— Они лгут! — взвизгнул Витразин. — Нагло, беспардонно! Лгать грешно, господин.
— А ты говоришь правду? — усмехнулся император.
— Да, величайший. Я всегда говорю правду.
— Оставь свои штучки, Витразин. Через четверть часа тебе отрубят голову. Твое имущество будет конфисковано, а семья сослана в Африку. Или нет, лучше в Цирцезию. Говори правду.
Витразин звучно глотнул и залился слезами. Некоторое время он не мог языком пошевелить — представилось, язык распух, во рту не помещается, как у повешенного или у лишенного головы. Он таких перевидал немало. Сам носил по арене их головы. Вытащит язык, ухватится покрепче и покажет публике. В такие минуты толпа особенно буйствовала от радости, восторженно кричала: «Слава Витразину! Хвала Витразину!».
— Ты сказал, что у тебя есть свидетели. Из самых могущественных. Они, мол, могут подтвердить твою невиновность.
— Да, господин.
Витразин начал постепенно приходить в себя.
— Сам понимаешь, я не могу вызвать их на допрос, устроить очную ставку. Может у тебя есть письменные свидетельства?
— Есть, господин, есть, есть, есть… Их достаточно, чтобы признать меня непричастным к злодеяниям этого… — он кивком указал на отрубленную голову.
— Где они?
— У меня. У моего прокуратора. Запрятаны надежно.
— Немедленно доставь их мне.
— Да, да, конечно.
Вирдумариус вывел его зала. Под надежной охраной, в наглухо закрытой повозке Витразина довезли до виллы, где прятался его прокуратор. Там вольноотпущенник отыскал заветный ларец. Поспешил в преторий, сам подгонял стражей.
Когда ларец был доставлен, император спросил Витразина.
— Это все?
— Да, господин.
— Не врешь?
— Нет, милосердный.
— Смотри, проверю у адресатов?
— Клянусь, великодушный
— Уведите его?
— Куда, господин, исполненный добродетели?
— Как куда, в темницу!
Весь день Марк просматривал документы, составлявшие личный архив Авидия Кассия. Вот, например, письмо, написанное наместником Сирии своему зятю, когда тот уже провозгласил себя императором.
«Несчастно государство, терпящее людей, питающих особую страсть к наживе… Несчастен Марк — человек, конечно, очень хороший. Желая прослыть милосердным, он позволяет жить на свете тем, чьего образа жизни он сам не одобряет. Где Луций Кассий, имя которого мы напрасно носим? Где знаменитый Марк Катон Цензор? Где вся строгость нравов наших предков? Она давно уже погибла, теперь ее даже не ищут.
Марк Антонин философствует и занимается исследованием элементов, души, задумывается, что честно и справедливо и не думает о государстве. Ты видишь сам, что нужно много мечей, много приговоров, чтобы вернуть государство к прежнему укладу. Горе мне с этими наместниками провинций — неужели я могу считать проконсулами и наместниками тех, кто полагает, что провинции даны им сенатом и Антонином для того, чтобы они жили в роскоши, чтобы они обогащались? Ты слышал, что префект претория у нашего философа, человек, позавчера еще нищий и бедный, вдруг стал богачом. Откуда это богатство как не из крови самого государства и достояния провинциалов? Ничего, пусть они будут богаты, пусть будут состоятельны, все равно они наполнят государственную казну. Только бы боги покровительствовали правому делу: последователи Катона возвратят верховную власть государству…»
Архив был обширный. Авидий вел переписку с Цивикой, Фабией, Цинной и многими другими сенаторами. Все эти письма полетели в огонь, поярче разведенный в очаге. Жег до вечера, потом взялся за письма, конфискованные у Витразина. Здесь и наткнулся на свиток, исписанный хорошо знакомым ему очень правильным и красивым почерком. Не удержался, нарушил слово, которое дал себе — не читать переписку, не гневить сердце, пусть все останется в тайне, ведь иного способа сохранить мир в империи не было. Иначе придется объявить сезон казней. Но с этим последним документом он не мог не ознакомиться.
«Я всегда полагала, что ты, человек испытанной верности, сумеешь исполнить слово, данное Марку. Но теперь, когда мы все скорбим о его слабом здоровье, молим богов сохранить его нам, подверженного страшной болезни, самые ужасные мысли терзают разум. Я надеюсь, что в этот трудный час ты сохранишь верность дому Антонинов и назначишь моего сына Коммода цезарем, а затем и соправителем. Я же со своей стороны признаю тебя как законного августа. Все мои сторонники также присягнут тебе…»
Некоторое время Марк вглядывался в строки, словно не в силах различить написанное, затем вызвал секретаря, приказал доставить письма, полученные им с начала года. Александр попытался получить более точные указания насчет того, что интересует повелителя, однако император был краток.
— Выполняй.
Огромный короб принесли два преторианца. Марк всех удалил, сам начал перебирать свитки, письма, написанные на бумаге. Скоро наткнулся на то, что искал — вот он тот же округлый изящный почерк.
Взял первое, пробежал глазами. Взгляд зацепился за следующие строки:
«Завтра я согласно твоему приказу спешно выеду в альбанскую усадьбу. Но я убедительно прошу тебя, если ты любишь своих детей, самым суровым образом расправиться с этими мятежниками. И полководцы, и воины привыкли действовать преступно. Если их не уничтожить, они сами начнут уничтожать».
