— Так ты его знаешь?
— Так мы вместе покупали!
— Здравствуйте! Так почему ты раньше молчал?
— Так вы меня раньше не спрашивали.
— А про что я тебя спрашивала? Про китайского императора?
— А зачем он вам? — с опаской спросил Опанас. — Что вам дался Кирилка?
— Как вам это нравится? Он опять забыл! Я ж тебе час толкую, пусть приходит за сдачей — двадцать восемь рублей и какие-то там еще копейки… Теперь понял?
— Понял, понял!
— «Понял, понял»!.. Так беги ему сказать. Что ты стоишь? Тебя приклеили или что?
— Тетя, — с отчаянием крикнул Опанас, — так вы ж меня за плечо уцепили… мне с места не сойти!
Толстая продавщица окончательно возмутилась:
— Кто тебя держит?! Беги… Кто тебя уцепил?! Беги…
Опанас побежал, но через несколько шагов он остановился и вернулся обратно к продавщице.
— Тетя, а ведь Кирилка, наверное, из-за той сдачи не знал таблицу на четыре…
— Горе мне с этими хлопцами! — испуганно воскликнула продавщица. — Так-таки и не знал?
— Ни словечка. А тетка уже, наверное, отстегала его за сдачу…
— Хвороба на нее! Разве можно бить ребенка?
— Она у него сущая ведьма, — печально сказал Опанас и побежал что было мочи, теперь уже нигде не останавливаясь.
Он так торопился, что не заметил, как добежал до общежития, где жили Кирилкины родные, как вбежал по лестнице в дом и как с разбегу попал на самую середину комнаты, почти к обеденному столу.
Все были в сборе. И Кирилкина тетка, тощая, с растрепанным пучком на затылке. И Кирилкин веснущатый дядя. И Кирилкин двоюродный брат Генечка, похожий на лягушонка, большеротый и лупоглазый. И еще там был какой-то совсем незнакомый дядя в мохнатых сапогах. Это были на редкость удивительные сапоги, до самого живота и привязанные к поясу.
— А где Кирилка? — тяжело дыша, спросил Опанас. — Разве он еще не приходил?
— Еще нет, — сказал незнакомец в мохнатых сапогах, — он в школе.
— Ну, что вы, — сказал Опанас, — в школе его уже нет… Я сам из школы…
— Тогда где же он? — испуганно спросил незнакомец.
— Может, он пошел прямо ко мне? Я еще не был дома… Ведь я из-за сдачи прибежал сюда…
— Какая сдача? — крикнула тетка.
— Которую он вчера в «Гастрономе» забыл, когда чай покупал… Еще он может быть у Петрика… Сейчас я его найду…
— Мы вместе пойдем искать Кирилку, — сказал незнакомец и, как был, прямо в свитере, вышел вместе с Опанасом на улицу, только на голову нахлобучил меховую шапку с длинными, до пояса, тоже меховыми ушами.
Глава двадцать четвертая. Так где же он?
Чайник кипел чуть ли не целый час, гневно выбрасывая из носика белые облачка пара. Он фыркал, пыхтел, булькал, стараясь изо всех сил напомнить о своем существовании. И нужно было окончательно оглохнуть, чтобы не слыхать этого сердитого голоса. В конце концов даже крышечка с костяной пуговкой принялась подплясывать, тоже стараясь звенеть как можно громче.
Но они ничего не слыхали. Они были слишком расстроены, чтобы обращать внимание на такие пустяки, как кипящий чайник, хотя бы этот чайник выходил из себя от злости и пускал пары, как самый настоящий паровой котел.
Они все еще так и стояли в прихожей, Петрик и мама. Петрик, как пришел из школы, в шубке и с портфелем, а мама в своем голубом кухонном переднике и с мокрым полотенцем через плечо. И они были очень взволнованные и расстроенные.
— Как ты мог? Как ты мог? — в который раз дрожащим голосом повторяла мама. — Я все понимаю, но как ты мог так сказать?
Петрик рыдал. Растирая слезы то маминым фартуком, то рукавом своей шубы, то кухонным полотенцем, всем, что попадало под руку, и захлебываясь, он говорил:
— Сам не знаю… Сам не знаю… что на меня нашло…
Он уже рассказал ей обо всем. И о том, как он на катке поссорился с Опанасом и как Опанас с Кирилкой все шептались, а с ним не хотели дружить; и как ему из-за этого стало обидно, хотя, может, он сам перед ними виноват; и как он пошел на большой переменке к Леве Михайлову поговорить о той самой марке из страны Гонделупы, а Лева с ним не захотел разговаривать, а прогнал его да еще назвал «дураком» и еще разными плохими словами; и как ему стало еще обиднее; и как он после этого плакал. А потом Кирилка стоял у доски, как пень. И что на него тоже нашло — это на Кирилку, — когда он хорошо знает таблицу на четыре. А ему, Петрику, тоже было ужасно неприятно, потому что ведь он взялся, чтобы Кирилка хорошо учился до самой весны. А уж потом все получилось так, что вспомнить стыдно. И теперь, как ему быть с Клавдией Сергеевной? И с Кирилкой? И что скажут все ребята? И Опанас?
— Уж не знаю, что мне делать, — вытирая последние слезы все тем же маминым передником, говорил Петрик.
— Неужели не знаешь? — спросила мама.
— И перед всем классом? — в свою очередь, спросил Петрик.
И он представил себе строгие глаза Клавдии Сергеевны и вообразил, как она говорит ему при всем классе: «Нет, нет, нет… таким не место в советской школе». Это ужасно! Неужели Петрик никогда больше не увидит школу?..
— Может, мы пойдем вместе? — робко произносит Петрик. — Ты и я?
— Ты разве трусишь, Петрик? — спрашивает мама и смотрит куда-то в сторону.
— Нет, я не трус, — обиженно говорит Петрик. — А если она меня не простит?
— Клавдия Сергеевна поймет и простит. И я тебе совсем не нужна, чтобы поговорить с ней.
— Она сказала, чтобы пришел папа или ты… Разве вы не пойдете? Или у папы нет времени?..
— Папа очень занят, это правда, но раз его вызывают в школу, у него время найдется. А теперь беги поскорее к Кирилке.
— К Кирилке? Зачем?
— Петрик, ты глуп! Зови его скорее к нам. Скажи, что мы очень хотим его видеть. Скажи, что вместе будем сегодня делать уроки…
— А если он не захочет?
— Захочет.
— Только я раньше поем…
— Нет, раньше сбегай за Кирилкой. Это очень полезно после школы прогуляться. А я напеку вам блинчиков с вареньем…
— По десять штук! Ой, какой я ужасно голодный!..
— Если увидишь Опанаса, тоже зови.
— А его зачем? Мы в ссоре.
— Петрик, пожалуйста, не спорь. На его долю тоже будут блинчики.
Разве маму переспоришь? У, она такая настойчивая! Но и Петрик упрям. Ему очень не хочется первому начинать; с Опанасом разговор.
— Мама, — говорит он, — как ты не понимаешь: если с человеком в ссоре, то его не зовут кушать блинчики, да еще с вареньем.
— Петрик! — строго смотрит мама.
Но в эту самую минуту чайник, который до тех пор вел себя еще более или менее прилично, прямо задохся от ярости, и мама наконец-то услыхала.
— Боже мой! — крикнула она. — Распаялся! Полностью распаялся…
Она бегом пустилась на кухню, и это было очень кстати, потому что воды в чайнике осталось совсем немного, и он действительно мог распаяться.
А Петрик, махнув рукой, пошел за Кирилкой. Спорить с мамой не было ни малейшего смысла.
Пока он шел, он все время обдумывал, как ему сказать Опанасу, с чего начать и в каких выражениях.
Можно было сказать так: «Опанас, забудем нашу ссору и будем снова друзьями!» Это звучало красиво. «Опанас, забудем нашу ссору и будем снова друзьями!» А можно еще так: «Опанас! Если я виноват, ты меня прости. Если ты виноват, я тебя прощаю!» Это, пожалуй, даже лучше. Но можно и так: подойти, протянуть руку и сказать только два слова: «Мир и дружба».
Как лучше?
О том, как начать мирные переговоры с Кирилкой, Петрик даже и не думал. Это было просто. Он подойдет и скажет ему: «Кирилка, тебя мама зовет!» И Кирилка пойдет прямо и безо всяких. Но Опанас? Пожалуй, самое лучшее два слова: «Мир и дружба», и протянуть руку.
Но, вообще говоря, еще никем не доказано, кто с кем должен первый мириться: он с Опанасом или Опанас с ним. И совершенно неизвестно, кто кого больше обидел: он Опанаса или Опанас его…
И вообще, может, лучше не итти за Опанасом? Сказать маме, что просто не мог…
— Петрик! — вдруг услыхал он. — Стой! Куда ты несешься?..
Петрик остановился пораженный. Вот ведь какое совпадение! Он как раз думал об Опанасе, Опанас же прямо перед ним.
— Ты? — прошептал он, смутившись, и вдруг быстрой скороговоркой проговорил: — У нас блинчики с вареньем… по десять штук… для тебя, для меня и для Кирилки. Идем скорей к нам.
— Значит, Кирилка у тебя? — весело сказал Опанас. — Вот видите, я говорил, — обратился он к незнакомому человеку в удивительнейших меховых сапогах, — я говорил, что Кирилка должен быть у Петрика. Это и есть Петрик, наш самый лучший товарищ. Давно Кирилка у тебя?
— У меня его нет, — растерянно сказал Петрик, — я как раз бегу за ним…
— Нет? — тоже растерянно сказал Опанас. — Вот те раз! Видите, я вам говорил, может, он и не у Петрика, — снова обратился он к незнакомому дяде, — потому что мы немного были в ссоре…
Тут Петрик вспомнил все, что сочинил дорогой, и решил, что наступил самый удачный момент.
— Забудем нашу ссору и будем вновь друзьями! — сказал он торжественно и озабоченно прибавил: — А может, Кирилка в школе?
— В том-то и штука! В школе его нет, дома его нет. До меня бегали — тоже нет. У тебя нет. Так где же он? — сказал Опанас и прибавил: — А я на тебя не обижался… Тут целая история… Все твоя Гондепупа… или как ее там?
Петрик багрово вспыхнул.
Опанас же продолжал:
— Все тебе расскажу… только сперва Кирилку сыщем. А Левка дрянь! Ух, дрянь!
— Мальчики, — сказал вдруг незнакомец в меховых сапогах, — как же так? Подумайте хорошенько, где еще может быть Кирилка… — И он потер ладонью лоб — очень похоже, как это делал Кирилка, когда чем-нибудь расстраивался.
Мальчики посмотрели друг на друга.
— Может, он в клубе? — неуверенно сказал Опанас.
— Уж нет! — твердо сказал Петрик. — На почте, вот где!
— Верно! — крикнул Опанас и шлепнул Петрика по спине. (И как это было приятно!)
— А чего он не видал на почте? — удивился незнакомец. — Довольно-таки странно.