после корреспонденции И. Троцкого чуть ли не все кинулись выставлять свои кандидатуры и при посредстве своих почитателей выставили их [БОНГАРД-ЛЕВИН].
Данное высказывание является, конечно, гиперболизированной стилистической фигурой, а потому его нельзя понимать буквально. Все ревнивые переживания Бунина по этому поводу, касались Дмитрия Мережковского, у которого на деле не было поддержки со стороны западных писателей и историков литературы, и Ивана Шмелева, чью шансы были весьма велики, т.к. его кандидатуру номинировал на Нобелевскую премию профессор Лейденского университета Николас ван Вейк – авторитетный ученый-славист, а также Томас Манн.
Со своей стороны, Илья Троцкий – человек, всецело преданный Бунину, фокусируя внимание русской интеллектуальной элиты на необходимости выдвижения одного кандидата, ненавязчиво, но настойчиво проводил мысль, что именно этот писатель эмиграции имеет больше всего шансов стать лауреатом. Не ограничиваясь одними призывами в печати, он стал энергично действовать в составе образовавшейся «команды поддержки» кандидатуры Ивана Бунина, в которой рука об руку с ним, но каждый сам по себе, сотрудничали Марк Алданов, Андрей Седых, Серж де Шассен и Соломон Поляков-Литовцев [УРАЛЬСКИЙ М. (IV)]. В дневнике В.Н. Буниной от 26 декабря 1930 года записано:
Из письма <И.М.> Троцкого <С.Л. > Полякову <Литовцеву>:
Все сообщенное мною относительно Бунина и Мережковского – абсолютная истина. Информацию я получил от шведского историка литературы и критика, члена нобелевского комитета, профессора Фридрика Бёёка. Не назвал его имени в корреспонденции, ибо он меня об этом просил, и я лояльно его просьбу выполнил. Больше того! Фридрих Бёёк дал мне свою карточку к проф<ессору> Лундского университета Зигурду Агреллю, дабы я с ним познакомился и побудил снова выставить кандидатуру И. А. Бунина. Конечно, я это сделаю. Сознательно написал корреспонденцию для «Последних новостей, понимая огромность ее значения. <…> Посещу также Копенгагенского проф<ессора> Антона Калгрена, с которым намерен побеседовать относительно кандидатуры Бунина и Мережковского. Все это, как видишь, чрезвычайно серьезно. Друзья Бунина должны взяться за дело! [УСТ- БУН. Т. 2. С. 235].
Можно полагать, что лоббистская деятельность Марка Алданова, как человека имеющего прочные связи в кругах европейских литераторов, была направлена в первую очередь на создание благоприятного по отношению к Бунину общественного климата, т.к. его имя на Западе не являлось достаточно известным в сравнении, например, с Горьким или Дмитрием Мережковским. Он, в частности, предпринимал серьезные попытки склонить Томаса Манна, нобелевского лауреата 1929 г., к обращению в Стокгольм с просьбой номинировать Бунина.
Судя по письмам Марка Алданова, бывшего исключительно настойчивым лоббистом бунинской кандидатуры, не только он сам, но и Лев Шестов, которого Манн чрезвычайно ценил, также обращался к свежеиспеченному лауреату с ходатайством выставить кандидатуру Бунина [МАРЧЕНКО Т. С. 263].
Так, например, отвечая, по-видимому, на просьбу Бунина обратиться к Т. Манну, он пишет ему 28 декабря 1930 года:
ведь я Вам давно писал и говорил, что у Вас и у Мережковского очень большие шансы на Ноб<елевскую> Премию. Собственно это становится математической необходимостью, – разве только опять выскочит Горький. Но премию русскому должны дать. Я очень охотно напишу Манну и даже составил было текст письма, но, каюсь, у меня серьезные сомнения. Брат Томаса Манна, Генрих Манн, тоже знаменитый писатель и назывался в числе кандидатов. <…> если у Т. Манна есть свой близкий кандидат, благоразумно ли сообщать о серьезном сопернике? <…> Как же быть? По-моему, естественнее всего попытать почву у славистов. Французских славистов всех знает Кульман. Хотите ли Вы, чтобы я с ним поговорил? Слависту независимо от его национальности, естественно предложить кандидатуру русского писателя.<…> И, наконец, думаю (хоть не уверен), что и Милюков сам имеет формальное право предложить кандидата. Не сомневаюсь, что он охотно Вас предложит, если имеет право. Без Вашего одобрения я однако ни одного из этих шагов не сделаю, – это ведь очень ответственно. Напишите мне тотчас, дорогой Иван Алексеевич, что сделать и чего не делать [ГРИН (II). С. 111].
Бунин, видимо, всё же попросил, чтобы Алданов написал Томасу Манну, т.к. в письме от 2 января 1931 года Марк Александрович пишет:
Сейчас же, получив Ваше письмо, начал работу. 1) Написал Манну <…> 2) Повидал Б. Мирского, – он обещал сделать всё от него зависящее. Мы перебрали всех славистов. <…> Худо то, что точно никто не знает, кто именно может представлять кандидатов: всякий ли профессор литературы или только университетские, ординарные, определенных кафедр. Кроме того Мирский обещал сделать другое: он хорошо знаком с дочерью Бьёрнсона316, к<отор>ая будто бы имеет огромное влияние в Скандинав<ских> литер<ных> кругах. <…> Милюков только что вернулся из Праги, я его еще не видел.
