<шарме>» и «аромате очарования»:
которым окружена старинная французская цивилизация, на мой взгляд, величайшая, во всяком случае наиболее тонкая из всех когда-либо существовавших [«Дракон» АЛДАНОВ (Х). С. 24].
Кстати говоря, даже Алексей Толстой, заявляя в роли хулителя Запада, что:
Старая культура прекрасна, но это мавзолей: романский, пышный, печальный мавзолей на великом закате, а у подножия – уличная толпа, не помнящая родства, с отшибленной за годы войны памятью, с вылущенной совестью,
– при всем этом, однако, отмечал, что:
Культурные, умные французы, – а если француз умен и культурен, то это человеческий образец [ТОЛСТОЙ А.Н. (V)].
Для общения с этой прослойкой французского общества Алданов был подготовлен как никто другой, и достаточно быстро завел здесь полезные для жизни знакомства. Об этом в частности пишет, например, Александр Бахрах:
… Алданову пребывание в Париже в <составе российской правительственной делегации>, несомненно, пошло на пользу. Он обогатил свой исторический багаж, и при наличии известных связей, которые у него завязались еще в те годы, когда он в Париже учился, он кое-какую информацию мог получать из первоисточников, узнавал кое-что из того, что происходило за кулисами большой политики и в печать не попадало, и многое сумел намотать себе на ус.
<…>
К тому же у него был особый талант знакомиться с людьми выдающимися. Этому способствовало не только отличное знание целого ряда иностранных языков, но еще умение найти с каждым соответствующий ключ для разговора и как-то с первых слов заинтересовать собеседника. Этим великим и редким даром Алданов обладал в совершенстве и едва ли кто-либо другой, особенно среди россиян, в течение жизни беседовал с таким количеством людей, имена которых можно найти в любой энциклопедии и которые прославились по самым раз личным отраслям – науки, искусства, политики [БАХРАХ (I)].
Можно также полагать, что какую-то часть фамильного капитала семье Зайцевых-Ландау все же удалось переправить в Европу. По крайней мере, никаких сведений о том, что они в материальном плане бедствовали или сильно нуждались, не имеется. Это можно сказать и об Алданове. Об этом, например, косвенно свидетельствует такой вот курьезный эпизод из воспоминаний Тэффи о начальном периоде ее и А.Н. Толстого парижской эмигрантской жизни:
Как-то пригласил он меня совершенно неожиданно позавтракать с ним в ресторане.
– Что с тобой, голубчик? – удивилась я. – Аль ты купца зарезал?
– Не твое дело. Завтра в двенадцать я за тобой зайду. Действительно, в двенадцать зашел.
– Где же мы будем завтракать? – спросила я. Уж очень все это было необычайно.
– В том пансионе, где живет Алданов.
– Почему? В пансионах всегда все невкусно.
– Молчи. Вот увидишь, все будет отлично. Приезжаем в пансион. Толстой спрашивает Алданова.
– Absent200. Сегодня завтракать не будет.
Толстой растерялся:
– Вот так штука! И куда же это его унесло? Да ты не волнуйся. Мы его разыщем. Я знаю ресторанчик, где он бывает.
Разыскали ресторанчик, но Алданова и там не оказалось.
Толстой окончательно расстроился:
– Где же мы его теперь найдем?
– Да зачем тебе непременно нужен Алданов? – удивлялась я. – Ведь ты же с ним не сговаривался. Позавтракаем вдвоем.
– Пустяки говоришь, – проворчал он. – У меня денег ни сантима.
– Значит, ты меня приглашал на алдановский счет? [ТЭФФИ (I)].
Здесь же отметим, что Алексей Толстой, несмотря на все его стоны насчет эмигрантского житья-бытья в Париже и хронического безденежья – из-за барской любви пошиковать, тоже отнюдь не бедствовал. Об этом, помимо вышеприведенных записей Бунина, свидетельствуют воспоминания его жены Натальи Васильевны Крандиевской:
Мы живем в меблированной квартире, модной и дорогой, с золотыми стульями в стиле «Каторз шешнадцатый», с бобриками и зеркалами, но без письменных столов. Все удобства для «постельного содержания» и для еды, но не для работы. Говорят, таков стиль всех французских квартир, а так как мы одну половину дня проводим все же вне постели, то и не знаем, где нам придется приткнуться с работой; Алеше кое-где примостили закусочный стол, я занимаюсь на ночном, мраморном, <сын> Федя готовит уроки на обеденном. Обходятся нам все эти удобства недешево, 1500 фр. в месяц! С нового года я начала искать квартиру подешевле и поудобнее, ибо эта <…> становится не по карману [ВАРЛАМОВ А. С. 25].
