А если сказать, что он, Петрик, никогда в глаза не видал пиратов, кроме как на картинках в книге, а просто выменял у Левы эту пиратскую марку на шведскую серию? А клятва? А вдруг, несмотря ни на что, грянет гром, который убивает… Нет, нельзя.
Но откуда же сам Лева достал пиратскую марку?
Петрик с ужасом взглянул на окно и поскорее зажмурился. Может быть, они уже там, в садике, и только ждут, пока улягутся папа и мама… И тогда они залезут в окно…
А это что такое? Петрик холодеет от страха. Полосы света, неясного и дрожащего, ходят по противоположной стене, пробиваясь сквозь узкие щели прикрытых ставен… Это они! Наверняка это они, с маленьким ручным фонариком… Шарят по окну и выискивают, как бы лучше пролезть в комнату. Петрик натягивает одеяло на голову и замирает.
Под одеялом темно и тихо.
Только сердце колотится…
Тук-тук… тук-тук-тук.
А может, это не сердце стучит? Может, это они барабанят пальцами в окно: «Петрик Николаев, немедленно открой!» Они, они…
И сейчас тот самый страшный, одноногий, совсем как в «Острове Сокровищ», крикнет:
«Ты Петрик Николаев?»
Потом они заорут все разом:
«У тебя марка с черной печатью? Теперь ты должен служить нам всю жизнь, до самой смерти!» — и засмеются зловещим смехом, как полагается всем пиратам.
Потом они заткнут ему рот полотенцем и потащат с собой в пиратскую страну Гонделупу. А он даже не знает, где находится эта страна. Посмотреть на карте? Да помещаются ли пиратские страны на географических картах?
Ох, как страшно, как страшно…
И почему не слышно голосов папы и мамы? Или они ушли? И оставили Петрика одного в целом доме?
Петрик обливается холодным потом, сдергивает с головы одеяло и облегченно вздыхает…
И папа и мама дома. Слышен голос папы и мамин смех. Они дома. Как он мог подумать, что его оставят одного?..
И Петрик ясно представляет себе, как они сидят вдвоем, папа и мама. Папа в качалке читает газету, а мамочка в своем любимом уголке возле печки…
И оба они даже не думают, что их Петрик владеет ужасной маркой.
Необходимо ее уничтожить. Как он об этом не подумал раньше? Пусть лучше у него ничего не будет. Разорвать на мельчайшие кусочки — и дело с концом. В крайнем случае можно скатать в бумажный шарик и проглотить. Только чем же запить?
Стараясь не смотреть на окошко, за которым качается на ветру уличный фонарь (если только это фонарь…), и отвертываясь от стены, по которой ходят полосы света от этого фонаря (а может быть, и не от этого…), Петрик вылезает из-под одеяла. После теплой постели ему зябко, и сразу все тело покрывают пупырышки «гусиной кожи»…
Где тапочки? Без тапочек мама не велит ходить по полу. А за маркой нужно перебежать всю комнату. Она в столике, на самом дне ящика, под красками и открытками.
Вечно пропадают эти тапочки! Под стулом, что ли, они? Или под кроватью? Наверное, поглубже, возле самой стенки.
На четвереньках Петрик лезет под кровать. При этом стул с легким грохотом отодвигается.
Кажется, здесь…
И вдруг за спиной раздаются легкие шаги и голос… совершенно незнакомый шопот:
— Петрик…
Петрик замирает. Из-под кровати торчат только голые пятки.
Пираты… Неужели они влезли в окно?
— Петрик, где ты? — слышит он тревожный шопот.
Ох, да ведь это мама!
— Здесь, — отвечает Петрик и вместе с тапочками пятится из-под кровати.
— Что с тобой? Почему ты не спишь? Зачем тебе тапочки?
— Сам не знаю, — жалобно отвечает Петрик и бросает тапочки на пол.
В самом деле, они ему совсем не нужны.
Он лезет под одеяло, еще сохранившее тепло, сразу согревается и успокаивается. Теперь, когда рядом мама, ему кажется удивительно — неужели он кого-то боялся?
— Я буду спать, — говорит он.
Ему очень хочется, чтобы мама посидела рядышком, пока он уснет. Но просить об этом стыдно — такому большому, первокласснику.
— Спи, Петрушечка мой, — говорит мама, целует его, щекочет пальцем за ушком и уходит.
Теперь можно спать. Но Петрику снова не спится. Он слышит ее голос. Она что-то говорит отцу. Наверное, про него. И сердце его сжимается от стыда. Как он мог так поступить? Ее обмануть? Стащить потихоньку их общие марки и выменять у Левы… пусть на редчайшую, на красивейшую марку… но потихоньку…
Слезы навертываются на глаза, и Петрик начинает жалобно всхлипывать. Он плачет в подушку, и понемногу весь угол становится мокрым от слез…
Душа у него разрывается от нежности к матери и жалости к самому себе. Ему хочется, чтобы мама его услыхала… Когда плачешь, так легко обо всем рассказать и вымолить прощение…
И он плачет чуточку громче.
Но никто не приходит. Играет по радио нежная музыка, и Петрик потихоньку успокаивается, перестает плакать и только глубоко вздыхает. Постепенно прекращаются и вздохи. Мокрые ресницы плотно смыкаются, и когда мама все-таки приходит на него взглянуть, он крепко спит, изредка во сне вздыхая и причмокивая…
Мама щупает мокрые ресницы и влажный угол подушки.
