Алдановская публицистика представляет особый интерес как ключ к дешифровке его беллетристики, к раскрытию ее актуально политического смысла [SHLAPENTOKH. Р. 366],
– поэтому она требует к себе особо пристального внимания. Историки литературы, к сожалению, в целом обходят в своих исследованиях эту область деятельности писателя. Возможно, это связано с тем, что публицистика Алданова раннего периода эмиграции большого резонанса в эмигрантской среде не получила. Не оценили ее по достоинству и западные читатели, хотя Алданов попытался в начале утвердиться на французской литературной сцене как публицист.
В 1919 г. Алданов публикует на французском языке книгу «Ленин» [LANDAU-ALDANOV (I)], которая развивает некоторые его наблюдения касательно личности Ильича, сделанные в «Армагеддоне». Бахрах характеризует эту книгу как:
небольшую монографию, полностью зачеркнутую последующими событиями <…>, от которой он впоследствии отрекался [БАХРАХ (II). С.166].
Действительно, «зрелый Алданов» предпочитал о своем «Ленине» не вспоминать, считая книгу слишком «сырой», поспешно написанной. Тем не менее, именно ему принадлежит честь быть первым прижизненным биографом Ленина из стана его непримиримых врагов! Самой первой книгой о Ленине была работа Григория Зиновьева «Н. Ленин. В.И. Ульянов», опубликованная в Петрограде в 1918 г. По оценке Алданова, она поражала читателя тоном безудержного восхищения. Например, Зиновьев писал о Ленине:
Люди, подобные ему рождаются только раз в 500 лет,
– что тогда, на пике деятельности Ильича, несомненно, звучало одиозно. Однако и сам Алданов в своей характеристике Ленина весьма апологетичен. В предисловии к немецкоязычной книге «Ленин и большевизм»201 он пишет:
Ни один человек, даже Петр Великий, не оказал больше влияния на судьбы моей родины, чем Ленин. Россия дала миру великих людей и глубоких мыслителей. Но ни один из них не может сравниться, по своему влиянию на западный мир, хотя бы в слабой мере, с этим фантазером, который, может быть, даже не особенно умен202.
Одним из главных обвинений против Ленина как организатора Октябрьского переворота в русской революции являлся у Алданова исповедуемый им, якобы, «бланкизм». В этом отношении Алданов-политик был солидарен с мнением как русских меньшевиков, так и западных социал-демократов. Напомним, что несгибаемый французский революционер Луи Огюст Бланки, проповедовавший ультрарадикальные методы борьбы с буржуазными правительствами, пользовался большим уважением у Карла Маркса и, как следствие, среди европейских социалистов всех мастей и оттенков.
…Бланки обладал острым политическим умом. Никто, кроме него, во Франции в течение 1848 г. и позднее <…> не открыл таких новых граней в политике и не выработал столь нового подхода к ней. Разумеется, и он рассматривал явления в основном с точки зрения национальных перспектив, но он видел их en bloс <в связке>, видел их неразрывную связь с единым обширным обществом, главная цель которого (производство и потребление) была направлена к всеобщему благосостоянию. Для достижения этой цели он выбрал наименее проторенный путь <…>. Так Бланки стал олицетворением революционного духа во Франции XIX в. Именно эти качества дали основание Марксу говорить о нём в столь лестных выражениях [БЕРНСТАЙН. С. 121–122].
Однако Ленин отнюдь не был «бланкистом», а, напротив, в период подготовки Октябрьского переворота резко критиковал «бланкистские авантюры», «игру в “захват власти”» [ЛЕНИН В.И. Т. 24. С. 29]. В письме «Марксизм и восстание» ЦК РСДРП(б) от 13–14 (26– 27) сентября 1917 г. Ленин, считая себя «истинным марксистом», гневно порицал извращенцев-оппортунистов типа Алданова:
К числу наиболее злостных и едва ли не наиболее распространенных извращений марксизма господствующими «социалистическими» партиями принадлежит оппортунистическая ложь, будто подготовка восстания, вообще отношение к восстанию, как к искусству, есть «бланкизм».
Вождь оппортунизма, Бернштейн, уже снискал себе печальную славу обвинением марксизма в бланкизме, и нынешние оппортунисты в сущности ни на йоту не подновляют и не «обогащают» скудные «идеи» Бернштейна, крича о бланкизме.
Обвинять в бланкизме марксистов за отношение к восстанию, как к искусству! Может ли быть более вопиющее извращение истины, когда ни один марксист не отречется от того, что именно Маркс самым определенным, точным и непререкаемым образом высказался на этот счет, назвав восстание именно искусством, сказав, что к восстанию надо относиться, как к искусству, что надо завоевать первый успех и от успеха идти к успеху, не прекращая наступления на врага, пользуясь его растерянностью и т.д., и т.д. Восстание, чтобы быть успешным, должно опираться не на заговор, не на партию, а на передовой клаС. Это во-первых. Восстание должно опираться на революционный подъем народа. Это во-вторых. Восстание должно опираться на такой переломный пункт в истории нарастающей революции, когда активность передовых рядов народа наибольшая, когда всего сильнее колебания в рядах врагов и в рядах слабых половинчатых нерешительных друзей революции. Это в-третьих. Вот этими тремя условиями постановки вопроса о восстании и отличается марксизм от бланкизма [ЛЕНИН В.И. Т. 34. С. 242].
