На третьей переменке он вспомнил вдруг про Леву. Вот до чего он забывчивый! Ведь он еще вчера решил спросить у Левы, бывают ли ошибки на географических картах. А если бывают, не одно ли это и то же — Гваделупа и Гонделупа? Вчера он нашел наконец на карте какую-то Гваделупу. Может, это и есть то самое?
Он сбегает за Левой Михайловым на второй этаж, и они пойдут рядышком, беседуя, как двое настоящих друзей. А может, Лева захочет поговорить с ним о марочках? Или поменяться?
Петрик был очень доволен, увидев, что Кирилка с Опанасом тоже побежали следом за ним на второй этаж. Что ж, пусть знают, что он может обойтись без них и навязываться им не подумает!
Они столкнулись лицом к лицу — Лева и Петрик. Прямо на лестнице. Лева спускался вниз, Петрик бежал наверх.
— Лева! — воскликнул Петрик, нежно порозовев. — Лева, подожди!
Лева остановился.
— Ну? — проговорил он и, по своей всегдашней привычке, вскинул голову. — Чего тебе?
— Лева, — продолжал Петрик, доверчиво трогая Леву за рукав, — давай о чем-нибудь поговорим…
Лева стоял на одну ступеньку выше, и потому Петрик казался особенно крохотным.
— С тобой? — переспросил Лева, слегка прищурившись.
Петрик сразу почувствовал себя самым ничтожным существом в мире. Ему больше не хотелось говорить с Левой, и вообще было лучше им не встречаться.
Но рядом, на лестнице, стояли Кирилка и Опанас. Они не спускали с них глаз, с Петрика и с Левы. Они слушали каждое их слово. И потому Петрик, стараясь не робеть, сказал:
— Я хочу поговорить с тобой, — и совсем тихо прибавил: — насчет страны Гонделупы…
Лучше бы ему совсем не упоминать про эту несчастную страну. Лева вдруг взбесился, покраснел, оттолкнул Петрика и крикнул вне себя от злости:
— Петрик Николаев, что ты ко мне пристаешь? Ты мне надоел, как тысяча чертей! Не лезь… Предупреждаю тебя… а то… честное пионерское, я тебя так вздую… Ты дурак, понимаешь?
Оглушенный и испуганный, Петрик смотрел на Леву и ничего не понимал. За что? За что он на него кричит? И как он смеет? Никто никогда так не обращался с ним. Ни один человек. Закусив губы, чтобы не расплакаться, Петрик все же не мог удержаться, чтобы не взглянуть на Кирилку и Опанаса, своих бывших товарищей. Неужели они будут смеяться над ним?
На лицах мальчиков, застыло удивление и несомненный испуг. Но Петрику показалось, будто оба насмешливо и торжествующе улыбаются.
Этого вынести он не мог. Слезы брызнули у Петрика из глаз, и он кинулся вверх по лестнице на второй этаж.
Хотя зачем ему нужен был теперь второй этаж?
Глава двадцать первая. Драка на лестнице
Мальчики переглянулись.
— Вот дрянь! — сказал Опанас.
— Дрянь! — хотя и тоненьким голоском, но твердо повторил Кирилка.
— Это вы кого, шпингалетики? — добродушно проговорил Лева, поровнявшись с мальчиками. — Стыдно ругаться. Нехорошо… Ай-ай-ай!..
— Это мы про тебя, — сердито сказал Опанас.
— Это ты дрянь! — тоненько повторил Кирилка.
— Да, — запальчиво крикнул Опанас, — это ты дрянь… и ты вор!
— Вор! — повторил Кирилка и вдруг потряс своим маленьким веснущатым кулачком.
Сперва Лева как-то растерянно и глупо улыбнулся. Но тут же глаза у него стали круглые и бешеные. Он побледнел и проговорил шопотом, наступая на Опанаса:
— Повтори… повтори, что… ты… сказал?..
Сердце Опанаса прыгнуло куда-то в пятки. Он отступил на нижнюю ступеньку. Может, лучше не связываться?
Но Опанас никогда не был трусом, и только на мгновенье страх овладел его сердцем. Если Леве так хочется, он может повторить все с начала до конца, потому что все это самая настоящая правда.
— Ты вор и дрянь! — сказал он тихо, но отчетливо. — Еще раз повторить?
Нет, больше не нужно. Ошибиться невозможно. Ясно и громко сказано самое постыдное из человеческих слов. Вор…
Лева стоит растерянный и оглушенный.
Вор…
Он, Лева Михайлов, отличник, ученик третьего класса «Б», вор?
Он, пионер Лева Михайлов, вор?
Кто смеет бросать ему такое отвратительное обвинение? И такое несправедливое обвинение! И даже если оно брошено какими-то сопляками-первоклашками, все равно он не намерен терпеть.
Лева крепко сжимает кулак, даже ногти впиваются в ладонь, и с силой ударяет Опанаса в ухо.
Опанас покачнулся. Охнул.
Лева сжимает в кулак другую руку.
— Получай еще…
Но рука помимо воли останавливается на полдороге и опускается вниз. Это Кирилка. Он подпрыгивает и всей тяжестью своего тела виснет на замахнувшейся руке.
Лева стряхивает Кирилку ударом свободной руки. Но маленький Кирилка вновь подпрыгивает и снова повисает на Леве.
Ага, сразу с двоими! Он готов. И он им покажет, этим первоклашкам! Не посмотрит, что их нельзя трогать.
Все трое, сцепившись в плотный клубок, тяжело дыша, награждая друг друга безжалостными тумаками, со ступеньки на ступеньку то поднимаются вверх, то опускаются вниз и вдруг с размаху налетают на пионервожатую Зину, которая сбегает по лестнице.
— Ребята, — кричит Зина, — вы с ума сошли! Сейчас же прекратите…
Но они ничего не слышат и ничего не понимают. Драка распалила всех троих. Они не могут остановиться. Опанас короткими ударами молотит Леву по спине. Кирилка молча с побледневшими щеками и крепко стиснутыми губами беспрестанно подпрыгивает и хватает Леву за руки. Лева бросается из стороны в сторону, машет руками наподобие ветряной мельницы, стараясь изловчиться и достать руками Опанаса. Кирилку он пока не трогает. Сначала нужно разделаться с одним, с Опанасом.
— Что они делают? — кричит Зина и сама старается растащить сцепившихся мальчиков.
Но одной ей никак не справиться.
— На помощь! Сюда! Помогите разнять! — кричит она, и троих драчунов, красных, вспотевших, растаскивают наконец в разные стороны.
— Как вы смели? — кричит Зина, сверкая глазами. — Какое безобразие… А тебе как не стыдно! Колотишь младших ребят… второклассников… Позор!
— Мы из первого . А», — говорит Опанас и вдруг заливается громким плачем.
— Они распустились вконец, эти дрянные первоклашки! — кричит Лева. — Думают, они маленькие, так им все можно! Они… они обозвали меня… меня вором… — и тоже громко ревет.
— Он и есть вор! — кричит Опанас, размазывая кулаком липкие слезы. — Вчера мы узнали в «Гастрономе» все… все… все…
— В «Гастрономе»? — восклицает пораженная Зина.
— Вранье, сплошное вранье! Ничего они не могли узнать… сплошное вранье, — уже совсем не владея собой, хрипло кричит Лева.
— Не вранье… Кирилка взял у тетки деньги… и мы… — кричит Опанас.
— Ты действительно взял у тетки деньги? — спрашивает Зина.
Кирилка бледнеет.
— Да, — говорит он шопотом, — тридцать рублей…
Зина хватается за голову.
— Что ж это такое? — говорит она почти шопотом и по очереди смотрит на Кирилку, на Опанаса, на Леву.
Непременно нужно выяснить это дело. И сегодня же. Но когда? После уроков она должна посмотреть стенгазету в пятом . А». Затем будет собрание в восьмом «Б», затем она должна зайти к завучу насчет отстающих; кроме того…
Сколько дел! Сколько дел! Прямо голова пухнет. Сколько дел! Все нужно успеть… И все нужно самой. А теперь эта история с тридцатью рублями. Неужели этот маленький рыженький… У него такие испуганные глаза…
— Сегодня в три часа приходите в пионерскую комнату, — строго говорит Зина, — ты, ты и ты…
И она по очереди тычет пальцем в Опанаса, Кирилку и Леву.
— А теперь бегите на урок. Не слышите разве? Звонок!..
Глава двадцать вторая. Петрик изгнан из класса
Когда Кирилка с Опанасом вбежали в класс, Петрик уже сидел на своем месте. Он спустился по другой лестнице, пробежав весь коридор второго этажа. И даже успел сполоснуть водой и вытереть носовым платком глаза и щеки, чтобы не было заметно слез.
Конечно, обо всем происшедшем на лестнице он не знал и знать не мог. Понятия не имел он о том, как друзья вступились за его посрамленную честь, в защиту справедливости и дружбы, и потому сидел пасмурный, мрачный, с сердцем, полным обиды и разочарования. Он больше не верил ни во что. Он больше не верил в дружбу… Раз у него нет больше товарищей, он проживет один. Пусть.
И когда Кирилка сел рядом, Петрик нарочно отодвинулся на самый краешек парты, показывая, что с этой минуты между ними все кончено и лежит пропасть, через которую перешагнуть невозможно.
Но Кирилка не обратил внимания на это значительное движение Петрика. Ему было не до того. После вопроса пионервожатой Зины о теткиных деньгах он снова вспомнил про сдачу — двадцать восемь рублей двадцать пять копеек, — забытую у продавщицы (или потерянную!), и помертвел от ужаса.
Что делать ему через сорок минут, когда кончите этот последний урок? Куда он пойдет? Куда?
Только не домой… только не домой… только не домой…
Но куда же?
Очень неясно, словно сквозь пушистую завесу падающего снега, ему представлялось одно чудесное место… Его там, наверное, хорошо встретят… «Ну вот, опять руки в чернилах… и шарф совсем плохо завязан… Ах, какой ты!» скажет ему Петрика мама. А может, она еще скажет так: «Хочешь, Кирилка, оставайся у нас, пока с Севера приедет твой отец?» А потом она скажет: «Вот и отлично, теперь у меня два мальчика — Кирилка и Петрик». А потом они сядут за стол, и лампа будет гореть под зеленым абажуром, и они будут все вместе делать уроки — Кирилка, Петрик, Опанас и мама… И он ни за что не сделает ни одной кляксы… А потом она, Петрика мама, скажет…
Когда учительница Клавдия Сергеевна назвала Кирилкину фамилию, Кирилка не очень-то хорошо соображал, что ему нужно делать. Он был очень далеко. В той маленькой столовой, где так нежно пиликает на своей скрипочке сверчок и так ярко сияет лампа под зеленым абажуром.
— Тебя к доске, тебя к доске! — где-то позади раздается голос, кажется, Опанаса.