Ладно. Подхожу к двери на третьем этаже и звоню в домофон. Кто-то открыл мне, хотя я не уверена, что этот человек меня знает. Очередное доказательство того, что молодая девушка пройдет везде. Так я впервые оказываюсь в месте, где отливают серебро и мастерят изделия, – на третьем этаже, посреди производства. Хотя за неделю работы все кабинеты офиса, этажом выше, мне уже были знакомы.
У мастерской в этой пятиэтажке бывшего советского завода есть три этажа: второй – цех икон, третий – ювелирное производство, где я сейчас нахожусь, и четвертый – офис. На первом этаже пекарня, она к делу отношения не имеет. На пятом пустуют офисы премиум-класса, и двери туда закрыты. Это не мешает редким энтузиастам вроде меня топтаться там и складывать окурки в банку из-под «Нескафе».
Но сейчас о производстве. Вот оно – впереди длинный коридор открытых дверей. Это похоже на сон. Мне часто снятся коридоры. Пахнет плавленым воском и еще чем-то, наверное серебром (серебро вообще пахнет?). Налево и направо люди, вернее, их спины в синих халатах. У некоторых над столами висят иконы и молитвы, но не много – не больше, чем в маршрутке.
Ладно, мне идти до конца, в кабинет начальника производства – Виктора Викторовича. С ним связана еще одна интересная история, которую я слышала. Десять лет назад женщине, торговавшей при храме крестиками, надоело закупать их в мастерских, где ругаются матом. Она получила благословение на создание собственной мастерской и попросила прихожан нарисовать котиков, чтобы выявить способных и отправить учиться. Два котика ей понравились – Дашин и Витин. Сейчас женщина – генеральный директор, Даша – главный художник, а Витя – это Виктор Викторович, в кабинет которого я стучусь.
Никто не открывает. Оказалось, Виктор Викторович стоял в этот момент за моей спиной. Высокий, широкий в плечах мужчина с аккуратной рыжей щетиной. Мы знакомимся. Я провожу в его кабинете пять минут: он дает мне новые изделия для фото, мы говорим про сайт, я отмечаю, как красиво и в полном порядке развешены инструменты у него на стене, он отвечает: «Спасибо». Вот и все. Выхожу из кабинета. Встаю у двери и не могу понять, что это было.
Обычный мужчина, но не похож на обычных мужчин. Говорил просто и прямо, но у меня осталось теплое чувство, как будто я маленький ребенок и меня назвали хорошей.
Иду обратно по коридору и смотрю под ноги. Может, он просто нормальный? Однажды писатель Лимонов сказал моему другу: «Юноша, если вы хотите стать настоящим писателем, то вам нужно обязательно побывать в трех местах: в тюрьме, в психбольнице и на войне». Я бы ответила Лимонову, да жаль, меня там не было, я ж не хожу на митинги, так вот я бы спросила: «А можно мне на нормального человека посмотреть? Я знаю, куда заводят крайности. А куда приводят сильная воля и чистый разум?» И сейчас я как будто наконец посмотрела.
Возвращаюсь по лестнице наверх в свою канареечную ферму (так я называю розничный отдел) и даже думаю, что будь у меня такой муж – я бы никого не искала. Потом, конечно, смеюсь над собой: «Ха, это ты-то, да тебе бы через две недели надоело, у тебя третий взрослый разряд по изменам». Нет. В этом. Просто. Не было бы. Необходимости. Останавливаюсь на последней. Такие мысли, если честно, посещают меня впервые. И я совсем не влюбилась в него, а как будто открыла новый вид людей.
Когда я возвращаюсь на свое место, Ксюша уже собирается «уезжать в поля». Напоследок она берет со стола листок и обращается ко мне:
– Надя, – она повадилась задавать всем вокруг вопросы из теста, по которому собеседуют продавцов, – где находятся мощи пророка Илии?
И хихикает. Я даже особо не думаю:
– В Москве?
Все смеются от души. Оказывается, вопрос с подковыркой, ответить на него невозможно: считается, что пророк был взят на Небо живым в огненной колеснице (не верите? я тоже), соответственно, и мощей его нет.
– И что будет с продавцом, если он не ответит?
– Его не возьмут, – говорит Ксюша.
– Я уже здесь.
– А, кстати. – Уже в дверях Ксюша вспоминает и подходит ко мне. – Как ты? Начала в храм бесплатно ходить?
– Нет, я думаю, не стоит идти туда на спор.
– Почему?
– Бог дал нам свободу воли, – соображаю я, – и нужно сначала решить для себя, следовать тому, как он предлагает жить, или не следовать.
– Это правильно, – соглашается Ксюша. – Ты молодец. Но денег ты мне все равно должна.
С этими словами и хитрой улыбкой она уходит.
– Тысяча рублей, – раздается протяжно из-за двери.
Спускаюсь в трапезную на второй этаж – здесь ничего не продают, просто место, где все едят то, что приносят с собой. У меня сегодня бурито с курицей.
Небольшая продолговатая комната с длинным столом, светлыми старыми обоями и лакированным зеркальным буфетом. Холодильник, микроволновка. В углу у окна светит лампадка перед иконами, пахнет ладаном. Здесь же проходит молебен дважды в день – в начале рабочего дня и в конце. Однажды я случайно зашла туда ранним утром – было человек восемь и гендиректор. Она стояла у окна, в сторонке возле иконы, и тихо плакала.
