— Одно дам Петрику, — быстро поправился Кирилка, — одно тебе, одно Петрика маме, только одно сам съем… — И он залился румянцем.
— Ну вот, — весело сказала мама, — это как раз и будет деление. Ведь ты разделил между всеми четыре яблока. А можно их разделить между двумя. Правда?
— Правда, — сказал Кирилка, и две ямочки опять засияли на его веснущатых щечках, — тогда я дам по два яблока.
Что может быть прекраснее школьных каникул, в особенности когда эти каникулы проводишь впервые в жизни?
Кирилка, Петрик и Опанас признались друг другу, что лучше школьных каникул они еще ничего в жизни не знавали.
Но бесспорно, самое чудесное за это время был школьный праздник, на котором все трое — Кирилка, Петрик и Опанас — изображали дедов-морозов.
У мамы, правда, каникулы еще не наступали, но костюмы дедов-морозов, разумеется, шила она, и, разумеется, шитье происходило в столовой у Петрика. Целых два дня диван был завален ворохами марли, кипами ваты, серебряными звездами, золотой мишурой и блестящими нитями елочного дождя. Постукивая швейной машинкой, мама с увлечением сшивала какие-то белые лоскуты, превращая их в халатики для мальчиков.
А мальчики тем временем с не меньшим увлечением прямо ладошками мазали длинные полосы ваты прозрачным киселем из одной картофельной муки, чтобы потом посыпать эти мокрые липкие полосы хлопьями борной кислоты и мелко нарезанным елочным дождем.
Когда же ватные полосы высыхали, они делались твердыми, похожими на бумажные, и громко шуршали. Кроме того, они блестели, будто их на самом деле посыпали только что выпавшим снегом.
Этими самыми полосами мама обшила подолы, края и рукава белых халатиков. Получалось в точности как у тех дедов-морозов, которые обычно ставятся под елками.
Когда мальчики нарядились в эти халатики, подпоясались серебристыми поясками, нахлобучили белые шапки с серебряными звездами и привязали ватные бороды, жесткие от киселя, все трое оказались так похожими друг на друга старичками, что мама сказала, будто невозможно отличить, который из трех Петрик, который Кирилка, а который Опанас…
А во время елочного праздника мальчики стояли под высокой темной елью и торжественными голосами, немного завывая, читали хором стихотворение Некрасова:
Не ветер бушует над бором,
Не с гор побежали ручьи,
Мороз-воевода дозором
Обходит владенья свои.
А кругом в пышных марлевых юбочках, обшитых круглыми ватными помпончиками, кружились девочки-снежинки. И когда они в такт музыке взмахивали руками, помпончики, привязанные на лентах к их ладошкам, взлетали вверх, и казалось, будто и впрямь идет снег.
После школьной елки была еще елка в заводском клубе — грандиозная елка вышиной в два этажа, сверкающая электрическими лампочками.
Потом была елка у Петрика. Потом елка у Опанаса, где все получили по яблоку необычайной величины и такого же красного цвета, как щеки самого Опанаса.
Кроме того, все трое ходили в кино, и вообще было великое множество других восхитительных развлечений.
Когда наступило первое утро после каникул и когда Петрик, немного сонный, отвыкнув рано вставать, одевался при свете электрической лампы, а потом шел в школу и было еще сумрачно и похоже на вечер, он чувствовал такую печаль и сожаление…
Как быстро все прошло! Уже конец каникулам, а казалось, только вчера они прибежали из школы домой и показывали маме Кирилкины отметки.
Однако печаль его стала мало-помалу проходить, когда он встретил Кирилку и Опанаса, и бесповоротно рассеялась, когда они втроем подошли к знакомому белому зданию школы, и отворили знакомую широкую дверь, и повесили шубки на знакомую вешалку, и вошли в свой класс, может быть чуточку забытый за эти две недели, но такой знакомый, знакомый до последнего гвоздика на стенке.
Было похоже, будто они вернулись обратно домой после очень приятного, но чуточку утомительного путешествия…
А в большую переменку они затеяли любимую, хотя и запретную игру — состязание в беге по всем четырем школьным этажам.
Возможно, если бы Петрик состязался с Опанасом, ему и в голову бы не пришло задерживаться на площадке четвертого этажа и совать нос в чужие дела. Опанас бегал слишком хорошо. Нельзя было терять ни одной секунды на остановки.
Но поскольку бежать пришлось с Кирилкой, который проворством не отличался, Петрик не торопился и разрешил себе полюбопытствовать, чем так заняты два очень солидных мальчика, по положению не ниже третьего или четвертого класса, которые, стоя лицом к окошку и спиной ко всему остальному миру, что-то с увлечением разглядывали.
А сунув свой любопытный нос туда, куда его совать не следовало, Петрик мгновенно забыл и про Кирилку, который невыносимо торопился, и про Опанаса, который стоял в роли судьи посередке нижнего коридора и, вращая головой направо и налево, с нетерпением ждал возвращения бегунов, чтобы в свою очередь вступить в состязание с победителем.
Петрик стоял, будто приклеенный, пораженный в самое сердце, забыв обо всем.