Хотя алдановский «Ленин» привлек к себе внимание западных читателей – книга была переведена не только на немецкий, но и на итальянский и английский языки203, она не стала бестселлером. По меткому замечанию Алексея Толстого:
Как это ни странно, но французская высшая интеллигенция в 19 и 20 годах была в большинстве большевиствующей, она с какой-то спокойной печалью готовилась к европейской, в особенности французской революции [ТОЛСТОЙ А.Н. (V)]204.
Действительно, западный интеллектуальный мир в 1920– 1930-е гг. был настроен просоветски. По этой причине, видимо, первую написанную в эмиграции книгу Алданова, хотя и заметили, но предпочли за лучшее особо не «раскручивать». Можно полагать, однако, что гонорары от ее изданий были достаточно обнадеживающими, и этот приятный факт сыграл свою роль в решении Алданова сделать выбор в пользу литературной карьеры.
Впоследствии Алданов не раз возвращался к фигуре Ленина. Его образ постоянно всплывает в его романах, всегда тщательно прописанный «в деталях», рельефный, по-будничному «живой» и всегда чем-то «симпатичный» (sic!).
Но едва ли у кого-либо, кто знал или хотя бы читал Алданова, может появиться сомнение в той пропасти, которая отделяла его от Ленина. Вместе с тем, он был о Ленине необычайно высокого мнения, потому что его враждебность к личности Ленина и его идеям не доходила у него до фанатизма и он не думал, что шарж может стать действенным орудием для идеологической борьбы.
<…>
Алданов рисует Ленина с особой тщательностью, может быть, нехотя подчеркивая иные его черты, способные увлечь его как беллетриста. <…> «Это какой-то снаряд бешенства и энергии», но это и «большая сила»… <…> наружность Ленина описана Алдановым без искажений, без иронии <…>:
«Ленин был всю жизнь окружен ненаблюдательными, ничего не замечавшими людьми, и ни одного хорошего описания его наружности они не оставили. Впрочем, чуть ли не самое плохое из всех оставил его друг Максим Горький. И только другой, очень талантливый писатель, всего один раз в жизни его видевший, но обладавший зорким взглядом и безошибочной зрительной памятью205, рассказывал о нем: “Странно, наружность самая обыкновенная и прозаическая, а вот глаза поразительные, я просто засмотрелся – узкие, краснозолотые, зрачки точно проколотые иголочкой, и синие искорки”»206. <…> именно этим описанием ленинских глаз, притягивавших и отталкивающих, Алданов пользуется, чтобы, вопреки Толстому, показать, что история может иногда подчиняться решениям и намерениям одного человека [БАХРАХ (II). С. 166–167].
В сжатой форме «определения типа личности» свое видение фигуры Ленина Алданов сформулировал в 1932 г. в ответе на анкету парижского журнала «Числа»:
Это был выдающийся человек, человек большой проницательности, огромной воли, безграничной веры в себя и в свою идею. Эти свойства, при совершенной политической аморальности Ленина и (главное) при чрезвычайно благоприятной исторической обстановке, имели последствием то страшное, не поддающееся учету, непоправимое зло, которое он причинил России [АЛДАНОВ (ХV)].
Не стала бестселлером и вторая книга Алданова на французском языке – «Две революции. Революция французская и революция русская» (1921 г.) [LANDAU-ALDANOV (II)], в которой он вслед за мыслями, впервые высказанными в «Армагеддоне», развивает свой вариант концепции о внешневидовом сходстве Великой французской и Русской революций. Через «призму видения» образов Великой французской революции 1789 – 1794 гг. оценивает Алданов Русскую революцию и в следующей своей книге – сборнике очерков «Огонь и дым» (1922 г.) [АЛДАНОВ (ХIV)].
В контексте русской культурологической традиции сопоставительный подход Алданова нельзя назвать оригинальным. Яркие «картины» эпохи Французской революции с начала девятнадцатого века столь прочно вошли в мировоззренческий ареал образованных русских людей, что по праву могут считаться
интегральными элементами русской культуры.
<…>
Интерес к Французской революции <был> обусловлен не столько внешним сходством явлений (якобинского и большевистского террора, например), сколько желанием значительной и всё увеличивающейся на рубеже двадцатого века группы русской интеллигенции видеть Россию преимущественно страной западной. Образ Запада, естественно, разнился в зависимости от политических взглядов, но у представителей всех групп он включал экономическое процветание и военное могущество. Россия конца девятнадцатого начала двадцатого веков становилась все более и более «западной» не только в силу внешнего сходства отдельных явлений с событиями в той или иной стране на пороге свержения абсолютизма, но в силу роста экономического и военного потенциала государства. А отсюда Франция, традиционно бывшая символом Запада в сознании русской интеллигенции, превращалась в историческую модель, в контексте которой виделась русская история.