– Тебе к доске! К доске иди… – раздается откуда-то с задней парты – кажется, голос Вовы Чернопятко.
И Кирилка, глубоко вздохнув, поднимается с места и идет к доске.
– Напиши таблицу умножения на четыре, – слышит он голос Клавдии Сергеевны и покорно берёт в руки мелок.
И вот он стоит у доски, теребит в руках мягкий белый камешек. Меловая пыль, осыпаясь, летит на пол, на его курточку, а он, не мигая, смотрит на учительницу.
Таблица умножения на четыре?
Разве он когда-нибудь знал эту самую таблицу умножения?
Но, Кирилка, неужели ты забыл? А окна в школе? Только сегодня утром ты самостоятельно решил такую трудную задачу с окнами на четырёх школьных этажах. А ведь это и было умножение на четыре. Ну вспомни же, Кирилка, вспомни…
– Что же ты не пишешь? Начинай, – говорит Клавдия Сергеевна, а сама с пристальным вниманием смотрит на мальчика.
Что с ним? Стоит как в воду опущенный. В глазах испуг…
А умножение на четыре они проходили совсем недавно. И, помнится, когда она вызывала Кирилку, он отвечал отлично.
Клавдия Сергеевна смотрит в классный журнал. Совершенно верно. Против Кирилкиной фамилии стоит пятёрка. Именно в тот день он отвечал ей таблицу на четыре.
Но что же с ним сегодня?
Что у него случилось?
– Положи мелок на место. Ты весь испачкался, – говорит Клавдия Сергеевна. Голос у неё сейчас строгий. Она всегда справедлива, и если сердится – значит, есть за что.
– Давай повторим вместе, – продолжает Клавдии Сергеевна. – Четырежды два… сколько?
Кирилка рад бы ответить, но не может выдавить из себя ни слова.
Весь класс шёпотом подсказывает ему: «Восемь!» – а он молчит. Он так испуган, что даже вздохнуть боится. Стоит – и ни звука.
Клавдия Сергеевна тоже молчит.
Сколько труда и терпения понадобилось ей, чтобы мальчик пошёл наравне с классом, чтобы перестал робеть и дичиться! Очень помогла в этом его дружба с Петей Николаевым и Вовой Чернопятко. С тех пор как мальчики подружились, Кирилка так переменился! Последнее время она была в нем почти уверена.
Что же произошло сегодня?
Опять он стоит у доски, похожий на прежнего. Бледный, запуганный, полуоткрыв губы.
– Николаев! – Клавдия Сергеевна обращается теперь к Пете. Петя встает.
– Вы по-прежнему готовите уроки все вместе?
На Петиных щеках вспыхивает жаркий румяней. Он давно забыл о своём обещании помогать Кирилке до самой весны, до тех пор, пока они не перейдут во второй класс. Он исподлобья смотрит на учительницу и молчит.
– Почему ты не отвечаешь? – спрашивает та.
– Нет, мы больше вместе не готовим… – Эти слова Петя произносит очень тихо и отводит в сторону глаза.
– Почему же?
И вдруг Пете снова становится так обидно. Они над ним смеются. Они не хотят с ним дружить. Они не хотят с ним даже разговаривать, а он ещё должен с ними готовить уроки. Не будет этого!
И он сердито говорит:
– Вот ещё! Не хочу я вместе с ними… – И неожиданно для себя с мрачным видом произносит любимое выражение Лёвы: – Тысяча чертей… Не хочу – и баста!
Неужели эти слова сказал Петя Николаев? Неужели это он посмел так ответить учителю?
В классе становится до того тихо, что Петя слышит, как тревожно и громко стучит его собственное сердце.
Клавдия Сергеевна закрывает классный журнал. Встаёт. Подходит к той парте, на которой сидит Петя:
– Тебе не стыдно, Николаев? Как ты можешь так со мной разговаривать?
Пете очень стыдно. Он готов провалиться сквозь пол от стыда. Готов расплакаться на весь класс – так ему стыдно.
– Передай своему отцу, чтобы завтра он пришёл в школу… Я хочу с ним поговорить.
И тут на Петю находит. Он и сам не понимает, как он посмел.
– Сами говорите ему!.. – кричит он дрожащим от слёз голосом. – У моего папы нет времени расхаживать по всяким школам.
Ничего подобного не случалось ещё в первом классе «А». Да и не только в первом…
– Тогда пусть придет твоя мама, – говорит Клавдия Сергеевна. Она немного бледна. – А ты сам выйди из класса и лучше всего… ступай-ка сейчас домой…
Низко опустив голову, Петя проходит перед двадцатью партами первого класса «А». Осуждающие взгляды провожают его до самых дверей.
И последнее, что он видит, когда закрывает за собой дверь, это глаза Кирилки, полные испуга, и круглые щёки Вовы, с которых медленно сползает румянец…
Петя плохо помнил, как оделся, как шёл по улице, как подошёл к своей калитке. Ему хотелось только одного: скорей, как можно скорей домой и чтобы дома была мама. А ноги, ему казалось, как нарочно, идут ужасно медленно, и портфель оттягивает плечо.
И вот он пришёл. Стоит на крыльце. Сейчас он нажмёт звонок. И сейчас мама откроет ему дверь.
Но как ей сказать? Нет, он не может. Он лучше помолчит до вечера. Вечером он обо всём расскажет папе. Пусть папа его накажет. И пусть лучше папа, а не мама пойдёт завтра в школу.
Петя нажимает пуговку звонка. Получается такой тихий и очень жалобный звук.
Но мама всё равно услыхала.
