официально иудейского вероисповедания не менял.
По всей видимости, не делал он этого последнего шага в своем слиянии с «русским космосом» лишь потому, что по природе своей был неверующим и от любой формы религиозной активности дистанцировался. В своей же принадлежности к масонству, – а он являлся членом-основателем парижских лож «Северная Звезда» (1924 г.) и «Свободная Россия» (1931 г.), Алданов «видел тот компромисс свободомыслия с верой, который допускался просвещенными людьми» [«Заговор» АЛДАНОВ-СОЧ (I). Т. 2].
В мировоззренческом плане Алданов являет собой культурно-исторический тип русского «западника». В ряду такого рода знаменитостей – от Петра Чаадаева, Виссариона Белинского, Грановского и Александра Герцена, до Дмитрия Мережковского и Максима Горького, Алданов ближе всего стоит к Ивану Тургеневу, которого как писателя очень уважал. Вот, например, характерный в этом отношении отрывок из «Армагеддон»:
Тургенев писал Герцену:
«Враг мистицизма и абсолютизма, ты мистически преклоняешься перед русским тулупом, и в нем ты видишь великую благодать, и новизну, и оригинальность будущих общественных форм <…>. Бог ваш любит до обожания то, что вы ненавидите, и ненавидит то, что вы любите…» «Из всех европейских народов именно русский меньше всех других нуждается в свободе. Русский человек, самому себе предоставленный, неминуемо вырастет в старообрядца: вот куда его гнет и прет, а вы сами достаточно обожглись на этом вопросе, чтобы не знать, какая там глушь и темь, и тирания. Что же делать? Я отвечаю как Скриб – «Prenez mon ours» – «возьмите науку»184.
Тургенев, вообще говоря, мало предсказывал и неохотно проповедовал, но почти всегда хорошо, потому что и предсказывал, и проповедовал он самые элементарные вещи, вроде учение – свет, а неученье – тьма. Может быть, именно поэтому он у нас в России почитался оригиналом и европейцем. Однако в данном случае плохо помогут ему знание народа <…> Надо было ответить и на вопрос, во что вырастет русский человек, «предоставленный» не самому себе, а опекунам, ещё менее «нуждающимся в свободе» и столь же мало заботящихся о «науке». На этот вопрос взялась ответить жизнь [«Армагедон» АЛДАНОВ (Х). С. 94–95].
Приведем еще одно высказывание Тургенева, которое с полным на то основанием можно приложить и к характеристике личности Марка Алданова:
Я не нигилист – потому только, что я, насколько хватает моего понимания, вижу трагическую сторону в судьбах всей европейской семьи (включая, разумеется, и Россию). Я все-таки европеус – и люблю знамя, верую в знамя, под которое я стал с молодости [ТУРГЕНЕВ И.С. Письма. Т. 5. С. 131].
Это же знамя Алданов пронес через всю свою жизнь. До самого ее конца.
Часть II: Исторический романист русской эмиграции
Гляжу на будущность с боязнью,
Гляжу на прошлое с тоской
…когда во время войны я жил на бунинской вилле в Грассе, <…> Бунин иногда подымался ко мне, чтобы поболтать <…>. Однажды он пришел, с иронией на меня посмотрел и сказал: «А вы, небось, бы не дали Нобелевской премии Алданову! А я бы непременно дал…».
Глава 1. Начало начал: первый эмигрантский сезон в Париже (1919–1922 гг.). Алексей Толстой и Иван Бунин
Тридцать три года Алданов существовал на свете хорошо обеспеченным, блестяще образованным и, судя по тому, что он за все это время никуда особо не пробился, счастливо и беззаботно живущим гражданином великой Российской империи.
В письме, которое цитирует Андрей Седых, он говорит, что:
В молодости, до революции, я был даже слишком жизнерадостным человеком.
Но вот произошла Русская революция, на которую этот «жизнерадостный человек», начинающий литератор и политический деятель возлагал огромные надежды. Однако результаты ее были плачевными, как у всех других революций. С этого концептуальногого убеждения, ставшего на протяжении всей последующей жизни его «идеей фикс», и началась карьера Алданова как писателя-историософа.
На месте царской России «подернулась тиной советская мешанина», ударными темпами превращавшаяся в Первое в мире тоталитарное государство рубочих и крестьян – СССР. Став «отщепенцем в народной семье», апатридом, добывающим на чужбине кусок хлеба литературной поденщиной, Марк Алданов утратил не только свой социальный статус «преуспевающего состоятельного человека», но и прежнее мировидение: из жизнелюбца он превратился в неуверенного в завтрашнем дне ипохондрика-пессимиста:
В характере Алданова более всего чувствовался пессимизм, который с годами усиливался и придавал его жизни какой-то особенно безнадежный и грустный характер. <…> Чем-то Марк Александрович напоминал мне чеховского героя, который, что бы ни случилось, тяжело вздыхал и говорил: – Ох, не к добру это, не к добру! [СЕДЫХ. С. 35].
