Любимым автором Алданова был Толстой. Надо сказать, что у Алданова с Толстым не было ничего общего. <…> Та неисчерпаемая жизненная и творческая сила, которая была у Толстого, это было то, что вызывало преклонение Алданова перед автором Войны и мира. Но у Алданова – ничего похожего на это не было. <…> Алданов не был творцом, он был комментатором. Но искусство этого литературного комментария было у него таким, что оно невольно вызывало уважение. У Алданова не было того словесного дара, который был, например, у Бунина, но этот недостаток он возмещал упорной работой над тем материалом, которым он располагал. То, что когда-нибудь историки литературы назовут ошибкой Алданова, это то, что он писал не только исторические романы, но то, что можно назвать беллетристикой, – романы из эмигрантской современной ему жизни. Беллетристом он не был, и, я думаю, он это понимал, поэтому одно из его последних произведений, «Истоки», это опять возвращение к историческому роману. Это – и политические портреты, – это и было его областью [ГАЗДАНОВ].
Представление Бунина не было оставлено Нобелевским комитетом без внимания, но, опираясь на заключение своего эксперта, он отклонил кандидатуру Алданова. Впрочем, решение это было сформулировано в достаточно уклончивой форме:
в настоящее время с этим предложением следует подождать.
Документальные подробности алдановской нобелианы описаны в главе «Долг платежом красен: Марк Александрович Алданов» монографии [МАРЧЕНКО Т. С. 548–578]. До конца своей жизни Алданов, будучи 14 раз номинирован на Нобелевскую премию, ждал и надеялся вытянуть свой выигрышный лотерейный билет. Об этом подробно рассказывает его переписка с И.М. Троцким, публикуемая в последней главе нашей книги.
Глава. 6. Падение Парижа (1936–1940 гг.) и новая эмиграция
«Одним словом, – в «русском Париже», саркастически писал Алданов 5 мая 1934 года Вере Буниной – жизнь кипит: похороны и юбилеи, юбилеи и похороны»… Но, несмотря на серую обыденность и то, что, как двумя годами ранее (11.07.1932) признавался Алданов своему адресату:
Мне литература (т. е. моя) ничего больше, кроме огорчений, не доставляет, – это относится ко всему, от «восторга творчества» до «опечаток»,
– он продолжал интенсивную литературную работу.
Во второй половине 1930-х гг. Алдановым были опубликованы два романа – «Начало конца» (1936 г.) и «Пещера» (1935–1936 гг.), повести «Пуншевая водка: Сказка о всех пяти счастьях» (1938 г.), «Могила воина: Сказка о мудрости» (1939 г.), целый ряд литературных портретов – «Адам Чарторийский в России», «Дюк Эммануил Осипович де Ришелье» и «Жозефина де Богарне и ее гадалка» (все в 1935 г.), «Графиня Ламотт» (1936 г.), «Печоринский роман Толстого» (1937 г.), «Фукье-Тенвиль» (1938 г.), исторические очерки – «Юность Павла Строганова» и «Новые письма Наполеона» (1935 г.), «Убийство президента Карно», «Французская карьера Дантеса » и «Сент-Эмилионская трагедия» (все 1937 г.), «Бург», «Бельведерский торс» и «Кронпринц Рудольф» (все 1938 г.), «Зигетт в дни террора», «Сараевское убийство» и «Кверетаро» (все 1939 г.), а также различного рода статьи, рецензии, некрологи… Ко всему этому многообразию исторической беллетристики надо добвавить еще вышеупомянутую монографию по химической кинетике «Actinochimie: les prolégomènes, les postulats» и, как утверждают современники, статьи и рецензии в научных журналах. Используя характеристику, данную Алдановым к В.Ф. Ходасевичу в одноименной статье, можно сказать, что для него самого понятия «дар писать» и «дар жить» были практически синонимами.
При столь высокой загруженности писательским ремеслом Алданов вплоть до конца 1930-х гг., тем не менее, активно участвовал в эмигрантской общественной жизни. О размахе такого рода его деятельности дает проедставление нижеследующая справка:
Член парижского Союза русских писателей и журналистов, впоследствии входил в его правление. С 1925 заведовал литературным отделом газеты «Дни». С 1927 совместно с В.Ф. Ходасевичем возглавлял литературно-критический отдел газеты «Возрождение». Член редакционного комитета парижской газеты «День русской культуры» (1927). Участник «воскресений» у Мережковских, собраний журнала «Числа», Франко-русских собеседований (1929). Член-основатель лож Северная Звезда (1924) и Свободная Россия (1931). Член Общества друзей русской книги, действительный член Общества Тургеневской библиотеки, товарищ председателя Союза деятелей русского искусства (1931), товарищ председателя Общества помощи больным и нуждающимся русским студентам (1931). В 1932 вошел в комитет Общества друзей «Современных записок», в 1937 в совет Российского музыкального общества за границей (РМОЗ), в 1938 во временный комитет Русского литературного архива, созданного при Тургеневской библиотеке, в 1939 в состав Фонда имени Ф.И. Шаляпина. Член Центрального Пушкинского комитета в Париже (1935–1937). Член правления Русского драматического театра в Париже (1938) [«Алданов» РЗвФ-БИОСЛ].
