Много, например, во Франции, в Англии, в Италии большевиков и так называемых большевиствующих. Но что же они знают о своем собственном учении? Творец и главный теоретик большевизма, Ленин, написал на своем веку несколько тысяч печатных страниц; из них переведено на французский язык около шестидесяти <…>. По существу, собственно жаль, что переведены и эти шестьдесят страниц безудержной, развращающей демагогии. Но с точки зрения французского большевика, вопрос ставится, конечно, иначе. Что бы мы сказали о Кантианце, который никогда не читал Канта? Вряд ли нужно пояснять, что я никак не сравниваю московского теоретика с кенигсбергским. Однако, большевик, не имеющий представления о доктринах Ленина, все же представляет собой нечто парадоксальное. Если бы Барбюс в свое время изучил русский язык и политическую литературу216, если бы он теперь съездил в Москву и пожил бы – ну, хоть полгода – жизнью Всероссийской Федеративной Советской Республики, его протеста несомненно много выиграли бы в силе и авторитетности. <…> Но, может быть, тогда он не заявлял бы протесты или они были бы направлены не в ту сторону. Анри Барбюс написал «Огонь»; может быть, он написал бы и «Дым». И уж, наверное, он не зачислял бы с такой легкостью в реакционеры и во враги русского народа людей, которые болели горем России и боролись за ее свободу в то время, когда <…> сам Барбюс ходил на уроки в гимназию.
Напомним читателю, что Октябрь 1917 г. Анри Барбюс воспринял как величайшее событие в современной мировой истории, дающее надежду европейским народам на освобождение от гнета капиталистической системы. Под влиянием событий в России вступил во Французскую компартию. В своих сочинениях «Свет из бездны» (1920 г.), «Манифест интеллектуалов» (1927 г.) Барбюс резко критиковал капиталистическую эксплуатацию и буржуазную цивилизацию, одновременно активно пропагандируя процессы строительства социализма в СССР и лично деятельность Сталина («Россия», 1930 г; «Сталин», 1935 г.). Многие упоминаемые в этих книгах лица были репрессированы в годы Большого террора. Автор афоризма «Сталин – это Ленин сегодня». Посетил СССР в 1927, 1932, 1934 и 1935 гг. Скончался от пневмонии 30 августа 1935 года в Москве. Похоронен в Париже на кладбище Пер-Лашез. На его могиле установлен памятник из цельного куска родонита, третий по величине в мире; на камне выгравированы слова Сталина о Барбюсе:
Его жизнь, его борьба, его чаяния и перспективы послужат примером для молодого поколения трудящихся всех стран в деле борьбы за освобождение человечества от капиталистического рабства217.
Говоря о таком высокочтимом им авторитете, как Ромен Роллан, Алданов отмечает, что он:
… все как-то ходит вокруг да около большевистской революции. 1 мая 1917 года (т. е. задолго до большевиков) он восторженно писал «России свободной и освобождающейся»: «Пусть революция ваша будет революцией великого народа, – здорового, братского, человеческого, избегающего крайностей, в которые впала наша! Главное, сохраните единство! Пусть пойдет вам на пользу наш пример! Вспомните о Французском Конвенте, который, как Сатурн, пожирал своих детей! Будьте терпимее, чем были когда-то мы!» Казалось бы, нельзя сказать, что большевики последовали этим мудрым советам. Ром. Роллан продолжает, однако, и в 1918 г. неопределенно писать о «новых веяниях, которые во всех областях мысли идут из России». В каких именно областях и какие веяния, он не объясняет. Вместе с тем в той же книге вскользь упоминается о «чудовищной вере идеалистов гильотины», – якобинцев 1793 г. <…> Это, конечно, очень приятно слышать, но было бы все-таки полезно знать точно, кто именно представляет в настоящее время русскую мысль. Ром. Роллан – очень большой писатель и очень большой человек. Он совершенно чужд рекламе, тем более саморекламе; таким он был всегда. Но он живет в Швейцарии, высоко над уровнем моря – и над уровнем земли. Он «любит людей» оттуда, откуда их видно плохо. <…> В Швейцарских горах хорошо писать о философии Эмпедокла или о похождениях французского крестьянина, имеющих давность в несколько столетий. <…> Но о некоторых новейших политических выступлениях знаменитого писателя нам, его искренним и давнишним почитателям, приходится сильно пожалеть. <…>. Но с высоты снеговых гор он прежде лучше видел огонь, чем теперь различает дым. За Альпами ему не видно Чрезвычайки [здесь и выше АЛДАНОВ (ХIV). С. 59–60; 63–66].
Начиная с 1920 г., Алданов, решившийся стать профессиональным литератором, а значит – зарабатывать себе на хлеб насущный только литературным трудом, впрягается в литературную поденщину. Помимо книг и статей он пишет большое количество очень толковых и обстоятельных литературных рецензий, чем, в не малой степени, завоевал уважение матерых коллег-профессионалов. При этом Алданов успевает следить за научными достижениями в области химической кинетики и вдобавок заниматься общественно-политической деятельностью. Алданов везде и всюду
был, так сказать, «на виду» и так случилось, что очутившись заграницей, в литературных кругах сразу же был причислен к группе «маститых» [БАХРАХ (II). С 147].
