на будущей неделе на рандеву с Алдановым, о котором, кстати, Яконовский написал в «Р<усском> воскр<есении>», что он «величайший писатель XX века», значит, даже лучше Чехова. Сам М<арк> Ал<ександрович> удивлен, но доволен [ЭПИЗОД. С. 14].
Современники из числа молодых писателей «незамеченного поколения»220, которых раздражали многочисленные романы Алданова, регулярно печатавшиеся в журналах, что затрудняло публикацию их собственных произведений, недоумевали:
Чудом карьеры Алданова надо считать факт, что его ни разу не выругали в печати <…>. Я часто недоумевая спрашивал опытных людей:
– Объясните, почему вся пресса, включая черносотенную, его похваливает?..
Даже ди-пи221 начали ловко вставлять в текст своих статей комплимент Алданову: концовку вроде как бывало раньше в Союзе похвалу «отцу народов». Они дошли до этого инстинктом и уверяют, что таким образом статья наверное пройдет и без больших поправок, даже встретит сочувственный отзыв влиятельных подвижников.
В чем тайна Алданова? Неужели он так хорошо и всегда грамотно писал, что не давал повода отечественному исследователю его вывалять в грязи (по примеру других российских великомучеников)?
Толстого ловили на грамматических ошибках. Достоевского, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Державина и Пастернака. Кого в русской литературе не распинали на синтаксисе! Но не Алданова. Алданова никогда ни в чем не упрекали: все, что он производил, встречалось с одинаковой похвалой222. Что случилось с зарубежным критиком? [ЯНОВСКИЙ В. С. 37].
На этот недоуменный вопрос Василия Яновского – одного из самых «злых» свидетелей времени!223 – и литературные критики эмиграции, и современное алдановедение дают четкий, вполне аргументированный в историко-литературоведческом плане ответ.
Во-первых, и это, пожалуй, самое главное, Алданов сумел чутко уловить читательские ожидания русского Зарубежья. На фоне трагедии Гражданской войны и гибели Российской империи события истории Нового времени в русской эмиграции стали осмысляться людьми не как «картинки с выставки», а очень личностно, как отражения их собственной судьбы. Историософские романы Алданова, как никакие другие произведения эмигрантских писателей, удовлетворяли эту насущную потребность сопереживания актуальности в исторической ретроспективе. В них, как отмечали эмигрантские литературные критики, четко прослеживалась параллель с современностью. Например, Марк Слоним считал особенно выразительным у Алданова прием, впервые использованный его кумиром Львом Толстым в «Войне и мире», – «подойти к истории, как к настоящему, описывать прошлое, как современность»224, что достигается в частности
путем подчеркивания имен, выражений или событий, немедленно вызывающих в уме сопоставления с нашей современностью.<…><Например,> все места об интервенции и об эмиграции в «Девятом термидора» явно наводят на мысль о русской революции и русской эмиграции, а все рассуждения о революции полны намеков на события наших дней [СЛОНИМ (II)].
<Особо интересен> прием ссылки на историческую личность, которую знает читатель и которая прямо не называется. В частности, в «Десятой симфонии» в сцене торжественного обеда у Изабе имя Дантеса не называется, но завуалированная ссылка на него понятна читателю [СЛОНИМ (I)].
Во-вторых, по меткому замечанию Александра Бахраха,
… в писательской манере Алданова была еще одна черта, которая немало содействовала его популярности. Читатель чувствовал, что автор его уважает, не смотрит на него свысока, хотя в то же время не хочет быть с ним за панибрата [БАХРАХ (II). С. 146].
В-третьих, органический симбиоз «западничества» и русофильства, свойственный Алданову, делал его «своим», особо привечаемым во всех слоях русской эмиграции «первой волны», в том числе и среди юдофобски настроенных ее представителей из крайне правого лагеря, таких, например, как Николай Брешко-Брешковский, генерал Петр Краснов225, или мыслитель и литератор-монархист Иван Солонович – один из немногих узников ГУЛАГа, сумевших в 1930-х гг. бежать из СССР на Запад.
В письме к Ивану Бунину от 22.08.1947 г., в ответ на «подковырку» своего друга:
А за вами есть грешки: нашел Русский инвалид от 22 мая 1929 г. – там генерал Краснов и прочие вроде него – и Вы,
– Алданов со свойственной ему тонкой иронией пишет:
…Едва ли не самая лестная рецензия обо мне на русском языке за всю мою жизнь была написана именно несчастным генералом Красновым. Он писал о моих романах и политики совершенно не касался. Не упомянул даже о моем неарийском происхождении. Впрочем, это было еще до прихода Гитлера к власти [МАРЧЕНКО Т. С. 547].
Иван Солоневич, как и Алданов, но с сугубо националистических, порой с черносотенским душком позиций, страстно отстаивавший мнение, что все «русское» звучит гордо, писал:
М. Алданов, будучи евреем, написал самые прочувствованные страницы о забытом всей художественной литературой национальном нашем герое Суворове. Забвение это превратило Суворова в лубок. Алданов воскрешает его живой облик [СОЛОНЕВИЧ].