Она отходит обеспокоенная и немного смущенная.
Она садится в свое кресло у печки. Берет чулок. Огромная дыра. Будто пятку кто-то выгрыз… Как это Петрик ухитряется? Валенки… Но почему же он плакал? Может, плохая отметка и он боится сказать? Или поссорился с Кирилкой и Опанасом? Странно, мальчиков не было уже два дня.
Она кладет чулок на колени, задумчиво и взволнованно смотрит на завитки, пылающие в стеклянном шарике электрической лампочки.
А она-то думала, что знает решительно все о своем мальчике, что она самый близкий его друг и товарищ…
Но что же случилось? Почему он втихомолку плакал? Или, может, во сне?
Утром Петрик встает бодрый, розовый, у него совершенно ясные мысли.
Во-первых, ни в коем случае нельзя уничтожать такую редчайшую марку. По меньшей мере глупо проглатывать то, за что отдана целая серия.
Во-вторых, нужно узнать у Левы, где он достал эту марку и не опасно ли хранить ее дома.
А в-третьих, пусть Лева скажет, хотя бы приблизительно, где и как отыскать на карте пиратскую страну. Зачем? Будет видно в дальнейшем…
В-четвертых…
Однако это «в-четвертых» было уже возле школы, и Петрик так и не решил, о чем он еще спросит у Левы.
В этот день поймать Леву было неимоверно трудно. Он все время куда-то торопился. Но все-таки настойчивость Петрика победила.
— Лева, — сказал Петрик, озабоченно заглядывая Леве в глаза, — ее… знаешь кого?.. ее можно держать дома? Не опасно?
Разумеется, Лева сразу понял, кто это «она», но тем не менее в глазах у него на секунду мелькнуло недоумение.
— «Она» не опасная? — попрежнему озабоченно и настойчиво добивался Петрик. — Марка страны Гонделупы…
Последние слова он произнес неуловимым шепотком.
В то же мгновение Лева все сообразил.
— Если никому не показывать, то какая же может быть опасность?.. Прячь подальше, вот и все. Клятву помнишь?
— Помню, — печально проговорил Петрик и покорно прошептал: — Я ее спрячу подальше…
Как легко было со шведской серией! Ни от кого прятать не приходилось. Пожалуйста, все смотрите! Даже наоборот — самое большое удовольствие всем показывать…
— Лева, погоди, — воскликнул Петрик, удерживая Леву за рукав, — не уходи…
— Чего еще? — нетерпеливо сказал Лева. — Не понимаешь, я спешу. У меня слишком мало времени, чтобы с тобой возиться…
Все-таки он задержался, хотя вид у него был недовольный и высокомерный.
— Лева, — сказал Петрик, — ты не можешь сказать, где ты ее достал… марку?
— Не могу! — отрезал Лева.
— Я хочу найти на карте… эту страну… в каком месте искать?
И вдруг Лева захохотал зло и насмешливо.
— Может, соску прикажешь тебе дать? — закричал он, прищуривая глаза. — Или манную кашку? Как вам понравится? Ищи… по всему миру ищи… И помни, пока не найдешь, не смей ко мне приближаться… Понял?
Глава шестнадцатая. В поисках неведомой страны
Три дня подряд стояли невероятные морозы. Все дрова, заготовленные папой и Петриком на целую неделю, мама сожгла за эти три дня. И, кроме того, еще две полные корзины каменного угля. Она топила печи по два раза в день — утром и вечером, и дверцы, раскаленные докрасна, яростно шипели, когда на них брызгала вода. В комнатах было тепло, но в ванной все-таки был здоровенный мороз. Стены серебрились, покрытые инеем, а в самой ванне на дне блестел лед, и для Мальчика-с-пальчик можно было бы устроить настоящий каток.
Умываться там было геройством, на которое способен был только папа. Жутко было смотреть, как он плескал себе на грудь и спину ледяную воду, а пар от него валил, будто из корыта, налитого кипятком. Впрочем, на третий день он не выдержал и, конфузливо улыбаясь, пошел умываться на кухню. Что касается Петрика и мамы, то они с первого же дня перекочевали туда со всеми своими умывальными принадлежностями.
Самым морозным днем была суббота. Градусник показывал тридцать девять ниже нуля — неслыханно низкая температура для этих мест.
Петрика не пустили в школу, и все утро он не мог успокоиться.
— Увидишь, занятий вовсе не будет, — говорила мама. — В такой мороз разве кто придет?
Каково же было ее удивление, когда по дороге в «Гастроном» она встретила сначала Опанаса, потом Кирилку!
Опанас несся, как вихрь, и щеки его казались раскаленными докрасна. Кажется, приложи к ним ледяную сосульку — и она зашипит и в один миг растает.
— Опанас! — крикнула мама. — Разве вы занимались?
— Занимались! — крикнул Опанас и пронесся дальше.
— Застегни воротник! — снова крикнула мама.
Она еще хотела спросить, почему он перестал к ним приходить готовить уроки, но разве успеешь сказать что-нибудь путное такому головорезу? Он уже был где-то далеко, за углом переулка.
Кирилка же шел не спеша. Они с мамой столкнулись носом к носу, два розовых старичка, поседевшие на морозе.
— Кирилка, — сказала мама, — ох, как холодно! Ты не замерз?