В следующем письме от 10 января 1931 года Алданов сообщает Бунину, что получил ответ от Т. Манна, который, видимо, был приложен к письму.
Как видите, он чрезвычайно любезен, но несколько уклончив. Пишет о том, что не уверен, имеет ли право представить не немецкого кандидата, и запросит об этом, – как уже он писал Шестову, который тоже просил его представить Вас. Чрезвычайно Вас хвалит, особенно «Г<осподин> из С<ан> Франциско», но – тут очевидно одна из важных загвоздок еще Шмелев. Хотя он и не имеет в своем активе такого произведения, как «Г<осподин> из С<ан> Франциско», но (перевожу точно): «я могу только сказать, что мне чрезвычайно трудно произвести выбор между обоими и что я от всего сердца желал бы премии также Шмелеву, у которого обстоятельства (вероятно денежные – М.А.) еще неблагоприятнее, чем у Бунина». – По совести думаю, что Манн, вероятно, уже обещал Шмелеву похлопотать за него. Но, может быть, я и ошибаюсь <…>. Обращаю еще Ваше внимание на его слова о «Жизни Арсеньева». Если у Вас есть возможность <…> издать эту книгу поскорее на одном из трех главных языков, сделайте это, не слишком торгуясь, – по-видимому это имеет большое значение, – знакомство с последней книгой.
Касательно поддержки Шмелева Томасом Манном следует сказать, что она являлась результатом их личного знакомства, состоявшегося весной 1924 г. в Париже на квартире племянницы жены Шмелева Ю.А. Кутыриной. Томас Манн проникся чувством глубокой симпатии и сострадания к русскому писателю-изгнаннику и его жене:
Не приходится говорить о том, что должны были перенести эти люди физически; какие ужасы они видели своими глазами. Но последним состраданием, последним благоговением пронизывает нас лишь представление об их идейном бедствии, о том дьявольском уничтожении и искоренении революционного идеализма, которым преисполнен был каждый мыслящий русский и который был затоптан в грязь переживанием бесчеловечно-скотской действительности [Переписка И.С. Шмелева…С. 317].
Вплоть до начала 1930 гг. писатели состояли в переписке, обменивались книгами. Томас Манн исключительно высоко отзывался о творчестве Шмелева. Вот, например, фрагмент из его письма от 13 декабря 1932 года, касающийся прочтения им рассказа Шмелева «На пеньках»:
…позволяю сказать вам. Что чтение этого произведения меня полностью укрепило в моем восхищении перед силой Вашего художественного таланта и тонкостью вашего дарования и мое восхищение перед вами еще больше возросло [Переписка И.С. Шмелева…С. 322].
Испытывая столь теплые личные чувства к Шмелеву, Томас Манн в своем выборе русского номинанта на Нобелевскую премию однозначно держал его сторону.
Следующие письма Ивану Бунину – от 16 января и Вере Николаевне – от 20 января 1931 года также посвящены вопросу о Нобелевской премии:
Только что получил <…> письмо Мирского. Дама эта дочь Бьернсона и, говорят, имеет огромное влияние. <…> О шагах Милюкова Вы, конечно, всё знаете от Полякова-Литовцева. Павел Николаевич всё сделал с очень большой готовностью. <…> Будет хорошо, если Вы напишете Мирскому. <…> – он много по этому делу работает и это надо ценить в виду его «радикально-демократического разреза». <…> Вы, конечно, тоже радикал-демократ, но другого оттенка.
<…> получил заверение, что дочь Бьернсона завтра же всё <вероятно, перечень переведенных на иностранные языки книг Бунина> пошлет в Скандинавию [ГРИН. (II). С. 112].
В том же направлении, что и Алданов, действовал и Поляков-Литовцев, использовавший свои старые связи в интеллектуальных кругах Европы (с 1915 г. и до Революции он работал российским корреспондентом в Лондоне и Париже). В свою очередь де Шессен и Илья Троцкий развернули кампанию поддержки кандидатуры Бунина в кулуарах Нобелевского комитета и Шведской академии, где их хорошо знали и уважали как в высшей степени достойных и заслуживающих доверия русских интеллектуалов. Чем мог им во всем помогал Андрей Седых – молодой, европейски образованный и очень контактный литератор. Одновременно на официальном фланге купно выступили маститые русские профессора – филологи и литературоведы, их коллеги, европейские ученые-слависты, и авторитетные на международном уровне общественные деятели русской эмиграции. Они буквально «атаковали» Шведскую академию, в которую поступило такое количество номинаций Бунина, которое превратило его из почти случайного кандидата в единственного фаворита среди выдвинутых на нобелевскую премию русских писателей [МАРЧЕНКО Т. С. 348–354].
Но скоро лишь сказка сказывается, да не скоро дело делается. Борьба за «русского Нобеля» тянулась добрых три года и для всех ее участников, в первую очередь, конечно, для самого номинанта, носила выражено драматический характер. Чего стоит, например, ободряющее по тону, но крайне неприятное для Бунина по своей сути письмо Алданова от 16 мая 1931 года, в котором он извещает Веру Николаевну об отказе Т. Манна выставить кандидатуру Ивана Алексеевича: