— Знал бы, чем дело кончиться, в первый же день переоформил бы Марцию на себя и отослал во Флоренцию. Кто мог предположить, что так получиться.
— Теперь будешь утверждать, что жить без нее не можешь?
— Ничего утверждать не буду, а жить без нее не могу и не хочу. Признаюсь в худшем, Квинт, она ждет ребенка, а я проворонил. Сам не знаю, что со мной.
— Душа запела, — неожиданно вмешался Сегестий. — Тебе трудно, малыш, а ты утешься. Скорый суд не за горами, там и встретишься.
Два римлянина, принадлежавших к сословию всадников, переглянулись. Ответил Сегестию Квинт.
— Хороший ты, мужик, Германик, верный, но не понимаешь, что значит принять свое дитя на руки. Или не принять, когда мечтаешь об этом.
— Куда уж нам, гладиаторам, до благородных, — с необыкновенно мрачным видом добавил Сегестий, — только позвольте заметить, господа хорошие, что страшный суд никого стороной не обойдет. Всем на орехи достанется.
— Пока, — кивнул Квинт — твой Христос займется подобным уголовным процессом, сколько воды утечет? Действовать надо сейчас. Сегодня на праздновании твоего повышения и обсудим сей вопрос. Все обтяпаем так, что никто ничего не заподозрит. Я приглашу кое — кого из своих знакомых. Ребята верные, и голова у них шибко варит. Тертулла, например, он в случае чего такой мим состряпает, что Уммидий и рад будет отомстить да не посмеет. Одним словом, мы должны показать, кто в Риме хозяин.
То‑то удивился Бебий, когда через пару дней после попойки, где были обговорены все детали налета на дом Уммидия, его неожиданно вызвали к императрице.
Фаустина поджидала трибуна в большом зале. Тут же находились Квинт и Тертулл, в другом углу зала играл деревянным мечом десятилетний Коммод. Наследник — крупный подвижный мальчик с длинными рыжеватыми кудрями, с хорошо развитыми, не по возрасту сильными руками и ногами, — отличался румяными щеками и редкой ангельской красотой, верной приметой здоровья.
Когда Бебий вошел в зал, Фаустина ласково пригласила его подойти поближе.
— Приветствую тебя, Бебий. Как здоровье Матидии? Прости, что редко удостаиваю тебя разговором. Женская память коротка, тем более вид у тебя постоянно бравый. Я так и говорю служанкам — хотите порадовать сердце, пропитаться истинно римским духом, берите пример с молодого Лонга. Каков молодец! Каков энтузиаст! Теперь, смотрю, ты загрустил. Что тебя печалит?
Бебий растерянно глянул на императрицу, перевел взгляд на Квинта. Тот, стоявший слева и чуть сзади, легким кивком, движением бровей подсказал — выкладывай все, что знаешь. Тертулл, расположившийся справа, одобрил его улыбкой. Молодой человек, однако, сначала начал отнекиваться — смею ли я, недостойный, отвлекать драгоценное внимание…
И так далее.
Фаустина не перебивая выслушала его, потом кивнула.
— Мне нравится, что ты не спешишь рассказывать о своих сердечных делах, Бебий. Мужчина должен уметь держать язык за зубами. Однако я спросила тебя не из праздного любопытства. Я хотела бы помочь тебе, но меня смущает вопрос, неужели эта Марция настолько хороша, что ты готов рискнуть карьерой?
— У нее добрая душа, госпожа, — ответил Бебий.
Лицо у Квинта вытянулось, Тертулл с откровенным недоумением глянул на молодого офицера. Только Фаустина одобрительно покивала.
— Достойный ответ. И все равно мне хотелось бы взглянуть на нее. Говорят, у тебя есть ее портрет. Ты позволишь?
— Да, госпожа.
Бебий принес шкатулку, которую с того злосчастного дня, когда Марцию увели из его дома, хранил на службе. Протянул резную коробочку Фаустине. Императрица осмотрела шкатулку со всех сторон, резьба, по — видимому, не произвела на нее впечатления. Затем подняла крышку. Долго всматривалась в изображение.
— Ты, прав, Бебий, у нее добрая душа, но скоро она избавится от этого порока.
Подбежавший Коммод заглянул через руку матери, попытался схватить шкатулку.
— Перестань, Луций, это не игрушка.
— Я тоже хочу посмотреть на нее! — заупрямился мальчишка. — Почему от меня всегда прячут изображения всяких красоток!
Он наконец вырвал из рук матери шкатулку. Бебий вздрогнул, сделал шаг в его сторону, но Коммод жестом остановил его.
— Не бойся, Бебий. Я только гляну.
Никто не посмел ему перечить. Наследник несколько минут вглядывался в портрет, потом заявил.
— Когда я вырасту, она будет мой женой. Взаправдашней, а не той, которую навяжет мне мама.
Все рассмеялись. Напряжение как‑то разом спало. Коммод вернул шкатулку. Бебий, не зная, куда ее положить, взял коробочку под мышку.
— Итак, — Фаустина с удовольствием потерла руки, — теперь мы все одна шайка. Я буду наводчицей. Я постараюсь выяснить, где Уммидий прячет добычу. Я же обеспечу вам надежную защиту. Пусть только этот лысый сатир посмеет явиться во дворец с жалобой, я устрою ему такой прием, век не забудет. Только предупреждаю, вы должны действовать аккуратно, без жертв и членовредительства. Если прольется кровь, я буду бессильна. С другой стороны, мне просто не верится, что такие молодцы, как вы, не в состоянии справиться с разнеженными, разжиревшими рабами Уммидия. Лет, ты разговаривал с Сегестием?
— Да, госпожа. Он отказывается. Говорит, что ему, бывшему гладиатору, не следует участвовать в подобных делишках. Ему не простят.
— Правильно говорит. Его участие смажет общую картину. Одно дело, если несколько знатных юнцов забавы ради выкрадут наложницу из дома зятя императора. Другое, если в этом окажутся замешаны люди не нашего круга. Еще вопрос, где спрятать похищенную девушку?
— Я отведу ее домой, — предложил Бебий.
— О чем ты говоришь, Лонг! Люди Уммидия первым делом бросятся в твой дом, перевернут все верх дном. Если они найдут Марцию, тебе несдобровать. Ты хочешь превратить шалость в преступление?
Она прошлась по залу. В этот момент раздался голос Коммода.
— Вы можете спрятать ее в моей спальне. Никто не посмеет войти к цезарю, а кто попытается, будет убит, — он погрозил невидимому противнику деревянным мечом, потом, словно понимая, что подобного оружия недостаточно, заявил. — У меня есть настоящий меч, а не эта деревяшка.
— Не говори глупости, Луций, — строго выговорила императрица, потом обратилась к Квинту. — Пригласи Сегестия. Император очень благоволит к нему. Это надо использовать.
Когда Сегестий вошел, императрица подозвала его. Центурион приблизился, преклонил колено и поцеловал ей руку. Фаустина была очень довольна, указал на него пальцем.
— Вот как, храбрые римские воины, надо вести себя в присутствие особы императорской крови.
Квинт тут же подошел и повторил церемонию.
Бебий и Тертулл не двинулись с места.
— Ага, — обрадовано воскликнула Фаустина, — вот вы и попались! Квинт, оказывается, они республиканцы!
— Республиканцы? — с неожиданной радостью завопил Коммод. — Головы долой! Матушка, позволь мне самому привести приговор в исполнение?
— Может, Луций, на первый раз мы их простим? — спросила императрица.
— На первый раз можно, — серьезно, совсем как взрослый, согласился мальчишка. Потом, сделав отчаянное лицо, воскликнул. — Если только они возьмут меня на дело.
Фаустина нахмурилась.
— Не говори глупости!
— Ну, мама…
— Я сказала, не мели вздор! И не вздумай ябедничать отцу, иначе я прикажу лишить тебя оружия. Будешь с утра до вечера заниматься философией.
На лице наследника прорезался неодолимый ужас. Императрица, вполне удовлетворенная отношением сына к философии, обратилась к Сегестию.
— Послушай, ты не хочешь участвовать в нашей потехе, это твое право, но посоветовать‑то ты можешь. Ты слывешь у нас за великого знатока Рима, его, так сказать, дна. Где можно спрятать Марцию, чтобы Уммидий вовек ее не нашел? Учти, она при этом должна быть в распоряжении Бебия. Только не упоминай о каких‑нибудь подозрительных и злачных берлогах или низкопробных борделях. Трибуну личной гвардии императора не к лицу появляться в подобных местах.
— У меня и мысли такой не было, императрица! — горячо возразил Сегестий. — Чтобы я собственными руками упек невинную душу в вертеп! Да мне спасения не будет.
— Ах, оставь свои суеверия! Мне нет никакого дела до твоего спасения. Ответь по существу, — оборвала его Фаустина.
— И зря, госпожа, — решительно возразил Сегестий. — Мне, например, есть дело и до вас, и до Марции — голубки, до любимого мною Бебия и верного в трудную минуту Лета, и до разряженного, словно петух, Тертулла. И до вашего спасения!
Он выговорил это с такой неожиданной твердостью и решительностью, что вмиг в зале возникло некоторое напряжение, которое умело сняла Фаустина.
— Благодарю за заботу, Сегестий, но речь сейчас о другом. Повторяю, где можно спрятать Марцию? За городом неприемлемо. Бебия не удержишь, а Уммидия богат. У него много слуг, они быстро выследят нашего влюбленного.
— Несчастную пленницу можно будет спрятать у моей жены Виргулы, в Субуре. Она будет рада помочь Марции. Там ее никто не найдет.
Императрица вскинула руку с вытянутым указательным пальцем и с восхищением заявила.
— Это другое дело. Приятно слушать человека, обремененного жизненным опытом, свалившего на арене самого Витразина. Ты будешь ждать Марцию где‑нибудь поблизости. Говорят, она беременна? Значит, подготовишь портшез. Моим воспользуешься. Мой прокуратор выделит тебе сидячие носилки, а также носильщиков.
Неожиданно она загадочно усмехнулась, затем поделилась с Тертуллом..
— Представляю, как взовьется Уммидий, когда ему сообщат, что пленницу унесли на носилках императрицы! — затем продолжила наставлять Сегестия. — Если спросят, будешь утверждать, что знать ничего не знал, ведать не ведал. Приказали сопровождать носилки, ты и сопровождал. С Приском я договорюсь.
— Так точно, госпожа.
— Вот и хорошо. Что ж, сообщники, идите и ждите весточку.
В этот момент раздался обиженный голос Коммода.
— А как же я?
— Что ты? — не поняла императрица.