«История Любовная» И. С. Шмелева продолжается. Она длится уже четвертую книжку, причем печатается очень большими кусками. В этой книжке, например, Шмелевым занято целых 64 страницы. Похоже на то, что редакция «Современных Записок» думает заменить отсутствующего, за окончанием «Заговора», Адланова, тройными порциями Шмелева. Вряд ли найдется у «Современных Записок» хоть один читатель, который был бы такой заменой польщен. Шмелев, конечно, писатель «с заслугами». Нельзя не признать, что в его прежних, «довоенных» еще, произведениях, нашумевшем «Человеке из Ресторана», хотя бы, было «что-то», какая-то «свежесть» или подобие ее. В «Истории Любовной» нет ничего, кроме беспокойного, «вертлявого» языка, стремящегося стенографически записывать «жизнь», и, как всякая механическая запись – мертвого во всей своей «живости». Содержание – любовные переживания гимназиста – ничтожно. Впрочем, «отложим суждения до окончания романа», как говорят рецензенты», – здесь и ниже [ПЕРЕПИСКА-2-х-ИВАНОВ (I). С. 512; 81].
Иван Шмелев, из-за постигшего его горя – гибели от рук большевиков единственного сына, в эмиграции превратился в желчного, обиженного на весь мир мизантропа, – см. его переписку с «Иваном-вторым» – философом И.А. Ильиным [ПЕРЕПИСКА-2-х- ИВАНОВ]. Алданова он не любил: и как «иудея», и как друга его конкурента «Ивана-третьего», т.е. Бунина, с коим к середине 1920-х гг. он порвал бывшие когда-то вполне дружескими личные отношения. Разделяя эти его чувства, И.А. Ильин в порядке утешения пишет 22.ХII.1927 г. «Милому и дорогому Ивану Сергеевичу» письмо, в котором сыпет на голову Алданова каменья отборной брани:
Допустим, что рецензент Посл<едних> Новостей прав и что вся богогнусная читателыцина Совр<еменных> Зап<исок> предпочитает Алданова – Шмелеву.. Так – оскорбительно было бы обратное… «Стенограммная запись ничтожных содержаний» – а знает ли этот словесный блядун, что такое не ничтожное содержание? Паскуднее стенограммы, чем у Алданова – трудно найти: все что он пишет – рукоблудие гомункула на псевдоисторическую тему с душком из гетто. Нет-нет! Все это не критика, а наглое вранье…
По прошествию трех с лишним лет «Иван-первый» в письме «Ивану-второму» от 6.II.1931 г. дает свое критическое видение Алданова-писателя:
Алданов – культурно-умел, без «зерна», без любви и страсти – бесплоден. Но – хорошей выучки. <…>Алданов для историко-времяпровождения культурных обывателей… <…> Алданов – умный ученик из приготовит<ельной> школы Льва Т<олсто>го, с репетитором – Анат<олем> Франсом, без гроша за душой, и умно выбивающий карьеру. Это – мефистофельчик-литератор. Ох, между нами – а то отзывы писателей случайно просачиваются, и портят воздух уже дост<аточно> насыщенным угаром.
Алданов, судя по всему, относился к старшему собрату по перу вполне доброжелательно и о неприязни Шмелева к своей особе не догадывался. Как-то раз, прочитав «Богомолье»282 Шмелева – вещь, которая ему очень понравилась, он даже посчитал за должное сделать комплимент автору. Об этом с брюзгливой интонацией русского гения, кровно обиженного евреями-меценатами: «я не свой для ”неарийцев”, а они гл<авным> обр<азом> дают» (т.е. жертвуют деньги на поддержку писателей), – Шмелев извещает 18.07.1935 г. И.А. Ильина, присовокупляя затем к этой своей тираде алдановский комплиментарный отзыв на его книгу из письма к Алданова нему от 30.VI.1935 г.:
«Как ни странно, я только теперь прочитал “Богомолье”. Какая превосходная в чисто-художественном отношении книга! Ваше мастерство поразительно, – пишу Вам только для того, чтобы Вам это сказать и сердечно поблагодарить за доставленное мне наслаждение». Ну, форма-то не совсем удачна, – ”за доставленное мне наслаждение”… как будто я старался доставить ему наслаждение. Замечу, что книги я ему не посылал. Ну, и на том спасибо [ПЕРЕПИСКА-2-х- ИВАНОВ (II). С. 83 и 80].
