Никогда еще Марк Твен с такой определенностью и резкостью не объявлял о своем духовном родстве со всеми мучимыми, гонимыми, терзаемыми людьми на его родине.
В начале 80-х годов Твен решил пополнить свои очерки «Старые времена на Миссисипи» новым материалом, чтобы создать большую книгу. Для этого нужно было отправиться в поездку по родным местам, снова повидать Миссисипи. Как и тогда, когда Твен собирал материал для книги «Пешком по Европе», писателя привлекала и возможность вырваться из обстановки Хартфорда, взглянуть на чудесные уголки природы, подышать свежим воздухом, отвлечься от одолевавших его забот.
Американская действительность все меньше радовала писателя. В США появлялись новые миллионеры — владельцы земли, на которой были найдены нефть, уголь или серебро, строители железных дорог, банкиры, скотопромышленники, отдельные, особенно удачливые изобретатели. Но Твен знал, что фермерам и рабочим живется скверно.
За два десятка лет без малого, истекших со времени принятия закона о «гомстедах» — наделах, о продаже фермерам небольших участков на западе страны за номинальную цену, в руки частных лиц попало такое количество государственной земли, что на этой территории можно было бы разместить несколько европейских стран. Но владельцами «свободных» земель по большей части сделались не мелкие фермеры, а спекулянты, компании по строительству железных дорог, даже английские аристократы.
С каждым годом все ощутимее становился в США гнет банков и железнодорожных монополий. Фермеры теряли столь дорогую им независимость. А как раз в начале 80-х годов Маркс писал, что в Америке порабощение рабочего класса развилось «быстрее и в более циничной форме, чем в какой-либо иной стране!»[7]. Теперь, когда руки американских капиталистов были обагрены кровью рабочих, апологетам буржуазных порядков все труднее становилось говорить о Соединенных Штатах как о стране «равных возможностей»,
Еще жив был Уолт Уитмен. Как и прежде, он оставался бедняком, вынужденным отказывать себе в самом необходимом. После того как в 1873 году поэта разбил паралич, он временами прибегал к помощи благотворителей. Среди американских деятелей культуры, которые жертвовали деньги в пользу престарелого Уитмена, был и Марк Твен.
Судьба автора «Приключений Тома Сойера» сложилась иначе, чем судьба крупнейшего поэта Америки. Владелец одного из самых красивых особняков в Хартфорде, Твен был состоятельным человеком. Клеменсы как-то подсчитали, что сумма их годовых расходов уже превысила ту цифру, которой был не прочь похвастать шахтовладелец Лэнгдон, отец Оливии Клеменс.
В эти годы Твен еще чаще, чем в прошлом, вкладывал деньги в разного рода изобретения. Он финансировал постройку парогенератора нового типа, купил акции часовой фабрики. Иногда его избирали в члены правления той или иной фирмы. Впрочем, почти все мероприятия подобного характера приносили Твену лишь одни огорчения. Он как-то написал матери: «Жизнь для меня теперь совсем не шутка. Почти все время я чувствую себя загнанным, затравленным. Это происходит главным образом потому, что уж очень много дел и забот…»
Следует отметить, что интерес Твена к многочисленным изобретениям, которые он финансировал, был вызван не только желанием стать богачом, но и искренней заинтересованностью в техническом прогрессе. Не случайно же Твен уделял больше всего внимания техническим новшествам в печатном деле, которое он хорошо знал и любил. Недаром же он и сам пытался заниматься изобретательством. Твен, например, хотел усовершенствовать метод производства клише.
Он потратил особенно много сил и денег на наборную машину. Его радовала каждая новинка техники. Одним из первых в США он приобрел пишущую машинку, установил у себя в доме телефон, стал пользоваться «вечным пером».
Есть в США литераторы, готовые считать Марка Твена принципиальным врагом индустрии, который якобы рад был бы видеть на месте современной Америки патриархальную аграрную страну, «очищенную» от фабрик, машин, всего связанного с техникой. Но это заблуждение. В малоизвестном письме Уитмену Твен с гордостью перечисляет изобретения, которые вошли в быт людей за долгую жизнь поэта, — от парового молота и парохода до фонографа и электролампы. Как и Том Сойер, Твен не согласился бы долго жить на острове Джексона, вдали от цивилизации.
Но в начале 80-х годов он не без чувства облегчения и светлой радости очутился на пароходе, идущем по Миссисипи, мимо лесистых берегов, зеленых ферм, плантаций и деревушек.
Когда писатель впервые за много лет снова поднялся в лоцманскую рубку, его тотчас же узнали. Так как он не хотел назвать себя, то лоцман, по старому обычаю, наговорил ему всяких небылиц о Миссисипи, а в завершение оставил его за рулем. Бывший лоцман Клеменс пережил несколько тревожных минут.
Потом были тихие дни в рубке. Не раз Твен встречал восход солнца вместе с лоцманами. Река не потеряла своего очарования. Лоцманы рассказывали все те же смешные истории о хвастунах, неукротимых выдумщиках с Миссисипи. Твен побывал, конечно, на судне, которое водил Биксби. Где-то на реке повстречался пароход, который носил название «Марк Твен».
