Друзья его звали коротко и близко: Марк. А друзей у него было много. Был он таким, что запросто сказано: он не мог не иметь друзей! Он, как самый наивный ребенок, верил всем людям! Перед его благородством человек просто не мог быть злым!
Такое чувство я приобрел, когда познакомился с ним, а это еще больше закрепилось в течение нашей дружбы. Он был нежным товарищем, и в первый момент, когда мы познакомились в белградской гостинице «Метропол», я почти не смог в нем узнать образ веселого матроса с гармошкой из кинофильма «Человек с ружьем». Выглядел он скромно и просто…
После знакомства [в] тот же вечер мы договорились погулять по Белграду, чтобы Марк познакомился с городом. «Чтобы погулять по белградским улицам», — объяснил он просто.
Завтра утром, точно в назначенное время, он ждал в холле гостиницы. Его веселые глаза были нетерпеливыми, он едва ждал шагнуть на улицу! Заворожен этой радостью, которую я заметил, я как-то без размышления приветствовал его: «Здравствуй, Марк!» Сразу же я извинился. Я понял, что мы знаем друг друга только с вчерашнего дня, а еще я изменил его имя и вместо «Марк» я сказал «Марко».
Он принял это как неважную деталь:
— Здравствуй… Пошли, идем…
Он был людски любопытным, интересовался всякой мелочью, нежно улыбался прохожим, узнавающим его…
Он почти подскакивал, это был признак какой-то радости в нем.
Но тогда — он остановился, будто прислушивается, и вдруг — он начал петь. Запел он тихо этим своим бархатистым голосом, но это было все-таки так сильно, что его слышали и прохожие. Он пел для себя, для прохожих, для белградцев.
Мы дошли до Калемекдана, я показал ему Саву и Дунай[34]:
— Ой, какая красота! — воскликнул он. И долго так стоял, засмотревшись в две реки, которые слились в обнимку под развалинами древнего города. А затем он опять напевал легко и весело, чтобы… дать обещание:
— Знаешь… В следующий раз, когда приеду в Белград, я буду петь на моем концерте песню о Белграде. Буду! Наверное — буду!
После нескольких месяцев мы встретились в Москве. Я увидел его еще издалека, он махал руками и мы еще не успели поздороваться, а он уже говорил:
— Слова готовы!.. А и музыка при конце!
В моменте я растерялся, смотрел на него с малым удивлением.
— О Белграде песня. Услышишь ее!
Тогда я вспомнил его обещание. Концерт в Белграде! Он дал обещание [приехать] вместе с этой песней…
Я был у него дома. И у меня было такое ощущение, что я нахожусь у себя дома. В доме Марка Бернеса человеку и нельзя чувствовать себя иначе…
Тут были его дети, супруга Лиля — его друг и приятель, та, которая бросила карьеру… чтобы полностью посвятить себя своему Марку и воспитанию детей. Просто она поняла, что нужна Марку!
Тогда, смотря на все это, вспомнил я и первый концерт Марка в Белграде… После каждой спетой песни на концерте в Доме профсоюзов Марк посматривал за занавесом, есть ли там за сценой его Лиля. Увидев ее, его глаза начинали поблескивать. Он пел для людей и — Лили!
После некоторого времени мы снова встретились в Белграде. Тогда я услышал и песню о Белграде.
Воспоминания притекали, потому что слова песни напоминали:
С улыбкой иду по Белграду я,
московские песни пою,
и новым товарищам радуюсь,
и старых легко узнаю.
Тут Сава с Дунаем встречаются,
свиданью не будет конца.
Тут песни, как реки, сливаются
и наших народов сердца.
Белградцы, белградки, белградочки,
пожалуйста, спойте со мной…[35]
…Это была моя последняя встреча с Марком. Никогда больше мы не виделись, но я его… не забыл. Марка просто невозможно было забыть.
СПАСИБО ТЕБЕ, МАРКО! СПАСИБО ЗА ТО, ЧТО МНЕ ПОВЕЗЛО ПОЗНАКОМИТЬСЯ С ТОБОЙ!..
HVALA TI MARKO! HVALA, ŠTO SAM IMAO TU SRECÚ DA ТЕ UPOZNAM!
ЯРОСЛАВ СМЕЛЯКОВПоследняя встреча с Марком Бернесом
(неоконченное стихотворение)
В Югославии с Бернесом,
не сговариваясь ране,
мы столкнулись летним утром
под навесом в ресторане.
За кофейником блестящим,
как разбойники при деле,
разговаривая тихо,
мы все утро просидели.
Говорили мы по дружбе
по-немногому о многом,
но закончилась беседа
полусвязным монологом.
Монолог был этот вроде
социального заказа
композиторам, поэтам
по отдельности и сразу.
Все он требовал, чтоб все мы,
неважны ему детали,
о солдатах непришедших
песню снова написали.
Чтобы воинов, погибших
от чужой фашистской пули,
мы еще раз благодарно,
неутешно помянули.
Эта будущая песня
без названья и начала,
без мелодии и строчек
в нем уже существовала.
В это время над Белградом,
в синем небе
в самом деле
журавли беззвучным строем
к нам на Родину летели.
И на кладбище советском
на окраине Белграда…{122}
1971 г.
КАЙСЫН КУЛИЕВПесня, которую не споет Марк Бернес{123}
Шла война. В ноябре 1943 года наши войска форсировали Сиваш, заняли плацдарм на севере Крыма. В то время я, бывший кадровый парашютист-десантник, работал в армейской газете «Сын Отечества».
Войск было много, а плацдарм, взятый нами, тесен. Почти каждую минуту снаряд, выпущенный врагом, мог попасть в человека, машину, орудие, повозку или пулемет. Погода стояла чаще всего сырая, дождливая, туманная. В те дни мне по поручению редакции часто приходилось, подвернув полы шинели, переходить Сиваш по холодной, соленой воде и вязкой топи. Хорошо запомнил, как однажды уже в темноте я шел с редактором одной из дивизионных газет через Сиваш и пел «Шаланды, полные кефали…», подбадривая, утешая себя и товарища, пытаясь скрасить нашу трудную жизнь, внести в ее жестокий холод человеческое тепло.
Нам с товарищем пришлось ночевать под открытым небом, укрывшись мокрыми плащ-палатками. Мы не столько спали, сколько тихо пели, ожидая рассвета. Сначала мы пели о Косте-моряке, его шаландах, рыбаках, грузчиках, потом о темной ночи. Эта песня очень соответствовала тому, что переживали мы сами. Песни о Косте-одессите и темной ночи, спетые Марком Бернесом так душевно, так проникновенно, стали неотъемлемой частью жизни фронтовиков, частицей души каждого. Их пели во всех землянках, во всех госпиталях, пела вся армия, воевавшая с очень злым и сильным врагом. Судьба этих двух произведений Н. Богословского оказалась редкостно счастливой.
В те дни, когда я пел «Шаланды» — на Сиваше или где-нибудь на заснеженных и разбитых снарядами донских дорогах, сидя в кузове расшатанного грузовика, я вовсе не мог подумать, что мне предстоит встреча с Марком Бернесом, что артист, широко известный, славный и знаменитый, одарит меня своей дружбой и станет петь песни на мои скромные стихи. В те суровые дни войны, я, как и миллионы воевавших людей, просто не знал, вернусь ли к матери домой. Тогда так легко было умереть.
После войны меня ждали новые испытания, но прошли и они. Мои стихи, часто печатавшиеся в журнале «Новый мир», понравились Марку Бернесу. На некоторые из них он заказал музыку и написал мне, очень обрадовав этим. Вскоре у нас завязались дружеские отношения. Бернес очень понравился мне как истинный артист и милый человек. Его не сумела испортить широкая популярность, а это мне очень дорого в любом известном художнике.
Спесивые люди вообще не только неприятны мне, но и противны. Хорошо делать свое дело — большая радость, честь и благо для человека, это его высшее украшение. Марк Бернес очень хорошо делал свое дело, принося миллионам слушателей и зрителей своим талантом радость и наслаждение, вливая в них энергию, окрыляя их верой в жизнь. Его искусство было проникнуто горячей любовью к жизни, к людям, без чего, по-моему, работа художника мертва, она лишается главного — души, если проходит мимо человеческой радости и боли. А без них чем питаться творчеству? Дерево не может расти и цвести без почвы.
Главным свойством таланта и исполнительского мастерства Бернеса, на мой взгляд, были проникновенность и задушевность. В нем в высшей степени ощущалось обаяние таланта. Когда я слушаю в его исполнении «Враги сожгли родную хату», каждый раз меня охватывает озноб. Так исполнить эту замечательную вещь мог только Марк Бернес.
Он был артистом большой культуры и широких интересов, любил не только искусство, но и литературу. Об этом говорит даже тот факт, что он обратил внимание на мои стихи, заинтересовался ими. Мое стихотворение «Все еще впереди», опубликованное в «Новом мире», на которое по просьбе Бернеса Э. Колмановский написал музыку, артист впервые исполнил в одном из своих концертов, а затем — в большом предпраздничном концерте в первых числах ноября 1966 года в Кремлевском Дворце съездов. Оттуда с корзиной цветов Бернес пришел ко мне в гостиницу «Москва». Это было радостью не только для меня, но и для дежурных и горничных гостиницы. Они его хорошо знали и любили, как и множество людей по всей стране. Обаяние в человеке ничем не заменить, оно равно красоте, а может быть, и выше. Обаяние таланта прекрасно вдвойне.
Он казался очень ладным, крепким, рассчитанным надолго, никто не мог предвидеть, что так близок его конец, что смерть придет к нему так неожиданно, так несправедливо, когда он находится в полном расцвете сил и таланта. Так быстро и неожиданно сгорел Марк Бернес, прекрасный Бернес, милый Бернес!