Не любя Алданова и ненавидя Бунина, который, отметим, в эмиграции его тоже на дух не переносил, Иван Шмелев, тем не менее, охотно соглашался печататься вместе с этими популярными писателями в коллективных сборниках и периодике. По этой, возможно, причине Алданов, отнюдь не тяготея к тесному общению со Шмелевым, полагал, что между ними в идейном плане не имеется существенного разномыслия. Этим, по всей вероятности, объясняется его неудачная попытка привлечь Шмелева к коллективной протестной акции эмигрантской общественностипротив нападения СССР на маленькую Финляндию. Вот как 24.VI.1947 г. пишет об этом И.А. Ильину Иван Шмелев:
В нач<але> февр<аля> 40 г. Алд<анов>, никогда ко мне не заход<ивший> – <разрядка моя, М.У.>, неожиданно пришел, в одиннад<цать> ч<асов> вечера! – и… «И<ван> С<ергеевич>, вот, протест наш… вы, конечно, не откажетесь подписать…» Я прочел «протест». Это был протест писателей, и, вообще, выдающ<ихся> «имен» – протест против «нападения России Советской на «героическую Финляндию». Долго сказывать. Я ответил: «нет, не подпишу». Алд<анов> побледнел, выслушав меня, и ушел, будто его водой окатили. Ни слова не промолвил. Мои мотивы: «я не могу подпис<ать>… не могу… когда Россию все время полив<ают> грязью…» – Вы помните, к<а>к писали о Р<оссии>, в те дни, когда Р<оссия> будто бы предала «дело свободы и правды»!., когда холодело сердце при чтении этой всеобщей хулы… с Советами мешали и Р<оссию>. За это время – в раже печатали фото с кривых финск<их> ножей, которыми – и к<а>к захлебываясь писали! – вспарывали животы русских солдат, калужан, яросл<авцев>, орловц<ев>, московс<ких>, рязанск<их> парней! моих кровных!… в такие дни я не мог участвовать в общей вакханалии. – Все мешали с грязью, кровью и злобой… – это был – для мира! – выпад злобный против Родины… я не мог – так…
В начале февр<аля> «протест» был напечатан в Посл<едних> Нов<остях> – все, каж<ется>, писатели, дали имена… намечался бывший в Ам<ерике> Рахманинов, Ростовцев… многие, – часть дала имена свои. А я… я слушал голос сердца. – здесь и ниже [ПЕРЕПИСКА-2-х-ИВАНОВ (III). С. 141].
Любопытно, что эпизод этот приведен Шмелевым много лет спустя в контексте его жалостливого рассказа о том, как после освобождения Парижа от немцев, он был некиеми «хулителями» из мести, якобы, обвинен в поддержке войны немцев против СССР и в частности в «освобождении» ими Крыма от большевиков.
За все, за все мое делание в эту четверть века. <…> Хулители ждали-жаждали меня испепелить. <…> Что же, за что же эти хулители, б<ольшей> ч<астыо> не русские, не правосл<авные>, а… Вы поймете. Среди этих подлецов сам<ым> злющим был – и есть! – зять Алданова Полонский, женатый на сестре Алд<ано>ва. Почему он?.. А вот, к<а>к я доме-каю. Он ныне, кон<ечно>, с «победителями» и – «патриот»283. Участвовал ли в сем Алд<анов> – не могу точно сказать.
Забегая вперед, отметим, что Алданов в антишмелевской компании 1945–1947 гг. не участвовал. Однако Иван Шмелев, несмотря на все свои оправдания и «доказательства» своей неприастности к сотрудничеству с нацистами, в его глазах, также как в глазах Бунина и других эмигрантов либерально демократической ориентации навсегда остался нерукопожатной персоной. Что же касается несомненного дарования Шмелева-беллетриста, то и до войны, при всем к нему уважении, оно никогда не ставилось Алдановым в один ряд с мастерством Ивана Бунина. Из всех писателей эмиграции Бунин для него был № 1. Когда в «Современных Записках» стала печататься «Жизнь Арсеньева», Алданов 7 января 1928 года писал Бунину:
Недавно ко мне явилась за интервью – кто бы Вы думали? Жена А. М. Черного!284 Для трех дальневосточных газет! Вопрос: какое литер<атурное> произведение последних лет Вы считаете самым замечательным? Я без колебания ответил: «Жизнь Арсеньева»!
В письме от 21 сентября, он, опять возвращаясь к «Жизни Арсеньева», пишет, что перечитал 2 раза первую часть, напечатанную в «Современных записках» и:
Судя по началу, это самая прекрасная из всех Ваших книг. Этим всё сказано, а я говорю совершенно искренно.
В дневнике Веры Николаевны Буниной имеется интересная запись от 10 / 23 декабря 1928 года:
Вчера было письмо от Фондаминского. Очень интересное начинание – издавать биографии-романы. <…> Пока согласились: Алданов – Александр I, Цетлин – Декабристы, Ходасевич – Пушкин, Зайцев – Тургенев. Ему предлагали Толстого, Чехова, Мопассана, но он согласился на Лермонтова [УСТ-БУН. Т. 2. С.189].
Сегодня можно только выразить сожаление, что столь интересный проект не был воплощен в жизнь.
Совершенно очевидно, что уже к середине 1920-х гг. отношения между этими двумя писателями перешли в фазу тесной сердечной дружбы. Скрытный, замкнутый на себя мизантроп Алданов в буквальном смысле «влюбился» в Бунина. Что особенно удивительно – он, человек исключительно сдержанный, в письмах к Бунину – и только к нему (sic!) – позволяет себе выказывать свои чувства в патетически-восторженных выражениях. Вот, например, выдержка из письма от 17 ноября 1928:
Чем больше живу, тем больше Вас люблю. О «почитании» и говорить нечего: Вы, без опора и конкурса, самый большой наш писатель <…>. Рад, что Ваша работа шла так усиленно. В редакции «Совр<еменных> Зап<исок» мне говорили, что новая, еще не появившаяся часть «Арсеньева» еще лучше предыдущих. Помимо тех огромных достоинств, которые можно определить словами, в «Жизни Арсеньева» есть еще какое-то непонятное очарование, – по-французски другой оттенок слова charme <шарм>. Об этом в письме не скажешь.
В Новогоднем письме от 2 января 1930 года Алданов, поздравляя Ивана Алексеевича, между прочим, пишет:
Славы Вам больше никакой не может быть нужно – по крайней мере в русской литературе и жизни. Вы наш первый писатель и, конечно, у нас такого писателя, как Вы, не было со времени кончины Толстого, который «вне конкурса».