Для того, чтобы правильно оценить, кто и как страдал в первые годы эмиграции, помимо высказываний на сей счет того или иного писателя, надо еще иметь представление о его личности. Алексей Толстой с детства привык жить как барин – на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая, и до Революции такой образ жизни мог себе позволить. Столбовой дворянин Иван Бунин тоже тянулся к «сладкой жизни»,… семье, вынужден был жить с гонораров да подаяний меценатов. Алданов же, хотя и был выходцем из очень состоятельной буржуазной семьи и до Революции в материальном плане человеком более чем обеспеченным, тем не менее, всегда отличался скромностью, разумной бережливостью и умением довольствоваться малым.
Мои вкусы? Привычки? Но по нынешним временам, отвыкать надо! Хочешь – не хочешь.... Люблю тонкую кухню, хоро-шия вина, ликеры… Люблю ездить верхом… Все недоступныя удовольствия… Люблю, – это более доступно, – шахматы. Но, увы, шахматы «не любят» меня. Игрок я прескверный!.. В этом нет никаких сомнений [СУРАЖСКИЙ. С. 4].
Он всегда зарабатывал себе на хлеб насущный, хотя и страшился бедности, особенно после Второй мировой войны. Тому, что писал на сей счет об Алданове Андрей Седых, можно вполне доверять.
Другая тема, его очень волновавшая, была материальная необеспеченность. Алданов вечно, буквально в каждом письме, хлопотавший перед Литературным фондом о помощи для своих нуждающихся друзей-писателей, сам за свою жизнь ни у кого не получил ни одного доллара, не заработанного им литературным трудом. Правда, книги его перевели на 20 с лишним языков, отрывок из романа или очерк за подписью Алданова был украшением для любого журнала, но платили издатели плохо, и заработков с трудом хватало на очень скромную жизнь. Поэтому-то главным образом и прожил он последние десять лет в Ницце. Там было тихо, меньше друзей и знакомых и, следовательно, больше времени для работы, но, что было особенно существенно, можно было прожить на скромные заработки… [СЕДЫХ. С. 39].
По прибытию в Париж перед Алдановым, в равной мере, как перед всеми другими эмигранты, стал сакраментальный вопрос: «Что делать?» Будучи довольно молодым человеком, полным сил и энергии, он, естественно, искал тот путь, пойдя по которому, можно было реализовать честолюбивые планы, обеспечить себе привычный с детства уровень комфорта и материального достатка.
В стратегии поиска у Алданова был выбор, который одновременно являлся дилеммой: он мог продолжить делать карьеру ученого-химика, или, начиная по существу с нуля, попытать счастья на литературной стезе. В биографических справках [«Алданов» РЗвФ-БИОСЛ] и воспоминаниях современников [ГУЛЬ Р.] указывается, что Алданов дополнительно окончил в Париже «Школу социальных наук» («École des sciences sociales»), где специализировался в области социологии и обществоведения. Однако учебного заведения с таким названием в те годы не существовало. Можно полагать, что речь идет о Практической школе высших исследований (École pratique des hautes études – ЕРНЕ), для поступления в которую не существовало ограничений ни по учёной степени, ни по возрасту, ни по национальности. ЕРНЕ давала углубленную подготовку в области практических научных исследований широкого профиля. В этом учебном заведении имелось также отделение «Экономических и социальных наук» (VIe section «Sciences économiques et sociales») – на нем, по всей видимости, и учился Марк Алданов.
К сожалению, все свидетели времени, оставившие воспоминания об Алданове – Г. Адамович, А. Бахрах, Н. Береберова, Р. Гуль, И. Одоевцева, А. Седых, В. Яновский, в целом игнорируют биографическую канву его жизни и творчества или размывают ее до фактических искажений. Например, Бахрах, пишет:
Алданов покинул Россию с одной из самых первых волн эмиграции и в своем багаже привез заграницу, собственно, одну только книгу <имеется в виду «Толстой и Роллан» – М.У>, переизданную затем под измененным заглавием «Загадка Толстого». Будущие историки литературы, вероятно, будут рассматривать ее, как некую «пробу пера» начинающего автора, потому что и по своей тональности, а тем более по фактуре она весьма далека от более поздних алдановских произведений, от столь характерной для него сдержанности [БАХРАХ (II). С. 147].
Мемуарист, в своих воспоминаниях отмечавший:
Хотя был я с ним знаком с незапамятных времен, но между нами никогда не было той дружеской близости, которая установилась у меня с рядом литераторов – его сверстников, когда возрастная разница не принималась в расчет [БАХРАХ (I)],
– возможно, по этой причине серьезно ошибается. Привез «в своем багаже» Алданов не одну, а несколько книг, считая не только опубликованные в России «Толстой и Роллан» и «Армагеддон», но и книги, написанные или же задуманные в эпоху Гражданской войны [SHLAPENTOKH. Рр. 363, 364], однако увидевшие свет уже на Западе, – «Ленин», «Огонь и дым». Как идеи, аккумулированные в них, так и целые текстовые блоки, были использованы им в последующих многочисленных публикациях. К литературному багажу следует также причислить и материалы, означаемые Алдановым как «Записные книжки», поскольку в массе своей они стали составной частью его публицистики.
Говоря о литературном наследии Марка Алданова в целом, особо отметим важность его публицистических работ.