Все то, что произошло с Алдановым, типично для той эпохи и в общих чертах повторяется в судьбах сотен тысяч русских людей, выброшенных волной революции на Запад. Уникальность же личной судьбы Марка Алданова заключается в том, что он именно в изгнанничестве (sic!) состоялся и блестяще преуспел в той сфере деятельности, которую выбрал, что называется, по призванию сердца. В считанные годы Алданов стал литературной знаменитостью – наиболее востребованным прозаиком эмиграции, широко известным, переводимым на многие языки и читаемым на всех континентах185 писателем русского зарубежья. Более того, он стал единственным европейским писателем исторического жанра,
Бред186
чьи беллетристические произведения <…> охватывают почти два столетия. Последовательность их публикации соответствует внутренней их хронологии следующим образом.
Каждая книга в отдельности составляет законченное целое, но в то же время все они, вместе взятые, связаны между собой сложной цепью повторяющихся тем187. Чаще всего мотивы эти воплощены в персонажах, которые или появляются в нескольких романах подряд, или упоминаются из романа в роман – то друзьями, то родственниками, то потомками [ЛИ НИК.].
Такая всеохватность и одновременно жизненная «интимность», наряду с классической ясностью изложения и энциклопедическим документализмом, убеждавшим читателя в верности алдановской репрезентации европейской истории, делали его книги очень популярными.
Можно без преувеличения сказать,
что Алданов был одним из самых читаемых авторов в эмиграции и у читателя пользовался неизменным успехом [ГАЗДАНОВ].
…за все годы эмиграции автором, наиболее популярным у читателей русских библиотек, был Алданов [БАХРАХ (II). С. 146].
Из всех эмигрантских писателей Алданов имел наибольший успех у не-русского читателя188 [СТРУВЕ. С. 184].
Даже в самый тяжелый период жизни – в начале 1940-х гг., когда нацисты оккупировали Францию и Алданову, уже далеко не молодому человеку, пришлось спасая свою жизнь, бросив все свое имущество, бежать в Америку, читательский успех в США обеспечил ему возможность в материальном плане держаться на плаву. Так, например, когда в знаменитом нью-йоркском издательстве Скрибнера вышел в свет перевод его романа «Начало конца (в английском переводе он назывался «Пятая печать»), он имел такой успех, что был назван «книгой месяца», и к концу 1945 г. распродан в количестве 314 тысяч экземпляров [ТОЛСТОЙ И. – БУДНИЦКИЙ О.]. Для иностранного автора, да еще из среды русской эмиграции, это был грандиозный и, пожалуй, единственный такого рода успех.
Из охваченной пламенем гражданской войны России Алданов бежал в 1919 году. На пароходе «Кавказ», шедшем из Одессы в Константинополь189, находилась также кузина Алданова Татьяна Марковна Зайцева, на которой через несколько лет он женится. Остальные члены семьи Ландау во главе со старшим братом Львом, промышленником, наследственным владельцем Маковского сахарного завода на Хмельнитчине, оставались в России вплоть до 1921 г., о чем косвенно свидетельствует следующая дневниковая запись Веры Николаевны Муромцевой-Буниной от 8 / 21 января 1921 (Париж):
Вечером был Ландау, который получил письмо от своих, что они в Ровно. Он был взволнован, растерян и, может быть, поэтому очень интересен [УСТ-БУН. Т. 2. С. 23].
Затем они перебрались в Польшу, а уже оттуда Софья Ландау с младшим сыном Яковом и дочерью Любовью переехали в Париж. Произошло это, по всей видимости, в 1921 г. В 1929 г. в Варшаве скончался старший брат Алданова Лев Александрович. Перед этим он долго болел и, по-видимому, нуждался, поскольку Алдановы посылали ему деньги. В письме Бунину от 21 сентября Алданов писал:
Это для меня очень большая потеря – вся моя жизнь до эмиграции прошла с братом (мы учились в одном классе гимназии), и человек он был истинно прекрасный. В газете «Сегодня» был помещен – правда, с ошибками – некролог [ЖАЛЬ…БаВеч].
В некрологе «Умер Л.А. Ландау» говорилось, что:
В Варшаве после продолжительной болезни скончался присяжный поверенный Лев Ландау. Покойный родился в 1884 году в Киеве и получил образование на юридическом факультете в университете Св. Владимира. По окончанию университета он преимущественно был занят работой в унаследованном им от отца и деда (И.М. Зайцева, одного из основателей русской сахарной промышленности) Иваньковском сахарном заводе, директором-распорядителем которого он оставался до большевистского переворота. Одновременно он продолжал заниматься и юридической деятельностью. Разоренный большевистской революцией, он в 1921 году выбрался из Киева и после долгой мучительной поездки на телеге с семьей ночью пешком перешел польско-советскую границу. Его безупречное имя, репутация безупречной порядочности, старые связи по русской сахарной промышленности с польскими помещиками, деловыми людьми и банками дали ему возможность устроиться в Варшаве.