Быть «русским» звучало в устах Алданова столь же достойно, без малейшей доли иронии или скепсиса, как и в отзывах критиков определение «мудрый» применительно к нему самому. И современники – как вся, без исключений (sic!), русская эмиграция, так и многоязычный иностранный читатель, это очень ценили. Имели место, конечно, и отдельные казусы, связанные с «неарийским» происхождением Алданова. Например, один из свидетелей времени вспоминает:
Одна почтенного возраста русская дама всегда зачитывалась Алдановым. Недавно ей кто-то сказал, кто такой Алданов. И она перестала его читать. Потеряла аппетит, как она выразилась. Боже мой. Как это грустно [БУДН.-ПОЛЯН. С. 244].
Не могли простить Алданову его «неарийство» такие махровые патриоты, как, например «два Ивана» – писатель Шмелев и философ Ильин. Впрочем, высказывались они на сей счет лишь в личной переписке – см. [ПЕРЕПИСКА-2-х-ИВАНОВ].
С противоположного фланга то же звучало выражение недовольства. Так, например, Вера Бунина записывает 22 августа 1930 года в своем дневнике:
Виделись с Поляковым-Литовцевым. Он произвел странное впечатление, точно его лихорадило. Он много говорил, обрушился на Алданова, что у него меньше творчества, чем у Брешко-Брешковского, что он блестящ, умен как эссеист <…> Когда же он пишет роман, он делает ошибки. <…> – «Нет, – я говорю ему, – Вы еврей и никогда настоящим русским писателем не будете. Вы должны оставаться евреем и внести свою остроту, ум в русскую литературу [УСТ-БУН. Т. 2. С. 231]
Из литературных критиков эмиграции единственным, кто единожды позволил себе «кусануть» Алданова, был Георгий Иванов. Наскок был осуществлен не на литературном поле, а в сугубо идейной области, причем уже в «конце пути» обоих литераторов. В 1950 г. в своей рецензии на роман Алданова «Истоки» для гукасовского журнала «Возрождение» Г. Иванов обвинил писателя в уничижении русской истории и, как следствие, в негативном воздействии прозы Алданова на моральный дух доживающих свой век эмигрантов-патриотов.
После войны отношения между Алдановым и Г. Ивановым, одно время считавшемся в антифашистском эмигрантском сообществе фигурой одиозной, были весьма натянутыми (об этом см. ниже). Поэтому его наскок на Алданова – не столько артефакт литературной критики, сколько желание доставить неприятность обидчику.
В личной переписке, однако, критики, которые Алданова публично всегда хвалили в своих рецензиях, позволяли себе резко высказываться о его поздних работах. Так, например, 8 февраля 1955 года Г. Адамович в письме Г. Иванову дает уничижительную оценку роману Алданова «Живи, как хочешь».
А о «Живи, как х<очешь»> – сами все знаем. Хуже он никогда не сочинял, а считает, что это его главный цимес226 [ЭП-45-й-ДР-ВР. С. 5 и 34].
Что же касается отзыва Георгия Иванова на «Истоки», то по сути своей он обвинял Алданова в приверженности большевистской модели русской истории, существовавшей в СССР до середины 1930-х гг. Согласно ей дореволюционная Россия во все ее исторические времена была страной «звериной темноты», «насилья и бесправья», «книгой без заглавья, без сердцевины, без лица» и «лишь тем свой жребий оправдала, что миру Ленина дала». Такая интерпретация алдановского историософского видения, продиктованная личной неприязнью, выглядит нелепо и, пожалуй, неумно. Возможно, именно поэтому никто из литераторов, включая очень пристально следившего за эмигрантской литературой Адамовича, на статью Г. Иванова внимания не обратил.
Оценивая историю с рецензией, Вадим Крейд в биографической книге «Геогрий Иванов» пишет:
Марк Алданов – один из тех немногих, кто, кажется, навсегда остался при своем мнении и относил Георгия Иванова к тем, кого в послевоенной Франции называли «коллабо». Но спорадическая переписка и редкие встречи продолжались. Зла Алданов не таил, хлопотал в Литературном фонде о материальной поддержке Г. Иванова, ходатайствовал о месте в старческом доме Кормей.
<…>
Отношение к Алданову как прозаику-романисту у Георгия Иванова менялось. В 1948 году Алданов ему писал: «Мне говорили из разных источников, совершенно между собой не связанных и тем не менее повторявших это в тождественных выражениях, что Вы весьма пренебрежительно отзываетесь обо мне как о писателе. Поверьте, это никак не могло бы повлечь за собой прекращение наших добрых отношений. Я Вас высоко ставлю как поэта, но Вы имеете полное право меня как писателя ни в грош не ставить, тем более, что Вы этого не печатали и что Вы вообще в литературе мало кого цените».