В руках у одного из мальчиков, того, что был повыше ростом, смугловат и курчав, он увидел маленький красный переплетик, полный марок необычайной красоты. Хорошенько разглядеть эти марки ему, однако, не удалось, потому что присутствие его было тут же обнаружено вторым мальчиком, тем, что с жадностью рассматривал эти марки.
Этот второй, совершенно белобрысый, заметив Петрика, сердито на него цыкнул:
— Ну, ты… брысь отсюда, а то…
Обладатель марок быстро, по-воровски, сунул красный переплетик в карман, но, окинув Петрика высокомерным взглядом и увидев, что это не больше чем ничтожный первоклашка, он успокоился и холодно, с кислой гримасой проговорил:
— Проваливай к чертям!..
И тут на Петрика нашло.
Он не только не ушел, он даже с места не двинулся. Разумеется, в начале года, при поступлении в школу, Петрик не посмел бы даже близко подойти к таким двум важным мальчикам. Спустя два месяца после начала занятий он, может, и позволил бы себе эту вольность, но безусловно после такого приема скатился бы с четвертого этажа до первого, и без остановки.
Но теперь, теперь Петрик был решителен и смел, как подобает настоящему второкласснику. Потому что именно теперь, после каникул, он, конечно, не мог считать себя абсолютным первоклассником. Уж во всяком случае наполовину-то он перешел во второй класс.
И вместо того, чтобы удрать с величайшей поспешностью, он неожиданно для себя быстро и решительно проговорил:
— У моего папы этих самых… марок хоть лопатами сгребай… Тьма тьмущая!
Выговорив такие слова, Петрик ужасно испугался. Ведь это было самой бессовестной выдумкой, которая немедленно могла раскрыться. Что тогда?
Но как ни странно, ему поверили.
Хотя белобрысый презрительно фыркнул:
— Катись, катись, а то покажем…
Курчавый, который был, по всей видимости, гораздо главнее белобрысого, довольно дружелюбно спросил:
— Откуда у твоего отца столько марок?
Причем в глазах у него зажглись жадные огоньки.
Тут Петрик полностью обнаглел. Он вспомнил, что папа иногда приносит с завода иностранные журналы и каталоги, на которых изредка попадаются никем не содранные марочки. И он сказал:
— Мой папа получает из-за границ… прямо массу сколько журналов… и все облепленные марками…
— Интересно! — сказал курчавый, побежденный сообщением Петрика. — И часто он получает?
— Очень часто! — воскликнул Петрик. — Каждый день.
— Интересно! — повторил курчавый и, уже совсем благосклонно посмотрев на Петрика, прибавил: — Как-нибудь притащишь свои марки…
— Ладно! — в восторге воскликнул Петрик.
Теперь у него отлегло от сердца: было ясно — его не прогонят и не поколотят.
Красный переплетик снова появился из глубины кармана, и оба мальчика немедленно углубились в созерцание марок, причем они капельку посторонились, чтобы и Петрику было видно. Хотя шею ему приходилось вытягивать по-гусиному, но Петрик это делал с необычайным удовольствием.
До конца большой переменки очарованный Петрик не отходил от своих новых знакомых. Особенное восхищение вызывал у него Лева Михайлов. Так звали курчавого мальчика, как видно большого знатока марочных дел.
Тем временем Кирилка и Опанас поджидали Петрика в нижнем коридоре и не могли понять, что с ним случилось и куда он мог пропасть…
Глава десятая. Коллекция Левы Михайлова
Лева Михайлов был из третьего класса «Б». Он собирал марки уже больше года. А прежде эта коллекция принадлежала его старшему брату Виктору. Неудивительно, что в Левином альбоме было около двух с половиной тысяч марок ста сорока пяти разных стран и колоний. Левина коллекция славилась по всей школе, а сам Лева пользовался уважением даже у мальчиков пятого класса.
Можно себе представить счастье Петрика, когда через несколько дней после знакомства Лева Михайлов из третьего класса «Б» сам подошел к нему и сказал, что если Петрик хочет, он может показать ему свой марочный альбом и даже, конечно если Петрик хочет, притти с этим марочным альбомом к Петрику прямо на дом.
Конечно, Петрик хотел. И как он мог не хотеть? Ушки у него ярко зарделись, и он бросил на Кирилку и Опанаса взгляд, полный превосходства.
— Зафорсил! — весьма недовольно сказал Опанас и отошел в сторону.
Кирилка же только вздохнул.
Весь тот день Петрик ходил за Левой Михайловым положительно по пятам. Он заглядывал ему в лицо влюбленными глазами и через каждые три фразы повторял:
— Значит, придешь? И с альбомом?
Кирилку и Опанаса Петрик даже не позвал взглянуть на знаменитую марочную коллекцию. Наоборот, он их предупредил, что уроки придется делать по отдельности, потому что вечером он, вероятно, будет очень занят с Левой Михайловым.
Кирилка и Опанас были оскорблены до глубины души.
Между нами говоря, Лева ни за что не пошел бы к первоклашке Петрику, да еще с альбомом, но он надеялся получить несколько новых марок.