— Слушаюсь, господин.
— Не надо, Марция. Скоро мне предстоит далекое путешествие, я возьму тебя с собой, там отпущу на волю и сделаю своей наложницей, все оформим официально. Пройдут годы, а там можно и пожениться. В крайнем случае, я признаю наших детей.
Марция погрустнела, в глазах навернулись слезы.
— Ты серьезно, Бебий?
— Конечно, серьезно, любимая. Только никому ни слова.
Марция часто поморгала. Когда влага на ресницах растаяла, страстно, ударив себя в грудь кулачком, заявила.
— Клянусь.
Марция облачилась, как приказал Бебий, подобрала волосы, покрыла голову вуалью так, что были видны только глаза. Так и выскользнула на улицу. Сердце часто билось от страха. Хвала богам, что Матидия в тот день покинула дом и отправилась к кому‑то в гости.
Девушка поспешила вниз по переулку, добралась до спуска с Целиева холма, засеменила по ступенькам и, наконец, добралась до арки Тита, возвышавшейся возле амфитеатра Флавиев* (сноска: Колизей)
Бебий, наряженный в парадное воинское облачение, ждал ее у правой опоры. Рядом сидел на корточках молоденький раб, по имени Дим, приставленный к нему со дня возвращения в родной дом. Молодой трибун повел Марцию в сторону Палатинского холма, вскоре они добрались до Этрусской улицы. Здесь Бебий свернул к одному из доходных четырехэтажных домов, называемых инсулами, где в полуподвальном помещении располагалась художественная мастерская. Ее хозяина, искусного рисовальщика миниатюр, посоветовал Бебию Квинт Эмилий Лет. Хозяин встретил императорского трибуна на пороге, проводил в мастерскую, предложил напитки.
— У меня мало времени, Поликтет, — отозвался Бебий. — Я хотел бы, чтобы ты нарисовал эту женщину, — он указал на стоявшую у порога Марцию, — но поместил изображение не на внешней, а на внутренней стороне крышки. Одним словом, это должна быть обыкновенная дорожная шкатулка. Покроешь ее резьбой, лаком, ну, как обычно. Мне говорили, что ты настолько искусен в рисовании лиц, что, глядя на изображения, у заказчиков замирает дыхание.
— Господин мне льстит, хотя, должен признаться, иногда портреты мне удаются. Однако это зависит от исходной натуры. Господину угодно нарисовать женщину обнаженной?
— Зачем, — несколько смешался Бебий. — только лицо.
— То есть портрет?
— Да.
— Если господину угодно, я мог бы придать ее лицу некоторое очарование. Кое‑что подправить, добавить прелести…
— Зачем? Эта женщина достаточно хороша собой. Марция, открой лицо.
Рабыня повиновалась. Она уложила вуаль на плечи, открыла головку.
Поликтет оторопел. Затем подошел ближе, вгляделся.
— Прошу прощения, господин, вы были правы. Здесь нечего исправлять, здесь природа превзошла саму себя. Я редко встречал подобное совершенство. Позволено мне спросить, кто эта красавица? Я никогда не слыхал о ней. Это ваша невеста?
Бебий, только что испытавший удовольствие от похвал грека, несколько смутился.
— Нет… Впрочем, ты не далек от истины. Так нарисуешь?
— Обязательно. И даже сброшу цену. Смотреть на нее уже награда. Вам будут завидовать, господин.
— Сколько тебе потребуется сеансов?
— Не менее трех, — ответил Поликтет.
— Не пойдет. Один и до вечера
— Это невозможно, господин.
— Я и спрашиваю, берешься или нет?
— Это будет стоить дороже.
— Назови цену.
Сговорившись насчет оплаты, Бебий оставил с Марцией Дима, а сам отправился во дворец Тиберия. Вернулся в ранних сумерках.
Марция сидела посреди мастерской с обнаженными плечами, вполоборота к художнику, который рисовал очередной пергамент. Поза сразу не понравилась Бебию.
— Что же она сидит спиной? — недовольно поинтересовался он. — Мы же договаривались, что ты изобразишь лицо. Чтобы как живое.
— Господин желал, чтобы при взгляде на прототип у него замирало сердце?
— Да.
— Поэтому я сделал много эскизов. Марции пришлось менять позы. Мне кажется, я отыскал, в чем секрет ее красоты.
— Какие у красоты могут быть секреты. Она либо есть, либо ее нет.
— Господин ошибается, — с какой‑то даже затаенной радостной снисходительностью ответил Поликтет. — Красота, даже самая броская, самая яркая, — явление таинственное. Я бы сказал, тончайшее, трудно уловимое. Внешняя гармония, верное расположение частей лица — это еще не красота. Это — оформленное содержание. Доводилось ли господину встречать очаровашек, при взгляде на которых возникает желание?
Бебий хмыкнул, искоса глянул на Марцию. Та отвела глаза в сторону.
— Прикрой плечи, — напомнил ей Бебий, потом повернулся в сторону художника.
— Да, и что?
— Глядя на подобную красотку, каждый испытывает потребность заговорить с ней, попытаться услышать голосок. Предположим, красотка отвечает невпопад или начинает жеманно хихикать, а то вдруг отвечает вам мужским басом. Покажется ли она вам такой милашкой, какой представлялась сначала?
— И с этим соглашусь. Ты, давай короче, Сократ! Объясни, в чем секрет Марции. У нас мало времени.
Поликтет откровенно вздохнул.
— Вот так всегда. Только возникнет желание поделиться открытием, как тебя грубо и бесцеремонно прерывают. Если короче, я могу поклясться, что юная Марция навсегда сохранит нескрываемое обаяние юности.
— Как это? — не понял Бебий.
— Ну, когда ей исполнится двадцать, тридцать, сорок, даже пятьдесят лет, она по — прежнему будет выглядеть юной. Мне так кажется…
— Ты хочешь сказать, что она будет всегда выглядеть моложе своих лет?
Поликтет повертел пальцами, как бы поворачивая предмет разговора.
— Не совсем так, господин. Выглядеть она будет на свои годы, ну, может, моложе. Я имел в виду, что в ее облике вечно будет жить напоминание о Флоре, о богине весны, цветения, желания. Некая тень вечной молодости.
— Мне трудно судить, прав ты, Поликтет, или нет. Я вижу ее такой, какова она есть. Но мне нравится твоя мысль. Если ты изложишь ее в красках, я буду благодарен тебе за то, что пройдут годы, и я смогу оценить, верно ли ты рассудил.
— У вас доброе сердце, господин. Берегите Марцию. Желаю вам счастья. Через неделю шкатулка будет готова.
Последнее напоминание художника насчет того, что Марцию следует беречь, неприятно укололи Бебия. На обратном пути он был молчалив. Девушка наконец осмелилась и тронула его за рукав туники.
— Ты грустишь?
— Нет, — Бебий улыбнулся. — Впрочем…
— Ты не ждешь ничего хорошего от разговора с матушкой.
Бебий вздохнул.
— Мне следует крепко подумать, Марция. Проявить осторожность. Надеюсь, что все будет хорошо.
— Я буду ждать, Бебий. Я буду верить, что у нас все будет хорошо. Что еще мне остается. Я сегодня же обрею голову, буду приходить к тебе только по твоему зову. Стану самой некрасивой, злой, буду отвечать невпопад, разговаривать с тобой грубым мужским голосом, жеманно хихикать, только, чтобы ты поскорее разлюбил меня. Тебе тогда будет легче.
— А тебе? — спросил Бебий.
— Кого в Риме могут взволновать слезы рабыни? Кто снизойдет до того, чтобы посочувствовать мне. Уверяю тебя, Бебий, я никогда не встану у тебя на дороге, но буду любить всегда. Моя юность, эта тайна, о которой говорил Поликтет, всегда будет принадлежать тебе.
У Бебия перехватило дыхание. Он с силой прижал к себе Марцию.
Сзади раздался предостерегающий голос Дима.
— Люди смотрят.
— Помалкивай, раб, — огрызнулся Бебий.
— Я что, я молчу, — обиженно откликнулся подросток.
Бебий явился к матери в полном военном наряде, с мечом на широком поясе. В руках держал купленный в Паннонии прекрасный стальной шлем с козырьком, который также мог служить забралом. Шлем также был снабжен нащечниками и насадкой на темени, куда был воткнут плюмаж, изготовленный из окрашенного в алый цвет страусиного пера. Козырек и нащечники были покрыты рельефными рисунками. Рисунки позолочены.
Матидия пришла в восторг, захлопала в ладони.
— Каков ты у меня! Ах, Бебий, Бебий, ты оправдал мои надежды. Надеюсь, у тебя хватит ума, чтобы не останавливаться на достигнутом.
— Конечно, матушка. Но мне хотелось бы самому выбрать свой путь.
— Конечно, сынок. Я слова тебе поперек не скажу. Я позвала тебя, чтобы сообщить — я разговаривала сегодня с родителями Виргулы. Должна признаться, что более мерзкого и алчного типа, чем этот Юкунд, я не встречала. Он потребовал за свое согласие двадцать тысяч сестерциев. Я спросила — в своем ли они уме? Откуда у простого солдата, даже приписанного к преторианской когорте такие деньги. Тогда Юкунд заявил, тогда, мол, и говорить не о чем. Я объяснила ему, что Сегестий нынче личный охранник императора. Разумно ли враждовать с ним? Не лучше ли помириться? Папаша заявил, что закон на его стороне, а наш император лучший страж законности и порядка. Так что не надо пугать его бряцанием мечей и командирским голосом. К тому же оказаться его родственником — это неслыханная честь для бывшего гладиатора, а за честь следует щедро платить. Одним словом, цену не скинул.
Бебий задумался, пожал плечами.
— Откуда у Сегестия такие деньги. Мы не можем помочь ему? Сегестий — верный человек, он не забудет о твоей услуге.
— Пять тысяч сестерциев я смогу наскрести.
— Спасибо, матушка.
— Не надо благодарностей, дело еще не сделано. Я познакомилась с Виргулой, она достойная женщина, ей следует помочь.
— Еще раз спасибо, матушка.
Матидия вздохнула, потом после паузы продолжила.
— Теперь давай поговорим о тебе. Позволю тебе напомнить, что тебе уже скоро двадцать. Ты на хорошем счету у императора, наш отец оказался достойным гражданином Рима, в чем я, кстати, очень сомневаюсь. Просто на какой‑то момент интересы Рима и подчинившей его веры совпали. Но это так, к слову. Недолго твоему отцу оставаться в героях. Значит, самое время подумать о твоей женитьбе. Тянуть дальше нельзя. Пусть простят меня боги, но если наш отец опять выкинет какое‑нибудь безумство, тебе будет куда труднее найти достойную невесту. А сейчас подвернулась исключительно удачная партия. В город приехала Секунда, вдова консуляра Клавдия Максима и моя давняя подруга. Они сказочно богаты, недаром Клавдий более десяти лет управлял провинцией Африка. Ее дочь на выданье. Мы уже встречались с ней, разговорились. Она с большой похвалой отзывается о тебе. Оказывается, Марк в приватном разговоре высоко оценил твой нрав, сообщил о твоих подвигах в Паннонии. Императрица также очень заинтересована в этом браке,