<Андрея Белого> была совсем иного свойства: как, где и для кого сможет он лучше писать? [БЕРБЕРОВА (II). С. 44].
В 1922 г. численность русской диаспоры в Берлине превышала 300 тысяч человек [SCHLÖGELu.a.RE. S. 129]. В массе своей все это были люди, что называется сидящие на кочке: неустроенные, постоянно мечущиеся в поисках заработка, плохо понимающие, что с ними будет дальше. И все это на фоне тяжелого экономического кризиса. Однако, как отмечалось выше, литературно-издательская жизнь все еще била ключом и такие высокообразованные литераторы, как Марк Алданов были весьма востребованы.
Под редакцией Керенского выходила тогда в Берлине ежедневная газета «Дни» и редактором ее литературного отдела вскоре стал Алданов. Именно тогда – на деловой почве – мы встречались или сносились почти беспрерывно. С этих давних времен у меня еще уцелела папка с его письмами и короткими записками, которые при всей их лаконичности очень для него показательны. «Очень нужна статья о Бальмонте. Получил об этом от него письмо», писал он мне. В виде курьеза упомяну, что писал он это с какого-то балтийского курорта, добавляя «здесь очень хорошо, но дорого, тысяч по семьсот марок в сутки!». Затем – был я очевидно крайне ленив – «Рецензию о Бальмонте ждем с нетерпением» или «Была бы очень нужна статья о первом номере горьковской «Беседы» и обещанная вами рецензия о Юшкевиче». Ниже несколько типичных для Алданова фраз: «Я выпустил из вашей рецензии отзыв о романе Степуна; мы лишились бы, вероятно, ценного сотрудника, и две фразы, относящиеся к Волконскому: как же нам, пишущим по старой орфографии, так категорически отстаивать новую?». Все это дела давно минувших дней! Немного позже – «Не дадите ли статью об умершем Пьере Лоти?» и рядом – «В статье вашей о “Беседе” я, по соображениям высокой и невысокой политики, выпустил несколько строк и, кроме того, позволил себе одну вставку о том, что “мы обходим личный элемент, имеющийся в статье Б. Иначе на нас бы очень обиделся М.». Я и по сей день чувствую, как Алданов ёрзал на стуле, когда ему пришлось сообщить мне, что моя кисло-сладкая статья о первом номере «Лефа»265 не пойдет. «В редакционном заседании было постановлено, – писал он, – что новой статьи о ”Лефе” поместить нельзя (в политическом разрезе об этом журнале, редактировавшемся Маяковским, уже говорилось). Этим господам из «Лефа» шум, поднятый вокруг них, доставляет слишком большое удовольствие» [БАХРАХ (II). С. 155–157].
В конце 1922 года большевиками по предложению Ленина из России была, как уже говорилось, выслана группа ученых-социологов, правоведов, политических деятелей, мыслителей и литераторов – «философский пароход». О встречах с ними Алданов сообщаеь Бунину в письме от 12 ноября 1922 года:
Вижу лиц, высланных из Сов. России: Мякотина (он настроен чрезвычайно мрачно – вроде Вас), Мельгунова, Степуна. Вчера Степун читал у Гессена недавно написанный им роман в письмах. Видел там Юшкевича, который Вам очень кланялся. Не так давно был у Элькина, познакомился там с Бор<исом> Зайцевым; он собирается в Италию, да, кажется, денег не хватает. Был у меня Наживин – я его представлял себе иначе… [ГРИН (I). С. 264].
Алданов принял должность редактора литературного воскресного приложения к газете «Дни» в марте 1923 г. Поскольку газета была «под А.Ф. Керенским», которого в те годы Бунин по политическим мотивам не терпел, на его прямое сотрудничество в газете он рассчитывать не мог. Тем не менее, Алданов 25 марта 1923 года посылает Бунину, явно на авось, полувопросительное письмо:
… Знаю, что звать Вас в сотрудники не приходится, – Вы не пойдете, правда? Но очень прошу давать мне сведенья о себе для отдела «В кругах писателей и ученых». <…> Пожалуйста сообщите, над чем работаете, а также, какие Ваши книги переведены на иностранные языки. Если Вам не трудно, передайте ту же мою просьбу и друзьям – писателям и ученым. Думаю, что бесполезно звать в сотрудники «Дней» Алекс<андра> Ивановича <Куприна> или Мережковских. Для них Керенский… неприемлем, как и для Вас. Но Бальмонт, быть может, согласится… [ГРИН (I). С. 264].
Просьбу Алданова дать для газеты сведения о писателях, вероятно, исполнила Вера Николаевна, т. к. среди писем есть письмо без даты, написанное, вероятно, вскоре после цитированного. В нем Алданов, между прочим, пишет Вере Николаевне:
Вас особенно благодарю за милое письмо Ваше, – я его прочел три раза, так и «окунулся» в мир парижских писателей… Шмелева я очень мало знаю, раза два с ним здесь встретился; мало знаю его и как писателя. Зайцевых, которые скоро у Вас будут, знаю гораздо лучше, – мы с ними виделись неоднократно. <…> Бор<ис> Константинович <…> у нас здесь даже клуб писателей основал, где происходили чтения; не мешает завести это и в Париже, – теперь там будет особенно много «литераторов». А что Куприн? Я ему писал полгода тому назад и не получил ответа. <…> О здешних писателях ничего не могу Вам сказать, кроме того, что большинство из них нуждается. Белый пьянствует, Ремизов голодает, ибо его книги не расходятся. Я вижу их мало. В частном быту очень хорошее впечатление производит П.Н. Муратов. <…> Степун живет в Фрейбурге (там же и Горький), но скоро сюда возвращается. <…> Ради Бога, сообщите совершенно без стеснения, что скажет И<ван> А<лексеевич> о «Термидоре», – могу Вас клятвенно уверить, что я, в отличие от Бальмонта, не рассматриваю свое «творчество», как молитву.
