От души Вас благодарю – это просто удивительно. Не скрою, я все-таки не разделяю Вашего относительного оптимизма, не говоря уже об оптимизме Вашего <стокгольмского – М.У.> корреспондента. Здешние газеты называют Хемингуэя как почти бесспорного кандидата, а о других кандидатах и не упоминали. Парижский «Ле Монд», тоже упоминая, как о первом кандидате, о Хемингуэе, назвал еще Шолохова494 (как бы в виде противовеса эмигранту Бунину) и двух совершенно неизвестных мне писателей, – одного исландца и другого грека495. Были ли предположения в других газетах, я не знаю. Может быть, попадались Вам? Разумеется, я ни о чем вас не спрашиваю из того, что Вам пишет ваш корреспондент, столь мило ко мне относящийся. Но если он пишет Вам что-либо о русских кандидатах, как Шолохов или другие, то, быть может, Вы мне как-нибудь сообщите, – просто для того, чтобы знать, как нас расценивают. Если же это неудобно, то, конечно, не сообщайте и этого. Для меня лично важно и то, что обо мне в Стокгольме говорят: все становится более или менее известно издателям в разных странах (и особенно в скандинавских) – если кандидатуру такого- то писателя на премию обсуждают, то уже по этой причине шансы его у издателей и даже, быть может, предлагаемые ему условия при покупке его книги улучшаются, – особенно если его фамилия в связи с этим попадает в газеты (конечно, только мировые). Итак, надежды имею очень мало, но не скрою, немного волноваться буду в предстоящие дни, – это, впрочем, приятное волнение. До этого Вашего письма я такого волнения перед 10-ым ноября не испытывал.
В своем письме от 31 декабря 1954 года Алданов сообщает:
Дорогой Илья Маркович. <…> Для меня неудача не была шоком, так как я больших надежд, как Вам известно, не возлагал. К тому же и Бунин, и Хемингуэй и, кажется, все лауреаты были кандидатами много лет до того, как получили премию. Если и вы, и стокгольмские Ваши друзья-корреспонденты так любезно и мило решили продолжать усилия, то надежда остается. <…> Вы говорите, что подробно все расскажете мне при свидании. Я понимаю, что писать долго. А если в двух словах как-нибудь напишите мне, очень обрадуете. Кстати, Б.К. Зайцев мне недели полторы тому назад сказал, что узнал о своей кандидатуре из вашей статьи! По его словам, его никто не выставлял. Может быть, тут маленькая военная хитрость, хотя я его, конечно, не спрашивал; он сказал это по своей инициативе. Относительно себя я ему сказал, что меня выставил покойный Бунин, – это ведь так. Теперь другое. Я ровно ничего не знаю о положении дел в нашей Л΅496. Мендельсон и Делевский мне никогда не писали. От Давыдова497 же я последнее письмо получил с год тому назад (видел А. В. летом в Ницце). Ничего не слышал ни о ссоре, ни об инциденте, о котором Вы упоминаете. В чем дело? Я очень огорчен. Не догадываюсь даже, на какой почве произошел разлад. На личной?
Далее Алданов по обыкновению просит за нуждающихся русских эмигрантов:
пожалуйста, дорогой Илья Маркович, поддержите мои ходатайства о ежемесячных субсидиях Бор<ису> Зайцеву и Леон<иду> Сабанееву, а так же об единовременной субсидии поэту Георгию Иванову (кстати, В<ера>Н<иколаевна> Бунина мне говорила, что и Иванов, и Ремизов тоже выставлены кандидатами на Нобел<евскую> премию – Вы ведь назвали только меня и Зайцева). Еще меня попросил похлопотать в Фонде артист Бологовский, наш старый и постоянный клиент. Если вы от себя попросите о нем, это будет хорошее дело, он очень нуждается».
В 1955 г. свое первое письмо Алданов написал И.М. Троцкому только 14 апреля. Оно начинается соболезнованиями по поводу чрезвычайно плохого состояния здоровья Анны Родионовны Троцкой:
От души желаем, чтобы хоть стало лучше. Понимаем, как из-за этого тяжела Ваша нынешняя жизнь. Я тоже не могу похвастаться здоровьем, да не хочется писать.