Неожиданно для себя писатель почувствовал, что им овладевает тяжелая грусть. Былое ушло безвозвратно. В Ганнибале Твен встретился с друзьями детства, которые уже стали пожилыми людьми. Каждое утро, писал Твен, он просыпался мальчиком («во сне все лица опять молодели»), а «ложился спать столетним стариком», ибо за день успевал насмотреться на своих постаревших друзей.
Писатель убедился также, к своему удивлению, что знакомые с детства места захирели. Правда, пещеры, где он бродил мальчиком, теперь превратились в прибыльные известковые разработки, но жизнь в Ганнибале не стала от этого лучше. Обитатели городка казались людьми скучными — они как-то опустились. Многие испытывали чувство глубокого разочарования. То, чего ганнибальцы ждали от реки, от жизни, не пришло. Жители крохотной столицы сельскохозяйственной округи как будто сжались, стали менее весомыми в этой огромной, шумной стране. Удовлетворенности, обеспеченности, уверенности в завтрашнем дне, которые должны были, казалось, прийти со зрелым возрастом, не было. Что и говорить, сила не в руках у людей, близких к земле. Хозяева всего — железнодорожные компании, владельцы зернохранилищ, спекулянты.
Твен сумел увидеть все это, так как и сам переменился.
Дома Твена ждали новые литературные муки. Первую часть «Жизни на Миссисипи» он писал с радостью, но теперь надо было нагонять строки, чтобы книга соответствовала по объему стандартам, узаконенным издателями в США.
Сияюще-светлый мир начальных глав книги разрушается во второй части «Жизни на Миссисипи», Твен переходит здесь к описанию только что закончившегося путешествия, возвращаясь к привычной форме путевых заметок. Очерки о новых лоцманах на Миссисипи, о посещении Ганнибала чередуются с анекдотами, фактическими справками или описаниями кровавой мести, существующей еще среди южных плантаторов.
В некоторых главах, и особенно в тех, где Твен вспоминает прошлое Ганнибала, он поднимается до уровня высокого художественного мастерства. Порою же писатель касается тем, мало его интересующих. И это дает себя чувствовать.
В январе 1883 года Твен написал издателям, что его жена «еще не приступила к редактированию книги и, конечно, не позволит послать Вам ни строчки корректуры, пока она все не прочтет, а может быть, предаст книгу анафеме».
В том же году Твену исполнилось сорок восемь лет. Он занес в свою записную книжку следующие слова: «Человек, который делается пессимистом до сорока восьми лет, знает слишком много; тот, кто оптимист после сорока восьми лет, знает слишком мало».
Как и раньше, Твен радовался жизни в кругу семьи, был добрым отцом и ласковым мужем, его письма жене и дочерям по-прежнему были полны смешных выдумок, добродушного подтрунивания. Зная, как боялась Ливи всяких нарушений правил этикета, Твен, например, написал ей, что якобы он недавно появился в светском обществе во фраке с большой дырой на спине. Правда, «успокоил» Твен жену, открывшийся белый кусок подкладки был закрашен чернилами темного цвета.
Он много шутил. Но чувство неудовлетворенности в душе Твена, этого, как многие думали, баловня судьбы, росло и росло…
Опущенные главы
О том, какой глубокий характер носила неудовлетворенность Твена американской действительностью, позволяют судить, в частности, скрытые от читателей главы из «Жизни на Миссисипи».
Когда во время второй мировой войны банкирский дом Дж. Пирпонта Моргана, владевший рукописью «Жизни на Миссисипи», разрешил опубликовать ее полностью, впервые стало известно, что издательская цензура нанесла этому произведению Твена гораздо более значительный ущерб, чем раньше предполагали. В процессе редактирования книги из нее были выброшены не только отдельные абзацы, но и многостраничные главы.
Писателю очень больно было коверкать «Жизнь на Миссисипи». Он с горечью говорил друзьям о своей борьбе за эту книгу и о «пустотах», возникающих в его произведении. Но издателей пугали критические замечания Твена о США, и они требовали новых и новых купюр.
Среди так называемых опущенных глав есть глава о книге английской писательницы Троллоп, посвященной ее поездке по США еще в первой половине прошлого века. В главе XXIX «Жизни на Миссисипи» приводится выдержка из путевых заметок Троллоп, рисующая дурные манеры американцев, обедавших в какой-то гостинице. Этот кусок Твену удалось сохранить в печатном тексте своей книги. Но ему не позволили выразить солидарность с путешественницей.
Между тем в первоначальном тексте «Жизни на Миссисипи» говорилось: «За такие правдивые картинки наш народ осыпал бедную простодушную миссис Троллоп выразительнейшими ругательствами и оскорблениями. Но она только рассказала всю правду — и наш возмущенный народ это знал». «Из всех туристов, — сказано дальше в опущенной из книги главе, — мне больше всего по душе госпожа Троллоп. Она тут нашла «цивилизацию», которую тебе, читатель, было бы трудно выдержать, — ты бы даже не счел это цивилизацией вообще! А миссис Троллоп говорила об этой цивилизации неприкрашенными словами, — неприкрашенными и неподслащенными, и в то же время говорила честно, без всякой злобы и без ненависти. Иногда в ее голосе прорывается возмущение, но повод к нему вполне оправдан — когда речь идет о рабстве, о дебоширстве, о «рыцарственных» убийствах, фальшивой набожности и всяких других безобразиях, которые сейчас ненавистны всем, как были ненавистны ей в те времена».