Её шаги. Она торопливо бежит по коридору.
Щёлкает английский замок, и дверь распахивается. Вот она сама. Немного озабоченная. Её глаза. Её лицо. Её голос, и сразу тысяча вопросов:
– Петя?! Почему так рано? Я не узнала твоего звонка. Разве было только три урока?
И вдруг она видит его несчастные глаза, полные слёз, его побледневшие щёки.
– Петя, что случилось? Петя…
Разве можно от неё что-нибудь скрыть?
И Петя, громко рыдая, говорит:
– Мама… Мамочка, я сделал ужасную вещь… меня прогнали из школы…
Глава двадцать третьяНезнакомец в мохнатых сапогах
Что и говорить, суматошный нынче выдался денёк!
Драка с Лёвой – раз. Разговор со старшей пионервожатой Зиной – два. Ужасный случай, который произошёл с Петей на уроке арифметики – три. И в довершение всего Кирилка незаметно исчезает из школы, даже не предупредив об этом Вовку. Хорошо, хоть Зина назначила им прийти к трём часам. Можно успеть пообедать, сбегать за Кирилкой, и они вместе явятся на заседание в пионерскую комнату ровно в три. Минута в минуту!
Может быть, впервые за всю зиму Вовка возвращался из школы в полном одиночестве. А когда идёшь домой совсем один и рядом нет ни Пети, ни Кирилки, ни даже любимого щенка Тяпки, с которым, на худой конец, можно поразговаривать, разные мысли лезут в голову. И хочешь не хочешь, а приходится думать. Тут уж ничего не поделаешь…
И поэтому, возвращаясь из школы совсем один, Вовка всю дорогу думал.
Вообще же, для Вовки в жизни не было ничего неясного и раздумывать над чем-либо он не любил. А если и встречались какие-либо неясности, то рано или поздно всё само собой выяснялось – значит, тоже не стоило тратить времени на размышления.
Но сегодня… Сегодня сплошь всё казалось неясным.
Зачем, например, он сцепился с Лёвой? Из-за Пети? Но ведь с Петькой они поругались на всю жизнь. И разве ему, Вовке, не всё равно, обманул Лёва Михайлов Петьку или не обманул? Почему же у него зачесались руки? Почему он не мог не крикнуть Лёве: «Ты вор!»?
Непонятно…
И ещё другое: как мог Петька так сказать Клавдии Сергеевне? Как он посмел? И главное: почему он так сказал?
Вовка шёл, глубоко задумавшись, мрачно сдвинув чёрные брови. И он даже не обернулся, когда толстая продавщица из гастронома, увидев его, крикнула на всю улицу:
– Мальчик, мальчик, подожди…
Нет, Вовка шёл всё тем же ровным шагом и даже головы не повернул, словно этот возглас относился не к нему.
Между тем продавщица, стараясь догнать Вовку, кричала изо всех сил:
– Мальчик, мальчик… Ты оглох, что ли? Остановись!
Но Вовка будто и вправду стал слегка туговат на оба уха. Он шёл себе и шёл не оборачиваясь.
Тогда толстая продавщица ускорила шаг, догнала его, уцепилась за него и гневно крикнула:
– Стой же наконец!
Тут уж Вовка, само собой разумеется, остановился, и застыл как вкопанный.
– Ну? – вскричала продавщица, еле переводя дух. – Долго прикажешь за тобой гоняться?
– Ох, тётя! – воскликнул Вовка, тоже еле переводя дыхание. – Как вы меня испугали!..
– Нет, как вам это покажется? Бегу за ним целый квартал, и он же ещё на меня в претензии! Ну? – грозно продолжала она. – Говори, где ты был в воскресенье после обеда?
– Что вы, тётечка? – на всякий случай соврал Вовка. – Нигде я не был! Провалиться мне на этом самом месте… Целый день дома сидел! Вот спросите маму.
– Нет, как вам это покажется? – сердилась продавщица. – Он же целый час торчал возле моей витрины, и он же целый день сидел дома… Тогда кто это был?
Тут Вовка окончательно перетрусил. Где же он видел эту толстую сердитую тётку и в чем перед ней провинился?
А вдруг он расколотил стекло в какой-нибудь витрине? Конечно, всё возможно. Но где и когда? И как он мог начисто забыть о таком невероятном случае?
Стараясь высвободиться из цепких пальцев, державших его плечо, и озираясь по сторонам, Вовка жалобно захныкал:
– Ой, тётечка, честное-пречестное, это был не я… Ой, ой, ой, пустите моё плечо! Ой, ой, честное слово…
Продавщица сняла руку. Внимательно посмотрела на Вовку:
– Не ты, значит? Тогда кто же?
– А я почём знаю! – весело воскликнул Вовка. Он был в восторге, что ему так ловко удалось вывернуться. – А я почём знаю, кто бьёт стёкла в ваших витринах!
– Что?! – снова взвилась продавщица. – Какие стёкла? В каких витринах? Кто разбил?
Она опять цепко ухватила Вовку за плечо. Вовка пришёл в полное отчаяние:
– Тётечка, ну что вы меня держите? Пустите. Я ещё не обедал.
Но продавщица изо всех сил принялась трясти Вовку:
– Нет, раньше ты мне скажешь, кто бьёт стёкла, а потом будешь обедать! Ну?
– Зачем вы меня трясёте? Я ещё не обедал… – чуть не плача, стонал Вовка. – Это вы говорите про стёкла, а я ничего не знаю…
– Какие стёкла? Кто про них говорит! Уже час, как я тебе толкую: где тот рыженький, который вчера покупал чай в моём штучном отделе?