Затем, после дежурной благодарности за содействие, Алданов сообщает, что М.М. Карпович о нем в Стокгольм не написал, но он:
и не надеялся, что <тот> напишет. Но Самсон Моисеевич <Соловейчик> действительно написал. Хоть я мало надеюсь на премию, но я ему сердечно признателен и рад, что, по Вашим словам, мое имя и в этом году значится в списке кандидатов. А кто другие кандидаты? Есть ли соотечественники? Разумеется, пошлю Вам, когда Вы признаете это нужным, книги, которые могут Вам понадобиться. Кроме С.М. Соловейчика и покойного Бунина меня никто не выставлял. Рад, что в ложе кончились недоразумения. Надеюсь, никто не ушел? В Париже осенью предполагается устраиваемый американским Комитетом съезд русских эмигрантских писателей498. Я еще в декабре получил <…> длинную телеграмму с просьбой принять участие. Я это предложение отклонил, не указывая причин, Вы их угадываете. <…> Получил затем <…> вторую длиннейшую телеграмму – Комитет надеется меня переубедить <…>. Не могу я <…> понять, зачем это я так понадобился. Я опять отклонил, – разумеется, любезно и вежливо, как писали и они. <…> Было еще одно письмо из Парижа о том, что они намечали мою кандидатуру в председатели Съезда. Это было, впрочем, частное письмо, от русского. Как бы то ни было, я участвовать НЕ буду. Все это сообщаю Вам, разумеется, никак не для печати: мне было бы крайне неприятно, если об этом появилось хоть что-либо в газете. Кто теперь намечается в председатели, мне неизвестно. Вера Николаевна Бунина писала мне, что на устройство Съезда Американский комитет ассигновал 10 миллионов франков! Не понимаю, на что пойдут эти деньги, и чем будет заниматься Съезд. Желающих будет много. <…> О наших планах или о наших сомнениях Вам может рассказать наш общий друг Яков Григорьевич <Фрумкин>. Столкинд еще не знает, когда возвращается в Нью-Йорк.
Примите, кроме очень большой моей благодарности, сердечный дружеский привет от дома к дому.
13 мая 1955 года Алданов пишет И.М. Троцкому, что:
Мне предстоит в конце мая операция простаты. Она считается не опасной. Сделает ее здешний хирург Клерг. После нее в лучшем случае придется пролежать в клинике три-четыре недели. Надо будет отложить работу и корреспонденцию.
Далее Алданов благодарит Троцкого за его лестный отзыв о «Ключе»:
Этот роман – первый том трилогии, за ним следует второй том «Бегство» и третий «Пещера». С радостью послал бы их вам, но у меня их нет, да и в продаже можно достать разве по случайности у букиниста. Они были переведены. По-английски «Ключ» и «Бегство» вышли в одном томе под заглавием «Escape» <«Бегство»>. <…> Вам я не хочу посылать перевод <…>, но если это может быть полезным для Стокгольма, то, конечно, пришлю. Можно послать только обложку, – она с чрезвычайно лестными цитатами обо мне. Я слышал, что премия дается за написанное в данном году (по крайней мере, так это кажется с формальной стороны) В этом году у меня печатается в «Новом журнале» «Бред», – не надо ли послать его оттиски? Все сделаю, как Вы укажите. Неужели ни одного русского писателя в этом году не выставляли? Думаю, что никто из нас в этом году и не получит. А надежды и старания не возбраняются, и Вы знаете, как я благодарен вам и Соловейчику. Рад, что избран в Правление <Литературного > Фонда. <…> Шлем оба самый сердечный привет. Если можно, передайте его Анне Родионовне с самыми лучшими и горячими пожеланиями. Спасибо еще раз за все. Ваш М. Алданов».
24 июня 1955 года:
Я только вчера вернулся домой из клиники. Как будто в самом деле нахожусь на пути к полному выздоровлению. <…> Несмотря на свою болезнь, продолжаю получать просьбы похлопотать. Последняя – от нашего давнего клиента артиста Бологовского. Я ее получил уже после отъезда отсюда <из Парижа> Марка Ефимовича <Вейнбаума >. Поэтому разрешите передать ее через Вас. Заранее спасибо. <…> Постскриптум (секретно – только для Вас): Вы сообщаете, что скоро напишите мне о Стокгольме. Горячо благодарю. Чем раньше и подробнее напишите, тем больше буду Вам признателен, – как мне ни совестно Вас об этом просить.
13 июля 1955 года:
Я поправляюсь, но медленно, – медленнее, чем обещали врачи. Все же грех жаловаться. Отравляет жизнь бессонница, которой я до операции не знал. Целый месяц каждую ночь принимал снотворные, да и они плохо помогали. Так как это грозило войти в привычку, то пять дней назад перестал их принимать и сплю – хорошо, если два-три часа в сутки. Говорят, что это очень часто бывает после операции. <…> Пожалуйста, сердечно от меня поблагодарите вашего корреспондента, которого я не знаю. Он меня тоже лично, вероятно, не знает, и тем выше я ценю его редкую любезность. <…> Теперь <…> еще три ходатайства. Все люди очень почтенные и нуждающиеся. Первым двум Фонд изредка помогал, а третьему только раз. Марк Ефимович <Вейнбаум> говорил мне в Ницце, что дела Фонда хороши, да я знаю это и из газет. Поэтому решаюсь очень просить за всех трех. Сообщаю их имена и адреса: Юлий Шейнер, автор двух хороших книг.