Этим «полным правом» Георгий Иванов года через два воспользовался и напечатал в «Возрождении» резкий отзыв на «Истоки», едва ли не лучший роман Алданова. Это широкая эпическая и трагическая картина страны в царствование Александра II, когда Россия обладала возможностью стать ведущей мировой державой благодаря и ресурсам, и природной одаренности народа. Г. Иванов прочитал роман по-своему. Для него в этой книге все окрашено «в однообразный тон безверия и отрицания». Из-за врожденного скептицизма «симпатия – редкое и малознакомое Алданову чувство». Он равномерно распределяет по всем страницам толстой книги свою «ледяную иронию». Основная истина для автора «Истоков»: «…все в жизни притворство и самообман».
Георгий Иванов согласен с концепцией романа – с тем, что изображаемая эпоха принадлежит к вершинам духовного подъема России. Вред же книги в том, что, согласно Алданову, «цивилизованной» России почти не существовало: все, что было «цивилизованного», достигнуто иностранцами или перенято у них. «Рисуя русских царей, знаменитый писатель неизменно вместо портрета создает шарж», а рисуя цареубийц, создает исключительной убедительности картину. «Писательский блеск Алданова, от его сухого, четкого стиля до мастерства, с которым он пользуется своей огромной эрудицией, мне так же очевиден, как и любому из его бесчисленных почитателей… Спорить с тем, что Алданов первоклассный писатель, я меньше всего собираюсь. Тем более, что это значило бы опровергать самого себя: я не раз высказывался в печати об Алданове очень определенно.
Если я здесь выступаю отчасти против Алданова, то только потому, что отдаю себе отчет в его писательской силе. Именно в ней, по-моему, и кроется “вред” Алданова… Он кроется в проповеди неверия и отрицания. И кто же прав – старые эмигранты, гордящиеся русским прошлым и опирающиеся на эту гордость в своей вере в русское будущее, или прав Алданов, столь убедительно разрушающий их “иллюзии”?» [КРЕЙД (I). С. 86].
Как туман на рассвете – чужая душа.
И прохожий в неё заглянул не спеша,
Улыбнулся и дальше пошёл…
Было утро какого-то летнего дня,
Солнце встало, шиповник расцвёл
Для тебя, для людей, для меня…
Можно вспомнить о Боге и Бога забыть,
Можно душу свою навсегда погубить.
Или душу навеки спасти —
Потому что шиповнику время цвести.
И цветущая ветка качнулась в саду,
Где сейчас я с тобою иду.227
Для лучшего понимания читателем особой значимости как русско-, так и евроцентризма Алданова в глазах эмигрантов «первой волны» напомним, что начале XX в., как, впрочем, и по сию пору, членство России в Европе не является для всех, в том числе и самих русских, однозначно очевидным фактом. В эмиграции 1920-х гг. куда более распространенным было представление о России, как евразийской державе с особым типом культуры, – см. «Евразийство» [ИВАНОВ А.В. и др.]228.
Кроме того, унизительным для большинства эмигрантов «первой волны» представлялось вытеснение в Советской России из публичного обихода этнонима «русский», вместо которого в СССР повсеместно использовалось слово «советский». Согласно большевистской пропаганде, в России возникла новая, доселе неведомая миру историческая общность – «советские люди», а за рубежом, в изгнанничестве влачили жалкое существование былые «русские».
Поэтому алдановский «русскоцентризм» вместе с его декларативной позицией: «Я русский, а значит – европеец!», звучали как интеллектуальный, и как политический вызов. Этот вызов Алданов, считавший, что европейцы не оказали должной помощи российской демократии в борьбе с большевиками, бросил западным мыслителям и политикам уже в 1918 г.:
По-видимому, России суждено служить школой наглядного обучения для Европы.
Сколько лет мы являлись миру воспитательным зрелищем своеобразного осуществления «Христианской монархической идеи». Теперь на нас европейцы могут учиться, как не надо делать революцию. Научатся ли однако? [«Армагеддон» АЛДАНОВ (Х). С. 90–91].
Представление русских как плоть от плоти европейцев у Алданова солидно обосновано. Краеугольным камнем русской культуры, также как и общеевропейской, является калокагатия – греческий идеал нравственной красоты kalos-kagathos. По этому культурообразующему признаку, а в расчет им принимается только государствообразующая и всеобъединяющая русская культура, Россия – страна, несомненно, европейская (и, по умолчанию, – христианская). Все ее экзотические, с точки зрения среднестатистического европейца, качества, по сути своей, это те же «национальные особенности», что определяют «личины» отдельных европейских государств. Ни масштабный фактор – гигантская территория, включающая в себя большую часть Европы и добрую треть Азии, ни уникальная разноплеменность – наличие более 180 народов и народностей, населяющих страну, ни неразрешенный «еврейский вопрос», казалось бы, столь близкий его сердцу, не принимаются им в расчет при сопоставлении Европы и России.
Алданов заявлял Россию как неразрывную составную часть Европы, а всю европейскую историю с 1917 г. рассматривал исключительно в свете русской Революции, которая виделась ему самым трагическим событием в истории ХХ в.
В его историографии «старая Европа» совершила самоубийство во многом из-за недостаточного внимания европейцев к российским событиям начала века, неспособности совместить их в своем видении с уроками собственного недавнего прошлого [TASSIS (II)].
Поскольку тема «отторжения» европейцами России от Европы и в ХХI в. остро стоит на политической повестке дня, историософские воззрения Марка Алданова на сей счет остаются непреходяще актуальными.
При всем своем возвеличивании России как великой европейской державы Алданов, несомненно, противник почвеннического национализма во всех его формах. Выступает он и против выделения русскими интеллектуалами элементов российской национальной самобытности в такие категории, как «русская идея» или «русская душа», к тому времени уже превратившимися в негативно-иронические стереотипы русского человека. Эти представления, сложившиеся еще у «молодого Алданова», оставались неизменными все последующие десятилетия его жизни на Западе. Так, 15 июля 1947 года он, высказываясь на сей счет, писал Георгию Адамовичу:
По-моему, наряду с классической французской «ам слав», над которой у нас только ленивый не смеялся, <…> есть еще русская «ам слав», выдуманная русской же интеллигенцией, приписывающая русскому человеку свойства, совершенно для него не обычные или присущие ему не в большей степени, чем другим людям. Не скажу даже, чтобы эти свойства были такие уж лестные, но они почему-то нравятся национальному самолюбию. Всякие бездонности и бескрайности… <…>. За единственным исключением Достоевского (да и то), ни один большой русский писатель не был «крайним» ни в философии, ни даже в политике. Вы скажете, Толстой. Но все-таки положите на одну чашу фантастических весов его публицистику, а на другую – остальное. Ведь все-таки Пушкин, Гоголь, Тургенев, Тютчев, Гончаров, Герцен (даже он), Писемский, Салтыков, Островский, Чехов были либо либералы разных оттенков, либо умеренные консерваторы. <…> Таково же, по-моему, общее правило и в других областях русской культуры от Ломоносова и обычно забываемого Сперанского до Михайловского, В. Соловьева и Милюкова. Бури же и бездонности больше всего любил горьковский буревестник (да еще Иванов-Разумник). Да и сам бескрайний Достоевский в письмах обычно очень ограничивал все свои бездонные глубины, частью, кстати сказать, им заимствованные на буржуазном Западе […НЕ-СКРЫВМНЕНИЯ. С. 302].
Итак, в идейном образе Марка Алданова можно выделить две сосуществующие друг с другом ипостаси: он «русскоцентрист» и государственник во всем, что касалось территориальной целостности, культуры и исторической значимости России для человечества, и одновременно, по привычкам и предпочтению формы жизненного уклада, ярый франкофил, полагающий, что Франция является «умнейшей страной в мире», – см. [«Дракон» АЛДАНОВ (Х). С. 18]229.
Интересную характеристику алдановского «европеизма» дает в своих воспоминаниях Андрей Седых:
Европеизм Алданова сказывался решительно во всем: держал слово, не опаздывал на свидания, любил порядок, аккуратно отвечал на все письма, неизменно благодарил за поздравления и за любезные отзывы о книгах. Больше всего он опасался «экзотики» и в писательстве, и в своей личной жизни. С именем Алданова нельзя связать никаких бурных переживаний. Он никогда не умирал с голоду, не пил запоем, не проигрывал в карты, не закладывал в ломбарде юбок жены, Татьяны Марковны, верной своей сотрудницы и превосходной переводчицы [СЕДЫХ. С. 48].
Можно полагать, что благодаря особого рода «евроцентризму» в представлении и интерпретации событий мировой истории книги Алданова были весьма востребованы на Западе. К числу их достоинств относится и то важное обстоятельство, что они не шокировали западного читателя эксцессами русской духовности типа:
Вспомните Грушеньку из этих «Братьев »… Я забыл их фамилию, проклятые русские имена! Она сожгла в печке десять тысяч фунтов.
– Неужели сожгла в печке? Собственно зачем?
– Мистическое начало [«Бегство» АЛДАНОВ-СОЧ (IV)],
Александр Бахрах считал, что у Алданова-беллетриста наиболее ценным является его
дар композиции, умение налагать один пласт на другой, из книги в книгу делать перекличку своим героям без того, чтобы этот прием мог показаться искусственным или надуманным. В большинстве случаев читатель этого и не замечал. Алданов в конце своих романов, составляющих единый цикл, никогда, даже в скрытой форме, не ставил традиционного «продолжение следует», хотя его главная цель – подчеркнуть связь времен и, в какой-то мере, связь поколений. С другой стороны, он ни в одном из своих романов не решает какой-либо определенной проблемы, которую надлежит так или иначе разрешить. Нет, это всегда повествование очень умного человека, который, как всякий умный человек, свой ум на первый план не выставляет и им не любуется, хотя никогда от него не отрекается [БАХРАХ (II). С. 157].