Раньше на этом ветхом советском заводе работали от звонка до звонка, а теперь – от молитвы до молитвы. Вообще, первый раз собираясь в Мытищи, я боялась именно этого молебна. Краем уха я слышала о нем в офисе на набережной и представляла, что нас будут строить в ряд и бить линейкой тех, кто недостаточно громко молится. Или что меня встретят словами «покайся, грешница». Недавно я узнала, что «грех» – значит «промах». А если я никуда не целилась, то и промахнуться не промахнусь – вопросов быть не должно. Это меня немного расслабило. Но в трапезную я все равно напрягалась ходить. Зову Ксюшу с собой, но она часто бывает в разъездах. Поэтому я хитрила и ходила на обед до обеда, пока там было пусто, чтобы некому было спрашивать, почему я не молюсь и не крещусь перед едой.
Обычно срабатывало. Но сегодня не помогло. Тут уже сидит этот симпатичный парень Рома, ест суп и рушит мои планы. Я сажусь немного поодаль. И, не крестясь, начинаю есть.
А впрочем, ему до меня вообще дела нет. Хотя минут через пять он все-таки спрашивает:
– Мне кажется, я не видел тебя в храме. Ты не ходишь?
– Да. Меня набрали по объявлению, – говорю. – Разве обязательно нужно ходить в храм, чтобы здесь работать?
– Да нет, – оправдывается он, – Просто тут в обе стороны: прихожане становятся работниками, работники – прихожанами.
«Но меня вам не поймать», – думаю я.
– Тогда почему ты пошла именно сюда? В смысле, как тебя занесло к православным?
– Папа всегда говорил: в жизни все надо попробовать, кроме спида и героина. Я периодически сверяюсь с этим списком.
Рома усмехнулся, дожевал, а потом пояснил:
– Апостол Павел писал: «Все испытывайте, доброго держитесь».
– Я, вообще, так-то далека от религии. Я больше по чему-то новому и нужному.
Он заинтересовался:
– А что делает Церковь?
– Ну, выполняют ритуалы, деньги на людях зарабатывают.
– А-а, ты про такую Церковь. – Он откусывает кусочек хлеба.
– А что, есть какая-то еще Православная церковь?
– Есть, – отвечает он, отправляет в рот ложку супа и не собирается ничего добавлять.
С громким приветствием «Шалом, православные!» заходит беззаботный бородатый мужчина (я еще на набережной назвала его про себя «веселый дядька»). Рома, улыбаясь, привстает, и они трижды целуются в щеку.
– Ты б не шутил так, – говорит Рома, – тут отец Сергий ходит, вдруг не поймет?
– Когда это отец Сергий моих шуток не понимал?
Веселый дядька достал из холодильника контейнер с чем-то ароматным и начал разогревать.
– А ты как в храм попал? – спрашиваю я Рому.
– Как попал? Очень просто. Понял, что православие – истинная вера, принял ее.
– А вы не из храма, так? – без удивления спрашивает меня веселый дядька, я мотаю головой. – Ну и правильно. Так, раз в год можно зайти, свечку поставить. Главное, на службу не оставаться. Еще чего доброго совесть проснется, что с ней потом делать? Придется в храм ходить. А если ходить в храм, то грешить нельзя. – Он немного подумал. – Если не ходить, то тоже нельзя, но как-то оно спокойнее.
Я замечаю краем глаза, что Рома тихо угорает, и тоже перестаю скрывать улыбку.
– А вы ходите? – спрашиваю дядьку.
– Раз в неделю бываю.
– И давно?
– Да не, – протягивает он, – с девяносто пятого.
Бурито закончилось, а сидеть ради одних разговоров я не люблю. Но все-таки, пока не ушла, спрашиваю Рому:
– Какая же главная тайна у компании? Ты обещал.
Он стал серьезнее и помотал головой, типа «не за обедом».
– В другой раз.
Ухожу, каблуки стучат по паркету. В зеркало буфета вижу, что дядька провожает меня взглядом.
– На то и щука, – говорит он парню, – чтобы карась не дремал.
Кого он назвал щукой? И кого карасем? Это какая-то пошлая присказка? Тогда почему я слышу ее впервые? Я думала, что знаю все из них.
Собираюсь покурить на пятом этаже, добираюсь до сигарет. Захожу в соседнюю дверь за Юлей. Юля – менеджер интернет-магазина и единственная курящая из знакомых мне здесь людей.
Юля, кажется, знает о православии все. С детства она одна из всей семьи ходила в храм. Гадостей про церковь Юля тоже знает побольше моего. Генеральный директор в шутку называет ее «отступница». Юля бросила курсы регентов прямо перед завершением и перестала ходить в храм.
Юля говорит: «В монастырях одни геи, это все знают».
Или: «Из православных университетов отчисляют студентов, которые в пост едят пельмени. Что за маразм?»
Или: «Я в Боге не разочаровалась, только в людях».
Мне нравится слушать такие сентенции, они почему-то приводят меня в восторг.
Юля что-то долго объясняет покупательнице по телефону. Машет мне, мол, подожди. Я от нечего делать рассматриваю листовки, которые лежат у нее на столе, – памятки по уходу за серебряными изделиями. Такие вкладывают в каждый заказ. «Христианство, – думаю, – и искусство ухода за серебряными изделиями».