Из-за перегруженности работой и не очень здорового образа жизни: малая подвижность, курение, привычка подбадривать себя бокалом другим вина и т.п., Алданов прибывал, как правило, в угнетенном состоянии духа. Его, судя по письмам, мало что радовало, кроме положительных отзывов прессы о его писаниях, а вот страшило многое, и в первую очередь – безденежье. Эта тема является одним из лейтмотивов обширной переписки Алданова с Буниными и поэтому заслуживает отдельного рассмотрения.
Алданов всегда подчеркивал, что живет исключительно за счет своих литературных гонораров, и, возможно, подсознательный страх лишиться этого источника существования развился у него с годами в своего рода манию.
Жадно читаемый эмигрантской публикой <в русских библиотеках на его записывались в очередь!> и переводимый на многие иностранные языки, Алданов производит странное впечатление жалобами на свои занятия литературой в переписке с Буниным 1920– 1930-х гг. <…>. …создается впечатление, что ремесло писателя рассматривается в тот момент Алдановым исключительно как средство добывания денег.
<…>
Между тем материальное положение Алданова было далеко не так беспросветно о чем красноречиво свидетельствуют сетования – на что, собственно, не хватает денег популярному историческому романисту. В частности, это путешествия предпринимаемые, впрочем, с чисто исследовательскими целями. <…> Алданов ездил в Швейцарию, чтобы восстановить в памяти Чертов мост, «которого не видел 20 лет»; <замыслив> серию очерком, в том числе о Гёте, <он пишет Бунину>: «Но для этого надо поехать в Веймар… все жду денег. <…> свои письма Алданов составлял с чрезвычайным искусством <…>, чтобы не вызвать при этом обиды и зависти у корреспондента и даже сам факт получения весьма немалых гонораров, представить как страшное материальное бедствие [МАРЧЕНКО Т. С. 549–550].
Например, в письме от 10 декабря 1931 года к сильно бедствовавшему и вдобавок почти ослепшему А.В. Амфитеатрову он использует повествовательную конструкцию, искусно вызывающую у адресата ощущение, что сам он воспринимает описываемые им события крайне негативно:
Я был в Англии: имел несчастье в свое время взять большой (по нашим маленьким масштабам) аванс у Последних Новостей для совершения поездки по Европе, побывал в Голландии и Испании, и эти две поездки, включая расходы моей жены, несмотря на вынужденную «скромность» в трате денег, аванс съели целиком; между тем мои статьи327 покрыли только две трети его. Таким образом, вынужден был третью поездку – в Англию – совершить уже в чистый убыток; а дела вообще, к несчастью. Очень ухудшились: банкротство книжной фирмы Закса, продававшей мои книги, весьма меня подвело, да и другие издатели (иностранные) не платят, ссылаясь на кризис [ПАР-ФИЛ-РУС-ЕВ. С. 562].
Действительно, по сравнению с ситуацией у большинства других эмигрантских писателей, Алданов мог считаться вполне обеспеченным человеком. Недаром даже любящий его Бунин шутливо именовал его в переписке с их общим другом Борисом Зайцевым «Марко Богатый», см. например, [ЗВЕЕРС (V). С. 128]. Однако, рассуждая о материальном положении Алданова, не следует упускать из виду, что писатель и его жена, будучи бездетными, не жили «для себя», а имели серьезные обязательства по отношению к ближайшим родственникам.
На руках Марка Александровича были проживавшие в Париже мать Софья Ионовна Зайцева-Ландау (ум. в 1940 г.) – напомним, родная тетка его жены, и младший брат-инвалид Яков Александрович (Израеливич) Ландау (ум. в 1944 г.). В «оправдательном» письме, посланном Алданову его близкой знакомой Ниной Берберовой 20 сентября 1945 года из Парижа в связи с обвинениями ее в симпатиях немцам [БУДНИЦКИЙ (IV)], она в частности сообщала, что в годы немецкой оккупации ей
удалось помочь косвенно <его> брату, который был болен и одинок: баронесса Менаш, через мое посредство и по моей просьбе, несколько раз посылала ему из По деньги [ГАУХМАН. С. 287].
Марк Алданов в письме к М. Вишняку и С. Соловейчику от 26 ноября 1945 года дезавуирует это утверждение. Из его письма также вытекает, что он поддерживал с Яковом родственные отношения:
Баронесса Менаше – наша давняя знакомая. Она была в особенной дружбе именно с моим покойным братом. Знала также Марголиных. Берберова, насколько мне известно, даже не была с ней знакома. Вероятно, эта богатая и милая дама спросила Олю Марголину, каков адрес больницы брата, а Оля спросила Берберову, как можно послать деньги. Только к этому могла сводиться ее «протекция» в данном случае [БУДНИЦКИЙ (IV). С. 160].
Что касается Татьяны Марковны Ландау-Алдановой, то ее отец Марк Ионович Зайцев долго болел, будучи, видимо, парализован. Поскольку Алдановы жили рядом с родителями Татьяны Марковны, Марк Александрович нередко в этот период жаловался на тяжелую обстановку в доме. В письме от 8 декабря 1930 г. Алданов писал Бунину: