Вот Биксби пытается заставить своего ученика усвоить названия всех мысов, деревушек, плантаций, мимо которых идут суда по Миссисипи. Когда приходит время проверить знания «щенка», оказывается, что тому и в голову не приходило запоминать все эти важные сведения. Биксби спрашивает:
— Слушай-ка, а зачем я, по-твоему, называл тебе эти мысы?
Герой очерков отвечает, как типичный «простак»:
— Ну… ну… я думал… ну, чтобы поразвлечь меня.
В одной из глав своей книги Твен описывает изумительную красоту природы на Миссисипи, а затем делает замечание, что для лоцмана, стоящего на посту, романтика и красота реки исчезают.
Это, конечно, не так. Очерки убедительно показывают, как глубоко воспринимал лоцман Клеменс романтическую прелесть Миссисипи. Вместе с тем Твен заставляет читателя ощутить и романтику труда — творческого труда лоцмана. В большой мере именно это определяет привлекательность «Старых времен на Миссисипи». Писатель настойчиво знакомит нас с деталями лоцманского дела, заставляя совершенно чуждых этой профессии людей разделить чувства «щенка», гордого масштабами познаний, необходимых для лоцмана, смелостью и мастерством этих волшебников с Миссисипи.
С каким подъемом описывает Твен, например, искусство лоцмана Биксби, который в темноте провел судно через опасный проход у Шляпного острова!
Восторженно рассказывает Твен о деятельности созданной лоцманами ассоциации, защищавшей их интересы.
Один американский историк сообщает, что главу из книги Твена, в которой описана профсоюзная организация лоцманов, рабочие в США восприняли с большой радостью.
Поэтизируя лоцманов прошлого и, несомненно, отчасти приукрашивая их жизнь, Твен прямо или косвенно выражал не вполне приязненное, а то и откровенно недружелюбное отношение к современности. Есть в «Старых временах на Миссисипи» нечто такое, что отчасти сближало Твена с некоторыми американскими романтиками середины века.
В литературе США прошлого столетия видное место принадлежит плеяде талантливых писателей-романтиков. В произведениях Дж. Ф. Купера воспеты просторы Америки, богатой лесами, пушным зверем, пахотной землей и смелыми людьми. Вместе с тем в наиболее сильных, художественно-выразительных произведениях как Купера, так и Готорна, Мелвилла и других американских романтиков слышится недовольство плодами буржуазного прогресса.
Знаменитый герой романов Купера вольный охотник Натаниэл Бамппо — это, по выражению Горького, «безграмотный полудикарь… обладающий в совершенстве лучшими качествами истинно культурного человека: безукоризненной честностью в отношении к людям, ничем несокрушимой любовью к ним». И благородство Бамппо противопоставлено низости стяжателей.
В романах Мелвилла романтизированные обитатели тихоокеанских островов тоже противопоставлены фальши и лицемерию представителей цивилизованного мира.
В книге «Тайпи», например, Мелвилл воспел дикарей, которые не знают частной собственности и потому лишены пороков жителей больших торговых и промышленных городов США. Вместе с тем эти дикари по-своему счастливы.
В творчестве всех этих прозаиков, и особенно Купера, проявляет себя в той или иной мере и реалистическое начало, но все же они прежде всего романтики. Их творчество развивалось в годы, когда сущность капитализма и общественных противоречий, порождаемых им, еще не раскрылась в США во всей полноте. Однако этих писателей объединяло, во всяком случае, стремление противопоставить миру буржуазного хищничества образы людей чистого сердца. В произведениях некоторых американских романтиков звучат и социально-утопические мотивы, выражена мечта об обществе, строящемся на основе братского единения и взаимопомощи людей, совершенно чуждых собственнических интересов.
Творчество Марка Твена получило развитие в более позднее время. Он создавал свои книги уже после Гражданской войны, когда темные стороны капитализма становились с каждым годом все более очевидными для всех, кто способен был видеть жизнь. В книгах Твена — об этом еще будет речь ниже — господствует реализм. Но в некоторых своих произведениях и он развивал в той или иной мере традиции американского романтизма. Это относится, например, к «Старым временам на Миссисипи».
Твен романтизировал труд лоцманов на Миссисипи именно потому, что был не очень-то доволен Америкой «позолоченного века».
О том, что, описывая жизнь на Миссисипи в былые годы, Твен в какой-то мере полемизировал с современностью, совершенно ясно говорит одно примечательное место в его книге о лоцманах прошлого. Писатель заявляет, что он любит профессию лоцмана больше всех своих других профессий. «Причина проста: лоцман в те дни был на свете единственным, ничем не стесненным, абсолютно независимым представителем человеческого рода… редактор газеты не может быть самостоятельным и должен работать одной рукой: другую его партия и подписчики подвязали ему за спину… Священник также не свободен: он не может говорить всей правды, так как должен считаться с мнением прихода; писатели всех мастей — это рабы публики: пишем-то мы откровенно, бесстрашно, но, перед тем как печатать, «подправляем» наши книги. Да, в самом деле: у каждого мужчины, у каждой женщины, у каждого ребенка есть хозяин, и все томятся в рабстве. Но в те дни, о которых я пишу, лоцман на Миссисипи рабства не знал».
Твен и мечтает о жизни без рабства.
Надо добавить, впрочем, что в «Старых временах на Миссисипи» утопические нотки чувствуются все же довольно слабо. Книге Твена о радостном труде лоцманов при всех ее достоинствах не хватает широты поэтических обобщений. В ней нет того осознанного устремления в мир более справедливых и гуманных социальных порядков, которое с такой силой сказывается в творчестве Уитмена и нашло выражение в его стихах, созданных почти одновременно со «Старыми временами на Миссисипи» (например, в поэме «Таинственный трубач»).
«Приключения Тома Сойера»
Написав о лоцманах, Твен смог вернуться к «Приключениям Тома Сойера».
Вскоре повесть была завершена и вышла в свет. В «Приключениях Тома Сойера» Твен показывает себя мастером приключенческой литературы. Книга полна юмора, вызывает то улыбку, то громкий хохот. Вместе с тем автор повести предстает перед читателем как изумительный знаток человеческой психологии, бытописатель и тонкий лирик — поэт природы и людей.
Мучивший Твена вопрос: для кого, собственно говоря, предназначаются «Приключения Тома Сойера» — для, детей или взрослых? — нашел неожиданное разрешение. Это книга для детей, пользующаяся горячей симпатией и взрослых читателей. Каждому известны факты, когда книги для взрослых становятся любимыми книгами детей (вспомним хотя бы классические романы Свифта о Гулливере и Дефо о Робинзоне Крузо). Твен создал произведение иного характера. «Приключения Тома Сойера» — одна из не столь уж многих в мировой литературе высокохудожественных детских книг, которые близки сердцу читателя любого возраста.
Повесть привлекает юные души занимательнейшим рассказом об удивительных происшествиях в жизни обитателей Санкт-Петербурга. Твен вложил в книгу присущие ему живость выдумки, умение строить динамический сюжет. Он заставляет читателя с волнением ждать дальнейшего развития событий.
А сколько в повести неподдельного веселья, радующего всех, кто не лишен чувства юмора!
Тетя Полли хочет наказать Тома за очередную шалость.
«Розга взметнулась в воздухе — опасность была неминуема.
— Ай! Тетя! Что это у вас за спиной!
Старуха испуганно повернулась на каблуках и поспешила подобрать свои юбки, чтобы уберечь себя от грозной беды, а мальчик в ту же секунду пустился бежать, вскарабкался на высокий дощатый забор — и был таков!»
В церковь во время проповеди забежал пудель. А у Тома был жук. Пудель «начал клевать носом; мало-помалу голова его поникла на грудь, и нижняя челюсть коснулась врага, который и вцепился в нее. Пудель отчаянно взвизгнул, мотнул головой, жук отлетел в сторону на два шага и опять упал на спину. Те, что сидели поблизости, тряслись от беззвучного смеха, многие лица скрылись за веерами и носовыми платками; а Том был безмерно счастлив».
Потом пудель «позабыл о жуке и преспокойно уселся на него! Раздался безумный визг, пудель помчался по проходу и, не переставая визжать, заметался по церкви; перед самым алтарем перебежал к противоположному проходу, стрелой пронесся к дверям, от дверей — назад; он вопил на всю церковь, и чем больше метался, тем сильнее росла его боль; наконец собака превратилась в какую-то обросшую шерстью комету, кружившуюся со скоростью и блеском светового луча… К этому времени все в церкви сидели с пунцовыми лицами, задыхаясь от подавленного смеха. Даже проповедь немного застопорилась».
Твен не только развлекает читателя. В повести не так много каламбуров, комических мистификаций, пародий, как в некоторых его ранних произведениях. Но и теперь смех помогает писателю реалистически показывать разные стороны американской жизни.
Совершенно очевиден реалистический характер тех эпизодов повести, в которых господствует откровенная сатира. Твен смягчил, по собственному его признанию, некоторые, особенно резкие сатирические места в повести, когда окончательно решил, что она предназначена для детей: «Я свел драку мальчишек к одному абзацу; от всей речи в воскресной школе оставил лишь две первые фразы, чтобы не было и намека на сатиру, раз книга предназначается для детей; я смягчил все слишком резкие выражения, дабы ничто не оскорбляло слух».
Нельзя не видеть существенного отличия, например, между напоенной добродушным юмором речью, которую произносит в воскресной школе судья — отец очаровательной девочки Бекки, и саморазоблачительным выступлением в подобной же школе заведомого негодяя Дилуорти из романа «Позолоченный век».
И все же в «Приключениях Тома Сойера» есть немало сатиры.
Твен насмешливо рисует церковников, обличает фальшь воскресной школы. В Санкт-Петербурге, показывает он, есть немало ханжей. Вдова Дуглас все время «молится — чтоб ей пусто было!» и вызывает у Гека раздражение. В церкви нет подлинного благочестия, певчие вечно хихикают, и никто не в состоянии слушать скучную проповедь. Мальчики обменивают билетики, полученные за зазубривание стихов из библии, на рыболовные крючки. В результате Тома, который не может назвать ни одного из двенадцати апостолов, но сумел выменять нужное количество билетиков, награждают библией за примерные познания по части евангелия.