И в описании арканзасской деревушки, и в картинах природы Твэн дает свежие, красочные образы, глубокие и правдивые, поднимающиеся на ступень обобщения.
Твэн, юморист «дикой западной» школы, даже в «Томе Сойере» и «Геке Финне» во многом остается верным себе. Превосходным образцом западного юмора, юмора «границы», является сцена на плоту, перенесенная Твэном из «Гека Финна» в «Жизнь на Миссисипи».
Гек Финн попадает на чужой плот, где становится свидетелем перебранки двух трусов, пытающихся запугать друг друга и тем самым избежать настоящей драки. Один кричит:
«У-ух! Я настоящий старый убийца, с железной челюстью, стальной хваткой и медным брюхом, я — трупных дел мастер из дебрей Арканзаса! Смотрите на меня! Я тот, кого называют «Внезапной смертью» и «Всеобщим несчастьем». Рожденный бурей и землетрясением, сводный брат холеры и родственник черной оспы со стороны матери! Смотрите на меня! Я проглатываю девятнадцать аллигаторов и бочку виски на завтрак, когда я в добром здоровье, или бушель гремучих змей и мертвеца, когда мне нездоровится. Я раскалываю несокрушимые скалы одним взглядом и могу перереветь гром! Отойди все назад! Дайте моей мощи простор! Кровь — мой излюбленный напиток, и стоны умирающих — музыка для моего слуха! Обратите на меня ваши взоры, джентльмены, и замрите, затаив дыханье, — я сейчас выйду из себя!»
Драться этот поглотитель аллигаторов не собирается. Его противник, впрочем, не уступает ему ни в трусости, ни в хвастовстве.
«У-ух! Склоните головы и падите ниц, ибо приблизилось царство скорби! Держите меня, ибо я чувствую, как рвутся из меня мои силы! У-ух! Я — сын греха, не давайте мне воли! Берите закопченные стекла, вы все! Не рискуйте смотреть на меня простым глазом, джентльмены!
Когда я в игривом настроении, я запасаюсь меридианами широты и долготы, вместо сети, и ловлю китов в Атлантическом океане! Я почесываю голову молнией и убаюкиваю себя громом! Когда мне холодно, я подогреваю Мексиканский залив и купаюсь в нем, а когда жарко — обмахиваюсь полярной бурей; когда мне захочется пить — я хватаю облако и высасываю его, как губку; когда мне хочется есть — брожу по земному шару, и голод ползет за мной по пятам. У-ух! Склоните головы» падите ниц! Я накладываю ладонь на солнце и — на земле наступает ночь; я откусываю ломтики луны и ускоряю-смену времен года; если я встряхнусь — горы рассыпаются. Созерцайте меня через кусочки кожи — не пробуйте взглянуть простым глазом! Я — человек с каменным сердцем и лужеными кишками! Избиением небольших общин я развлекаюсь в свободные минуты, а истребление народов — это моя основная профессия! Необъятные просторы великой американской пустыни принадлежат мне: убитых мною я хороню в моих собственных владениях!»
В этих классических примерах западного хвастовства Твэн следует образцам народного юмора, нашедшего выражение в рассказах о былых героях Запада и Миссисипи — Крокете, Майке Финке и Беньяне. В сцене на плоту особенно много от Крокета, который, как рассказывали о нем, однажды, когда земля примерзла к своей оси и перестала вертеться, а солнце застряло между двумя кусками льда, помог земле и солнцу выйти из трудного положения.
Во всех произведениях Твэна, даже самых поздних, много от безудержного в своей выдумке западного юмора, юмора вранья, фантастики, самых красивых девушек, самых уродливых собак во всем Кентукки, на всей Миссисипи, во всем мире.
О великанах — «полу-лошадях, полу-аллигаторах» рассказывали за много лет до рождения Твэна. Даже библейские легенды в устах негров, этих первых американских юмористов, звучали как типичные повествования «границы». Вот, например, отрывок из «истории» Давида и Голиафа.
«— Что это такое, старый царь Саул? — спрашивает маленький Давид.
— Это старый Голиаф.
— Чего он хочет?
— Он хочет драться.
— Но ты ведь царь, не правда ли? Разве ты не можешь помочь ему удовлетворить его желание?
— Кто, я? — говорит Саул. — Я женатый человек. Конечно, я его не боюсь, но у меня жена и целое семейство».
Наконец, Голиафу надоедает словесное препирательство. Он выступает вперед и говорит, точно матрос с Миссисипи: «Я помесь дикой кошки… Я полон злобы и готов к драке».
Твэн не только впитывал в себя с раннего детства фольклор американского Запада, он изучал его, коллекционировал анекдоты, народные сказания, суеверия, приметы.
В «Томе Сойере» и «Геке Финне» собрана целая энциклопедия суеверий и примет. Тут и дохлые кошки, и гнилая вода, и гороховые стручки, чтобы выводить бородавки; тут ведьмы, черти и опасности, возникающие, если перечислить, что будешь готовить к обеду, или вытряхнуть скатерть после захода солнца и т. д.
После очередной нравоучительной беседы Гек почувствовал себя очень тоскливо, и вот что он рассказал: «Сияли звезды, и в лесу печально шелестели листья; и я услышал, что вдалеке сова кричит над кем-то, кто умер;-а козодой и собака воют над кем-то, кто должен умереть; а ветер шептал мне что-то, я не мог разобрать, что именно, и от этого у меня холодная дрожь проходила по спине. Потом я услышал вдали, в лесу, тот звук, который издает привидение, когда хочет что-то сказать, что его заботит, а его никто не понимает, и поэтому ему не лежится спокойно в могиле и приходится этак бродить в тоске каждую ночь. Я так приуныл и так струхнул, что пожалел, что у меня нет компании. А тут паук пополз у меня по плечу, и я стряхнул его, а он попал прямо на свечу, и не успел я пошевельнуться, он уже весь сморщился. Не приходится говорить, что это ужасно плохая примета и принесет мне беду…»
От западного юмора у Твэна особенная любовь к пародиям. Твэн-моралист пишет многочисленные пародии на тему о богатстве. В «Бродяге за границей» богатством оказывается навоз, в «Романе эскимоски» — рыболовные крючки.
Твэн, враг ханжества, пошлости, лицемерия, создал не одну пародию на вульгарный оптимизм, на трафаретную сентиментальную литературу «благополучного конца» (рассказы о признательном пуделе, благодетельном авторе и благородном супруге), он многократно пародирует тему скверного и хорошего мальчиков, показывая, насколько лжива проповедь воскресных школ. Твэн пишет пародии на псевдо-высокие чувства. Такова его пародия «Легенда о Загенфельде». Пародией же является в «Геке Финне» монолог о королях.
Жизнь «границы», новой страны без культурных традиций и признанной литературы, жизнь суровая, полная опасностей и отчаянной борьбы за существование, способствовала развитию юмора грубого, даже жестокого.
Совершенно в духе этого юмора заявление «вандала-простака», которому пришлось слишком много слышать о Микельанджело: «Я никогда не чувствовал себя таким благодарным, таким успокоенным, таким счастливым, столь полным благословенного мира, как вчера, когда я узнал, что Микельанджело умер».
Грубость и преувеличения, самые крайние, обязательны в юморе Твэна. Пароход, наскочивший на мель, конечно, вышибает эту мель на середину залива. Тому Сойеру предсказывали, что «быть ему президентом, если его до той поры не повесят». Даже в «Принце и нищем», в полном соответствии с традициями западного юмора, Том, узнав, что похороны скончавшегося Генриха VIII состоятся не скоро, замечает: «Странный обычай, а тело сохранится?» У Твэна немало страшных шуток — о гробовщиках, о трупах, разгуливающих по кладбищу, о людоедстве в поезде и т. д.
Безудержность юмора Дальнего запада нашла выражение не только в легендах о том, как Крокет вмешивался в жизнь небесных светил, а Беньян перекраивал на новый лад земную поверхность, но и в менее фантастических рассказах. Сообщали, например, о появлении такого высокого человека, что ему приходилось влезть на стул, чтобы побрить свое лицо. Совершенно в этом духе Твэн в «Жизни на Миссисипи» рассказывает о тени, которая примерзла к полу, или о том, что во время пароходных состязаний на скорость, боясь нарушить равновесие судна, опытный моряк «всегда держится середины парохода и даже пробор делает посередине, пользуясь для этого ватерпасом». В «Геке Финне» и других произведениях Твэна фольклор использован с высоким мастерством. Простаки и остроумцы глухих мест Долины демократии заговорили на своем красочном, изобретательном, глубоко своеобразном языке с читателями всего мира.
Но Твэн ушел мастерски преподносить не только западный юмор. В «Томе Сойере» и других произведениях Твэна не трудно найти следы влияний юмориста Шилабера и еще более ранних писателей Востока с их способностью подмечать мелкие пороки, с их стремлением осмеивать скупость, жадность, тщеславие в фермерском быту Новой Англии. От старой американской традиции идет и любовь Твэна к изображению жуликов, пройдох и бездельников вроде Сэггза, Ловингуда и других.
Твэн, как никто, освоил также технику юмора появившихся позднее профессиональных юмористов эстрады, умеющих говорить смешные неожиданности, смешивать великое и малое, высокое и низменное, играть словами, пародировать, не бояться эксцентричности, диких преувеличений. Классические примеры юмористики этой школы содержатся в твэновских фразах о «спокойной уверенности христианина, у которого в руках четыре туза», об «огнедышащем драконе, который причинил больше неприятностей, нежели сборщик податей», о том, что «если в спешке строишь вселенную или дом, то почти наверняка потом заметишь, что забыл сделать мель или чулан для щеток…»
Твэн знал все законы своей профессии. Он умел подготовить смешной, неожиданный конец рассказа, выдержать строгое выражение лица на всем протяжении длинного предисловия к смешному заключительному аккорду.
По этому принципу Твэн построил, например, свою послеобеденную речь, начинавшуюся словами: «История повторяется». Произошло удивительное совпадение: сегодня все напоминает Твэну одно событие из его прошлого. Случилось, что Твэн с приятелем никак не могли достать билеты на поезд. Внезапно кондуктор узнал Твэна и предоставил ему отдельное купе. Однако он принял Твэна за…генерала Маклеллана. «И вот тут-то, — заключил Твэн свою речь, — появилось то чудесное совпадение, о котором я говорил в самом начале. Услышав, за кого меня приняли, я потерял дар слова, и