Ваш Ландау
Редакция ответила (еще до моего прихода) Кальгрену: Bounine réfugie russé. Adresse321 такой-то…
А 10 ноября 1933 года уже И.М. Троцкий писал И.А. Бунину из Стокгольма:
Дорогой Иван Алексеевич! Вы себе приблизительно представляете обуявшую нас радость, когда Сергею Борисовичу по телефону сообщили о присуждении Вам Нобелевской премии. Сергей Борисович <де Шессен> впал от радости в неистовство. Бушевал от счастья. <Сейчас> Сергею Борисовичу и мне приходится принимать за Вас поздравления. Поздравляют и шведы, и немцы, и русские. И вообще, кто вас читал, и кто даже не читал. <…> Большевики негодуют. Еще бы! Не Горький, а Бунин удостоен премии. Есть от чего приходить в раж! Три года мы ждали этого праздника и, наконец, он пришел! Еще раз от души и искреннее Вас поздравляю. Счастлив за Вас, дорогой Иван Алексеевич, и горд за русскую литературу, давшую и нам своего лауреата. Крепко жму руку и до скорого свидания.
Ваш И. Троцкий [РАЛ/LRA:MS.1066/5593: 123].
Возможно, после вручения Бунину в Стокгольме золотой нобелевской медали лпуреата и денежной премии Алданов поздравил его телеграммой, которая не сохранилась, поскольку следующее алдановское письмо от 27 декабря 1933 года было послано им уже в Дрезден, где Бунины гостили на обратном пути из Стокгольма. В нем Алданов усиленно уговаривает Буниных распроститься с Грассом («Нет ничего печальнее Вашего Грасса») и купить виллу в Каннах. Бунины же остались в Грассе, на что Алданов, судя по письму Вере Николаевне от 5 мая 1934 года весьма досадовал:
Стоило получать Нобелевскую премию, чтобы сидеть в Вашей дыре! Ездили бы по Франции, по Европе, нас в Париже навещали бы. Хотя радостей у нас тут очень немного. Все стонут.
Судя по высказываниям Алданова в письмах к Вере Буниной, он очень надеялся, что Бунин, став Нобелевским лауреатом, будет представительствовать в Европе как выразитель интересов всего русского литературного сообщества в изгнании. Но этого не случилось: Бунин по природе своей был чужд какой-либо формы общественной деятельности. Алданов был явно разочарован и огорчен. Перегруженный литературной работой он мало виделся с Буниным, который с осени 1934 года перебрался на жительство в Париж. Обо всем этом Алданов пишет Вере Николаевне 5 и 20 января 1935 года:
я редко вижу Ивана Алексеевича. Раз он у нас обедал, раза три были мы вместе в кофейнях (нет, больше, раз пять, но почти всегда в большом обществе…), и недавно провели вечер у Цетлиных. На Вашей квартире я так и не был, но это лучше: уж очень мне досадно. <…> По-моему, надо было снять квартиру получше <…> и мебель купить порядочную, чтобы можно было принимать и французов, и иностранцев: у И<вана> А<лексеевича> всё-таки есть состояние, он единственный, кто мог бы быть нашим культурным «послом» в Европе, каким был Тургенев. <…> Ну, да Вам виднее.
<…>
Мне, – говорю серьезно, – очень больно, что И<ван> А<лексеевич> так мало (если не говорить о Швеции и, разумеется, об эмиграции) использовал во всем мире свою премию и в интересах русского дела, и в своих собственных интересах. <…> Нет, не быть Ивану Алексеевичу нашим «послом», – и это очень, очень жаль [ГРИН (II). С. 115–116].
Глава 5. В кулуарах нобелевского комитета: Антон Карлгрен против Марка Алданова (1938–1940 гг.)
После стокгольмского триумфа Бунин, по мнению недоброжелателей, до смешного возгордился. За чванливость его, с легкой руки Владимира Набокова, в литературных кругах прозвали «Лексеевич Нобелевский». При этом, однако, будучи человеком широкодушным, Бунин не забывал, что именно Марк Александрович Алданов более десяти лет настойчиво и целенаправленно боролся за награждение его Нобелевской премией, поддерживал в нем огонек надежды и активно вербовал ему сторонников среди литературной общественности Европы. Долг, как известно, платежом красен. И вот в 1937 году Бунин, пользуясь привилегией, предоставляемой ему как лауреату, выдвигает от своего имени кандидатуру писателя Алданова на Нобелевскую премию. В своем обращении в Шведскую академию он писал:
Господа академики, Имею честь предложить вам кандидатуру господина Марка Алданова (Ландау) на Нобелевскую премию 1938 г. Примите уверения в моем совершеннейшем к вам почтении.
Инициатива номинировать Алданова на Нобелевскую премию явно исходила от самого Бунина. Об этом свидетельствует письмо Алданова к нему от 13 декабря 1940 года из Лиссабона, в котором тот признается, что о выдвижении своей кандидатуру он сам:
никогда не просил бы если б Вы сами этого первый не сделали [ГРИН (II). С. 117].
Вслед за своим первым предельно лаконичным обращением в Шведскую академию Бунин, уже, видимо, с подачи узнавшего об этом его шаге Алданова, через несколько дней посылает второе письмо, где вполне обоснованно называет его «знаменитым русским писателем». Этот документ сопровождался:
16-страничным приложением, в котором очевидно угадывается организаторская хватка Марка Александровича. Приложения, напечатанные в трех экземплярах, подготовлены, вне всякого сомнения, самим номинантом, хотя Бунин их столь же несомненно просматривал: так, в перечне переводов сочинений М.А. Алданова на иностранные языки названия его книг, изданных по-шведски, жирно подчеркнуты теми же чернилами и с тем же нажимом пера, что и в собственном бунинском послании. Приложения отличают тщательность и продуманность, которые составляют главную особенность алдановского творчества.<…> Вниманию членов Нобелевского комитета была предложена прежде всего краткая биография М. Алданова, «либеральные взгляды которого не позволили ему остаться в России» при большевиках, и список его трудов, переведенных «на два десятка иностранных языков». Среди главных произведений писателя, снискавших ему «подлинный успех», названы «два больших цикла», – «историческая тетралогия» и «современная трилогия». В качестве своеобразного резюме к биографическому очерку на французском языке прилагается англоязычная справка из Британской энциклопедии. В статье Aldanov писатель назван последователем Толстого и Достоевского, хотя и «не имеющим великого эпического воображения» первого и «широкого сочувствия» (wyde – sic! – sympathy) второго. «Ему есть что сказать, – замечает автор энциклопедической заметки, – и он говорит это хорошо».
Политические взгляды номинируемого писателя – «всегда весьма либеральные, демократические и передовые» – названы в биографическом очерке также «равно враждебными большевизму и фашизму». Но всего замечательнее сообщение о публикациях Алданова в русской эмигрантской печати. Засвидетельствовать широкий либерализм воззрений писателя должен не только тот факт, что его статьи регулярно печатаются в газете Последние новости П.Н. Милюкова и в еженедельнике Новая Россия А.Ф. Керенского, «последнего главы русского Временного правительства», но и то обстоятельство, что вышеназванные политические деятели в прошлом и редакторы в настоящем «оба являются его <Алданова> друзьями».
Кроме того, к письму Бунина приложены проспекты двух издательств, русского и французского, с перечнем книг номинанта и выдержками из критических на них откликов. В рекламном буклете романа Девятое термидора во французском переводе краткое содержание книги сопровождается традиционными «extraits de presse», призванными подчеркнуть, что творчество М.А. Алданова своей «эпохальностью», строгим документализмом и приверженностью традициям Толстого и Стендаля вносит существенный вклад в европейскую литературную традицию.
Насколько этот вклад соответствовал строгим требованиям Нобелевской премии, предстояло установить эксперту Нобелевского комитета по славянским литературам Антону Карлгрену [МАРЧЕНКО Т. С. 553–555],
– слависту и политическому журналисту прогрессивно-демократической ориентации, чья сфера профессиональных интересов была связана со славянской проблематикой во всей ее сложности и многообразии.
Он являлся автором книги «Россия под большевиками» <1925 г.> и «Сталин. Путь большевизма от ленинизма к сталинизму» <1942 г.>; кроме того он составлял статьи по различным аспектам истории и культуры России для энциклопедических шведских и датских изданий. До революции 1917 г. он бывал в России неоднократно, был знаком со многими известными лицами, с начала первой мировой войны освещал участие в ней России. Зная страну и ее народ «изнутри» (так, один из его репортажей назывался «Россия без водки»), Карлгрен умел увидеть и почувствовать чужую культуру. Он «принял» Февраль, даже успел побывать в России в первые годы советской власти; однако «под большевиками» Россия лишается для него прежнего обаяния, а резко критическое перо, острая ирония закрыли для него страну навсегда. В 1923 г. Карлгрен получил профессуру в Копенгагенском университете и, оставаясь при этом шведским журналистом, занимался грамматическими проблемами различных славянских языков (в русском, в частности, его интересовала категория глагольного вида). …эта ярко одаренная личность оставила заметный след в истории шведской культуры, общественной жизни и образования; все стороны деятельности Калгрена сейчас удостаиваются самых высоких оценок <…>. Согласившись при всей своей исключительной занятости, быть экспертом Нобелевского комитета по славянским литературам, Карлгрен оказался именно тем экспертом, какой может и должен судить о литературе другой нации, не только умея прочитать в подлиннике художественное произведение, но и хорошо чувствуя и любя эту литературу [МАРЧЕНКО Т. С. 86–88].
Среди современной Алданову литературной критики отзыв Карлгрена занимает особое место. Во-первых, он, будучи написан западным славистом, лишен каких-либо элементов предвзятости на почве сугубо русских интеллектуальных дискурсов. Во-вторых, предназначенный для закрытой референтной группы, он не содержит «маскировочных элементов»: двусмысленностей, аллюзий, туманных намеков и т.п. включений, обязательных для критической литературной публицистики высокого уровня. И, в-третьих, являясь, по сути своей, научной р