Пока Алексей Толстой вострил лыжи на Восток, на Западе поднималась зведа исторического романиста марка Алданова. Его новая книга «Девятое Термидора» пользовалась исключительным успехом у читателя. По-видимому, хвалил ее и придирчивый Бунин. Об этом косвенно свидетельствует письмо Алданова Бунину от 9 января 1924 года:
Не могу сказать Вам, как меня обрадовало и растрогало Ваше письмо. Вот не ожидал! Делаю поправку не на Вашу способность к комплиментам (знаю давно, что ее у Вас нет), а на Ваше расположение ко мне (за которое тоже сердечно Вам благодарен), – и всё-таки очень, очень горд тем, что Вы сказали [ГРИН (I). С. 264].
То, что сказал Бунин о «9-ом Термидора» нам не известно, но отзывы других современников до нас дошли. Андрей Седых, например, считал, что Алданов в свете исповедуемой им «философии случая»: «был глубоко убежден, что исторический переворот Девятого Термидора произвели четыре мерзавца, спасавшие свою жизнь и свои выгоды и не имевшие вообще никакой идеи» [1. С. 36]. На конкретном историческом примере Алданов показал, что желаемое может произойти нежданно-негаданно, вопреки логике событий – по воле «слепого случая». Такая гипотетическая возможность импонировал читателю-эмигранту, как и автор надеявшемуся в глубине души, что в Совдепии, где мерзавцев пруд пруди, итогом НЭПа станет русский вариант 9-го Термидора.
С конца 1923 г. начинается процесс угасания «русского Берлина». Жизнь становилась все тяжелее, спад деловой активности удушающее действовал на книжный рынок и издательское дело. В письме Бунину от 9 марта 1923 года Алданов рисует мрачную картину повседневности:
Здесь книжное дело переживает страшный кризис. Поднятие марки разорило дельцов и цены растут на всё с каждым днем. Никакие книги (русские) не идут и покупают их издатели теперь крайне неохотно… [ГРИН (I). С. 265].
В связи с ухудшением жизненных условий, начался отъезд русских эмигрантов из Берлина. Алданов свою очередь тоже начинает подумывать об отъезде. Это находит отражение в его письмах от 5 августа Бунину и 22 августа Муромцевой-Буниной:
Предстоит очень тяжелая зима. Боюсь, что придется отсюда бежать, – не хочу быть ни первой, ни последней крысой, покидающей корабль, который не то, что идет ко дну, но во всяком случае находится в трагическом положении. Немцам не до гостей. Куда же тогда ехать? Разумеется, в Париж. Но чем там жить? Это впрочем Вам всё известно. Вероятно, и Вам живется невесело.
<…>
Жаль, что об И<ване> А<лексеевиче> Вы только и сообщаете: пишет, – без всяких других указаний. Слава Богу, что пишет. Особенно порадовало меня, что и И<ван> А<лексеевич> и Вы настроены хорошо, – я так отвык от этого в Берлине. Здесь не жизнь, а каторга. <…> Печатанье книг здесь почти прекратилось… и мне очень хочется убедить какое-нибудь издательство из более близких («Ватагу»)266 перенести дело в Париж и пригласить меня руководителем. <…> Но это вилами по воде писано. Ничего другого придумать не могу. А то еще можно поехать в Прагу, но получать стипендию я не согласен, да и жизнь в Праге мне нисколько не улыбается. Отсюда все бегут. Зайцевы уезжают в Италию, туда же, кажется, собирается Муратов, кое-кто уехал в Чехо-Словакию. Читаете ли Вы «Дни»? Если читаете, то Вам известно, что здесь творится…
<…> Читаю как всегда, т. е. много. Прочел молодых советских писателей и получил отвращение к литературе. <…> я теперь в 1001 раз читаю «Анну Каренину» – все с новым восторгом. А вот Тургенева перечел без всякого восторга, пусть не сердится на меня И<ван> А<лексеевич>267. Ремизова читать не могу, Белого читать не могу… Очень хороши воспоминания З. Н. <Гиппиус>, особенно о Блоке. Прекрасные страницы есть у Шмелева. Очень талантливо <Детство Никиты> А. Н. Толстого, и никуда не годится «Аэлита» [ГРИН (I). С. 265].
В январе 1924 года Бунин устроил в Париже вечер, который прошел с большим успехом. Алданов откликнулся на это событие письмом от 9 января 1924 года:
О триумфе Вашем (без поставленных в Вашем письме кавычек) я узнал из статей в «Руле» и в «Днях» – надеюсь, что Вы видели напечатанное у нас письмо Даманской (А. Мерич). <…> Надолго ли поправил вечер Ваши <финансовые – М.У.> дела?
Это последнее письмо Алданова из Берлина. В начале 1924 года, сложив с себя редакторские обязанности в «Днях», он переселился в Париж.