Можно полагать, что именно по этой причине председатель партии энесов, Николай Чайковский, с которым, как говорилось выше, у Алданова сложились очень теплые отношения, пригласил его быть соредактором журнала «Грядущая Россия». Это издание, планировавшееся по типу классического «толстого» ежемесячника, было заявлено как:
Ежемесячный литературно-политический и научный журнал / Revue mensuelle littéraire, politique et scientifique. Под ред. Н.В. Чайковского, В.А. Анри, М.А. Ландау-Алданова и гр. Алексея Н. Толстого218.
Можно полагать, что других соредакторов – Виктора Анри и Алексея Толстого, Чайковский привлек в журнал по предложению Алданова. Впрочем, когда Алексей Толстой собрался на родину, с циркулярным письмом, в котором он обосновывал свои мотивы вернуться в Советскую Россию, он обратился ни к кому иному, как к Николаю Чайковскому.
Журнал «Грядущая Россия» – самый первый большой журнал русского зарубежья, явился на свет в 1920 г., заявив очень солидный коллектив авторов. В литературном разделе А. Толстой начал публикацию первых глав своего нового романа «Хождение по мукам», П. Д. Боборыкин, доживавший свой долгий век в Швейцарии, представил воспоминания «От Герцена до Толстого». Два своих очерка напечатал старейший из русских корреспондентов за границей, бывший сотрудник «Русского богатства» и «Русских ведомостей» Дионео, он же Исаак Шкловский. Широко представлена была поэзия: Тэффи, Минский, Амари (Цетлин), Ропшин (Савинков) и др. Первые свои зарубежные стихи здесь напечатал молодой В. Набоков (еще без псевдонима Сирин). В разделе публицистики были напечатаны статьи Н. Чайковского («Народничество»), М. Алданова-Ландау («Огонь и дым»), Ф. Родичева («К 50-ю смерти Герцена), М. Вишняка («Идея Учредительного собрания. Из истории политического самосознания России»), В. Анри («Современное научное мировоззрение») и Б. Нольде219 («Программа борьбы»).
Однако журнал оказался однодневкой: вышло всего два номера, затем выпуск издания был прекращен.
Журнал не смог встать на ноги не из-за своего содержания, а вследствие финансовых трудностей. Но он успел выработать самою идею возврата к культуре «толстого» литературного журнала, на которой вырос весь русский интеллектуализм XIX в. Прямым преемником «Грядущей Росси» стал самый популярный и долговечный «толстый» журнал эмиграции – «Современные записки» [БЕРЕЗОВАЯ].
Впервые увидевшая свет в «Грядущей России» алдановская работа «Огонь и дым» может рассматриваться как вторая после «Армагеддона» попытка Алданова утвердиться в публицистике в качестве автора оригинальных по форме очерков-композиций, составленных из литературно-историософских и актуально-политических блоков. Годом позже Алданов издал в Париже одноименный сборник такого рода статей [АЛДАНОВ (ХV)]. В нем он четко обозначил два раздела: литературно-историософский – очерки из истории гугенотских войн («Варфоломеевский год») и Французской революции («В Кобленце», «О правителях», «19 Флореаля») и актуально-политический – статьи по теме «Россия и Революция» («О возвращениях истории», «Алкивиады», «Мосье Трике и Россия»). В идейно-концептуальном плане все очерки, были тесно связаны между собой.
Судя по всему, подобного рода литературные опыты Алданова успеха у широкой публики не имели. Его публицистика раннего периода (1918–1922 гг.) была излишне нагружена цитатами, аналогиями и аллюзиями, отчего казалась чересчур рассудочной, слишком «мудреной».
Обладая острым аналитическим умом, Алданов быстро осознал свои недостатки и сделал правильные практические выводы. Он принял решение сосредоточиться на писании исторической прозы и в этом жанре преуспел. Удачный переход от «сухой книжности» к беллетристической занимательности, позволивший Алданову стать самым востребованным писателем русской эмиграции, был сразу же замечен и по достоинству оценен таким авторитетным литературным критиком, как Юлий Айхенвальд:
К чести автора надо сказать, что хотя он построил свое словесное здание на фундаменте из книг, оно все-таки не вышло грузным и приземистым, а наоборот, подымает свои литературные своды легко и грациозно. Он овладел своим материалом, он расположил его в линиях приятной архитектуры [АЙХЕНВАЛЬД].
Столь же внезапно, как на заре ХХ в. стал «знаменитым» Максим Горький, в начале 1920-х гг. в русском Зарубежье в одночасье взошла «звезда» литературной славы» Марка Алданова, источающая неяркий, но притягательный свет все годы его писательской карьеры. Вот один только документальный пример: незадолго до кончины Алданова его тогдашний лучший друг Георгий Адамович в своем письме к Ирине Одоевцевой (от 25/VII-56) не без иронии сообщал, что идет: