<…> Сергей Постельников, композитор, пианист и профессор (без жалования) Парижской <Русской> Консерватории. <…> Генерал Евгений Масловский, известный военный писатель, автор многих печатных трудов, герой войны 1914 года. <…> Пожалуйста, Илья Маркович, поддержите все эти мои ходатайства.
Письмо Алданова 22 сентября 1955 года начинается с благодарности И.М. Троцкому за то, что он «продолжает думать о Стокгольме при столь грустных обстоятельствах», как все прогрессирующая болезнь его жены Анны Родионовны.
Неужели нет надежды на поправку? А тут Вы еще потеряли двух близких друзей. Разумеется это известие удар для меня. Что ж делать? Это не первый. Вы понимаете, какой бедой и личной и материальной была для меня скоропостижная кончина Н.Р. Вредена, который в Америке устраивал все мои книги. Все мои рукописи у него остались, я их теперь и не уверен, что найду. Все одно к одному… Сохраню память о неизвестном мне по имени Вашем скончавшемся друге499, который относился к моим писаниям так благожелательно. Вы пишите: «Он… в отношении Вас все сделал согласно нами выработанному плану». Если так, то, быть может, дело еще не совсем безнадежно? Вдруг Вы и еще установите связь. Если же не удастся, то моя благодарность Вам останется не меньшей.
С рукописями, находившимися у Н.Р. Вредена, которые мнительный Алданов посчитал безвозвратно утраченными, судя по его письму Г. Адамовичу от 20 октября 1955 года, все обошлось как нельзя лучше:
Рукописи мои нашлись, я их еще не получил из Америки, но мне пишут, что, по-видимому, не хватает только страниц тридцати. Нашлась и рукопись английского перевода «Ульмской ночи», сделанного Вреденом […НЕ-СКРЫВ-МНЕНИЯ. С. 37].
Переписка М. Алданова с И. Троцким по каким-то причинам, возможно, из-за тяжелой болезни жены последнего, прервалась почти на полгода. Лишь 31 мая 1956 года Алданов посылает ему письмо:
Пишу Вам так, без всякого дела. Очень давно не имел от Вас или о Вас известий. Ваши статьи в Новом русском слове читаю часто, всегда с большим интересом. Если б их не было, и если б я не знал, что Вы ходите на доклады, то немного беспокоился бы о состоянии Вашего здоровья. Надеюсь у Вас все относительно благополучно? Как Анна Родионовна? При случае, пожалуйста, сообщите, окончательно ли у вас потеряна информационная связь со Стокгольмом. Мою кандидатуру и в этом году выставил во время проф. С.М. Соловейчик. Разумеется, я ни малейших шансов и не малейшей надежды не имею, но по инерции, между нами говоря, еще интересуюсь. Выставлены ли в этом году и другие эмигрантские и советские кандидаты? У нас все по прежнему: и здоровье, и настроение, и дела так себе.
Чеховское издательство кончено и ликвидируется. Эта большая потеря для всех нас. Татьяна Марковна и я шлем Вам и Вашим самый сердечный привет и лучшие дружеские пожелания.
Следующее – последнее письмо М.А. Алданова И.М. Троцкому 10 января 1957 года – за полтора месяца до скоропостижной кончины писателя:
Дорогой Илья Маркович. Почта, обычно работающая во Франции прекрасно, в дни праздников была перегружена, все письма очень запаздывали. С немалым опозданием пришло и Ваше от 1 января <…>. От души Вас благодарю за все внимание, за большую проделанную Вами работу. Жаль, что нельзя больше поблагодарить Вашего друга, так трогательно заботившегося о писателе, которого он лично не знал. <…> Удивит ли Вас, если я скажу Вам, что теперь, быть может, надеюсь скорее чуть больше прежнего? Прежде я почти и не надеялся. Однако если дело было в политических отношениях между державами, то ведь они меняются с международной обстановкой. Вдруг создастся такая обстановка, при которой то, что Вы сообщаете500, может оказаться и плюсом вместо минуса! Я уверен, что С.М. Соловейчик опять выставит мою кандидатуру: ведь это формально необходимо делать каждый год. <…> И еще раз от души Вас благодарю, чрезвычайно ценю Вашу дружбу и внимание. Вы ничего не сообщаете об Анне Родионовне: значит, нет улучшения501? Татьяна Марковна и я шлем Вам от дома к дому самый сердечный привет, самые лучшие новогодние пожелания.
9 марта 1957 года – через две недели после кончины писателя, Татьяна Марковна Алданова присылает И.М. Троцкому почтовую открытку, в которой, поблагодарив его за сочувственное письмо по случаю смерти мужа, пишет:
Еще недавно М.А. рассказывал мне про все Ваши хлопоты о Нобелевской премии! Мы оба тогда были очень тронуты. Простите, что мало пишу. Ваша Т. Алданова.
Избранные мировоззренческие высказывания и афоризмы Марка Алданова
Одной из характерных особенностей литературного почерка Алданова-беллетриста является афористичность. Он постоянно вводил в свои тексты образные, с живой иронической интонацией высказывания и изречения, выражающие суть его мировоззренческих идей. Приведенные ниже цитаты – всего лишь небольшая часть афористического материала, рассеянного на страницах алдановских книг. Тем не менее, эта выборка является, на наш взгляд, важным обобщающим завершением литературного портрета Марка Алданова – писателя, мыслителя и благородного человека.
Всякие мечтания на тему о том, что в другое время, в другой среде, в других условиях жизни такой-то человек был бы совсем, совсем другим, не далеко ушли от польской поговорки: «Если бы у тети были усы, так был бы дядя».
Прокаженный нищий Иов – оптимист; царь Соломон, утопавший в славе и богатстве, имевший семьсот жен и триста наложниц, – пессимист. Эти два типа людей не только не понимают, но глубоко презирают друг друга.
…принципы Молчалина в свое время нас так глубоко возмутили, что из оппозиции к ним мы теперь смеем вслух свое суждение иметь даже о вещах, которые нас нисколько не касаются.
…не много кротости и в самой теории непротивления злу насилием. Психология этой теории такова: один человек говорит другому: «Ты не можешь меня обидеть; что бы ты со мной ни сделал, я не только не унижусь до отплаты той же монетой, я вовсе не обращу внимания на твои поступки. Прошу тебя об одном: если можешь, оставь меня в покое. Мне не до тебя». Где тут кротость? Это даже не самое кроткое выражение ее отсутствия.
В сущности, это фикция: «противление злу», «противление злу насилием» – bonnet blanc, blanc bonnet <фр. – одно и то же>. Если не насилием, то чем же? Словом? Точно слово не есть могущественное орудие насилия.
Когда из двух людей, стоящих перед цветным предметом, один называет его розовым, а другой – синим, логика совершенно бессильна. В споре дальтонистов с людьми нормального зрения нет ни правых, ни виноватых; можно только определить, какие глаза у большинства.
Чудеса храбрости, чудеса стойкости, зверства, самоотвержения, жестокости, безумия – это и есть война… Такова и жизнь, только в ней все мельче. Война – ускоренная, удесятеренная жизнь....
Демократия спасёт мир, она же его потом и погубит.
Не бой интересен, интересен человек в бою…
Долголетняя власть создает престиж любому болвану – и это единственное основание престижа многих исторических деятелей…
Вера больше нуждается во власти, чем власть в вере.
Когда диктатура начинает проявлять либерализм, дни ее сочтены: умеренные террористы обыкновенно бывают недолговечны.
Планы, мысли, стремления людей, стоящих у власти, вызывают разные, большей частью враждебные чувства. Но самое существование этих мыслей, планов, целей обычно не вызывает сомнения.
Люди всегда гордятся счастьем – и только им.
Под гильотину можно угодить и хваля революцию, и ругая ее, и совсем о ней не говоря. А в общем, революция, вероятно, отправит на эшафот больше революционеров, чем реакционеров.
Кто создал великую Россию? Народ? Да, конечно, хоть народ в России, как и везде, глуп совершенно. Но без царей он не создал бы ничего. Как странно! Исключите Петра, и вы увидите, что цари наши не блистали ни умом, ни талантами, ни добродетелью. Добродетелью не блистал, впрочем, и Петр… А что было бы с Россией без этих маленьких людей? Правда, у нас сохранилось бы в Новгороде вече. Зато в Киеве хозяйничали бы поляки, в Риге – шведы, на юге – турки и татары, в Сибири – китайцы или дикари…
Действие короля нельзя было называть вероломством. Король был король.
Особенность глупых людей именно в том и заключается, что они суют логику туда, где ей решительно нечего делать
В эти счастливые и мучительные годы ясно лишь очень немногое. Вполне ясно то, что жизнь текущего дня не есть настоящая жизнь: она так, она временна, она скоро пройдет. Настоящая, новая, совсем не такая, как теперь, не будничная, а необыкновенная и прекрасная или хотя несчастная, но трагическая жизнь – вся впереди. Неизвестно только, придет ли она сама собой или нужно что-то делать для ее приближения; и если нужно, то что же именно? Эта вера в какую-то новую, другую жизнь, заполняющая всю душу очень молодых людей и со всем их мирящая, держится, понемногу уменьшаясь, довольно долго. У большинства она исчезает к концу третьего десятка. Но есть счастливые люди, доживающие с такой верой до старости и сходящие с ней в могилу…
Нет суда истории. Есть суд историков, и он меняется каждое десятилетие; да и в течение одного десятилетия всякий историк отрицает то, что говорят другие – правду знают одни современники, и только они одни могут судить. Поверьте для истории необходимо лишь иметь один успех, хоть и не очень долгий, проявить силу, да нагромоздить вокруг себя возможно больше трагических штучек, все равно каких. Чем больше политический (особенно революционный) деятель прольет крови, тем больше чернил слез прольют в его оправдание умиленные дураки потомства. Почти все памятники воздвигнуты там, где стояли исторические эшафоты, или там, где жили исторические палачи…