Взял другой свиток. Бросил взгляд на дату — так и есть, это письмо было прислано после извещения граждан о выздоровлении императора.
«Моя мать Фаустина убеждала твоего отца Пия — во время отложения Цельса — проявить любовь прежде всего по отношению к своим, а затем уже к чужим. Ведь нельзя назвать любящим того императора, который не думает о своей жене и детях. Ты видишь сам, в каком возрасте наш Коммод. Зять же наш Помпеян стар и не уроженец Рима. Подумай, как поступить с Кассием и его подручными. Не давай пощады людям, которые не пощадили тебя, на пощадили бы и меня и наших детей, если бы победили. Сама я скоро последую за тобой. Я не могла приехать в формийскую усадьбу, так как хворала наша Фадилла. Но если я не застану тебя в Формиях, поеду в Капую. Этот город может помочь и восстановлению моего здоровья и здоровья наших детей. Прошу тебя прислать в формийскую усадьбу врача Сотерида. Я совсем не доверяю Пизитею, который не умеет лечить маленькую девочку. Кальпурний передал мне запечатанное письмо. Ответ на него, если не будет какой‑нибудь задержки, пришлю через старого Кастрата Цецилия, человека, как ты знаешь, верного. Ему и поручу на словах передать тебе, что, по слухам, распространяют о тебе жена Авидия Кассия, его дети и зять».
Марк взвесил на руках письмо сирийцу и груду писем, присланных ему, затем швырнул первое в огонь. Потом долго смотрел, как горит пергамент, как обращаются в черные хлопья вмиг посеребрившаяся вязь слов.
Сидел молча…
Эпилог
Сразу после подавления мятежа император, август и принцепс Марк Аврелий Антонин, вопреки ожиданиям своих полководцев, полагавших, что время для похода на север еще не упущено, в июне 175 года отправился в инспекционную поездку на Восток. Определение «инспекционная» императору не нравилось, в разговорах и письмах он предпочитал употреблять слово «ознакомительная». В государственном совете, созванном опять же в Сирмии, разъяснил, что бунт сирийца открыл ему глаза, и вам, соратники, должен открыть глаза на угрозу, вызревающую на востоке. Предотвратить ее — их долг.
Примерно в те же дни Ауфидий Викторин прислал в ставку письмо, в котором упрашивал императора вернуться в Рим, утверждая, что столица боготворит и ждет своего спасителя. Все сословия жаждут видеть триумф человека, чье великодушие, государственный разум и прозорливость достойны Августа или Траяна.
Для Марка не осталось тайной, кто именно подбивал префекта города на подобные увещевания, ведь на личные послания того же адресата он отвечал сухо, информативно, без былой теплоты. Император ответил префекту, что настоящий момент мало пригоден для триумфов, однако он понимает желание поданных видеть его живым и здоровым, поэтому в путешествие на восток он отправится через столицу. Однако спустя несколько дней, сразу после получения письма от Фаустины, в котором она сообщала мужу, что более не в силах выносить разлуку и спешно собирается в Сирмий, чтобы увидеться с ним, Марк приказал побыстрее сниматься с места и уже через три дня императорский кортеж направился в Брундизий.
Первыми он посетил малоазиатские провинции, сохранившие ему верность. Останавливался часто, особенно в тех городах, которые славились своими сооружениями, святилищами и редкими диковинками, одаривал их средствами на общественные сооружения.
Затем направился в Сирию. Антиохийцев Марк простил, хотя вначале сильно разгневался на них и повелел лишить горожан зрелищ и многих других привилегий, но скоро все запреты были отменены. Детям Авидия Кассия подарил половину отцовского имущества. Дочери Кассия, Александре и его зятю Друенциану он предоставил право свободно передвигаться по всем провинциям, куда пожелают, и жили они не как взятый у тирана залог, а как люди сенаторского сословия, в полной безопасности. Он запретил даже в ссоре попрекать их несчастьем их дома и осудил некоторых людей, которые дерзко обращались с ними.
В Антиохии и Александрии Марк скорбел как Цезарь, что, злодеи, сгубившие Авидия и его сына Мециана, лишили его возможности проявить милосердие. Действительно репрессии ограничились казнями Корнициана и нескольких центурионов. В Смирне, Александрии и Афинах он ходил по улицам в плаще философа, посещал лекции ведущих преподавателей и вступал с ними в споры. В Афинах, чтобы доказать свою нравственную чистоту, принял посвящение в таинства Цереры и один вошел в ее святилище. Там же распорядился принять на государственное содержание философские кафедры последователей Платона, Аристотеля, Эпикура, а также приверженцев стоического учения.
В Иудее подивился безумству евреев, едва не взбунтовавшихся после его распоряжения, подтверждающего постановление Адриана, перестать калечить себя обрезанием крайней плоти. Местные старейшины явились к нему с мольбами разрешить им совершать древний обычай. Марк попытался убедить их, что эта мера, как и любое насилие над своим телом, во вред здоровью, но те продолжали настаивать на своем. Тогда император заявил: