– Даня говорит: «Чувствительные скоты», – усмехается Соня. – Гадим друг другу, нам больно, но продолжаем гадить.
Даня – наш общий знакомый из Питера. Мы закуриваем и смотрим, как перетекают один в другой цвета неба.
Это не то, какой должна быть жизнь. Год за годом шло по кругу одно и то же. Как пить воду, прокипяченную несколько раз. Я ею не напивалась. Однажды я и мой будущий бывший шли по гипермаркету. Вся та жизнь была прогулкой по гипермаркету, которая затянулась на несколько лет. Мы стояли в рыбном отделе, когда я сказала ему, что больше так не хочу. Рыба на льду повернула голову, открыла рот и сказала: «Эй, не говори так». Он открыл ей рот пальцем и говорил за нее.
Мимо меня, Сони и замка пролетает несколько машин с мигалками. Я спрашиваю:
– Если смысл моей жизни – одно лишь продолжение рода, то чем я лучше перегноя?
Как-то в Питере я снимала квартиру, настолько пустую, что в ней не было даже холодильника. Каждый день я приносила пакет и каждый вечер выносила его. Вот, собственно, к чему сводится человеческая жизнь. Но ты ведь носишь нечто большее внутри? Какая-то сила двигает тебя по планете. Что, если ты чувствуешь, что это огромная сила? Как вместить этот вихрь в график пять через два? В Питере я несколько месяцев возвращалась с работы домой, писала дневник, ложилась, чтобы ни о чем не думать, и засыпала. Я знала, что так не может продолжаться. Тогда Соня позвала меня в гости – на новоселье ее друзей. И там сказала, что уезжает в Москву.
Мы поднимаемся из подземного перехода и проходим мимо пустого зимнего парка. Смотрим на подсвеченное серое здание в темном небе. Я спрашиваю: «Это Дом правительства?» Соня отвечает: «Ага».
Когда мы вернулись домой, Соня окончательно пришла в норму. Она даже съела спагетти с курочкой, которые я приготовила. Успех! Я пишу Никите: «Ты волшебник». Не знаю, что он там ей наговорил, но это сработало.
На радостях я предложила открыть бутылку вина, которую нам еще осенью принес один друг. Чуть не сказала на эмоциях, что люблю ее, но сейчас это прозвучало бы странно. Решаю подождать более удобного момента.
Чтобы ее развеселить, вспоминаю прикол с «кожаными рясами», она смеется, и мы тратим какое-то время, чтобы найти в интернете подходящую картинку с толстыми попами для иллюстрации мема.
Все круто, мы сидим на подоконнике, пьем вино из бокалов и разговариваем. Но что-то не так. Чего-то не хватает.
«Давай позовем Никиту».
Я говорю – нет. Он учится. А мы пьем. Пусть занимается, давай не будем ему мешать. Я говорю так, потому что знаю: он точно не приедет.
«Я напишу ему!»
И Соня пишет. Она почему-то уверена, что он сорвется и прибежит. Я знаю, что ему нужно готовиться к теории вероятности, но не говорю. Мы спорим на сто рублей и жмем руки. Никита не выходит на связь.
Я и Соня наедине. После того как тема Никиты исчерпана, мы смотрим друг на друга и чувствуем неловкость. Мы разучились общаться без него?
Соня захлопывает ноутбук и говорит: «Он приедет. Я уверена. Знаешь, почему он не выходит на связь? Он сейчас спешит на последнюю электричку. Когда там последняя электричка из Одинцово в Москву?» Она принимается искать в телефоне. Ее уверенность поражает. Спорим еще на сто рублей. Итого двести.
Но скоро и она перестает ждать. Сегодня мы будем вдвоем. Соня предлагает посмотреть фильм. Какой? «Ирония судьбы». «Ирония судьбы»? Но сейчас февраль! Ладно. Я люблю этот фильм, он дает надежду. Он немного о том, что если напьешься и выпустишь все из-под контроля, то придешь к лучшей жизни. Соне нравится моя теория. Я сижу и рассуждаю на правах пьющего стрелочника, который, пуская поезда под откос, почему-то думает, что, улетая ко всем чертям, они все-таки достигнут места назначения.
Сейчас мы с Соней пьем вино, и мне кажется, если мы поговорим наконец по душам, все наладится и эта народная мудрость вполне оправдает себя. Правда, пока фильм загружался, мы уже перехотели его смотреть.
Соня замирает на диване: «Он точно приедет. Я уверена, смотри, через полчаса он будет под окнами».
Мы снова спорим на сотку. Триста. Соня предлагает пойти во «Фрайдейс», съесть по бургеру. Собираемся.
– Знаешь, все-таки, мне кажется, он приедет, – выдыхает она, надевая сапоги.
Я закатываю глаза и застреливаюсь из ложки для обуви. Четыреста.
На улице уже не вечер, а густая ночь, воздух стал морозным. Так холодно, что немного больно. Мы идем по пустым улицам. Встречаем черную собаку, которая сначала замирает и, кажется, вот-вот залает, но потом как будто улыбается, нюхает наши руки, облизывается. Мы приглашаем ее с нами во «Фрайдейс», но сзади идет ее хозяйка – маленькая старушка. Собака остается без сочного бургера, приготовленного на гриле.
Дальше идем одни. На улице ни души.
Ти джей «Фрайдейс». Ресторан пустой. Хостес спрашивает: «Вас ожидают?» Она шутит? Кто нас ожидает? Кроме нас, в ресторане никого нет! «Фрайдейс» – это не просто ресторан. Это ресторан с официантами в смешных шапочках. Нас обслуживает дико грубый парниша, который, заигрывая с нами, умудряется хамить на весь зал. В котором, впрочем, никого нет. Понятно, он просто на нас запал. У него шляпка, как у заводной обезьянки.
Соня снимает все вокруг. Предлагает сфотографироваться и выслать фото Никите (ее одержимость Никитой выглядит болезненно), но интернет такой слабый, что не получается.
– Электрички уже не ходят, – заключает она, глядя на часы, – но, может быть, он приедет на такси?
Пятьсот.
Мы заказываем по чизбургеру. Этот чизбургер случайно оказался самым вкусным в моей жизни. Грубый официант спрашивает: «Ну и чё? Вкусно вам?» Мы улыбаемся и тоже подбрасываем по шутке. Я шучу про жалобную книгу, Соня – про чаевые.
Сидим. Под стойкой, незаметно для официанта, передаем друг другу маленькую бутылку из-под воды, в которую мы перелили вино. Лучший момент, чтобы поговорить откровенно. Что-то странное происходит между нами и в нас самих, давно пора это обсудить… Нам хорошо вместе: я смахиваю пепел с ее колготок, говорю, что ради нее переехала в Москву. Она в который раз удивляется.
Видимо, опасаясь услышать от меня что-то страшное, Соня начинает говорить первой:
– Мне очень нравится, когда мы проводим время втроем. Я просто хочу, чтобы было как раньше.
– Поверь, все хотят.
Мы втроем стали как семья. Дружная пьющая семья. И никто не хочет, чтобы это закончилось. Да, мы с Никитой стали чаще видеться без Сони. И мы тоже боимся потерять ее. Но она боится так сильно, что помогает этому случиться.
– Единственное, чего я боялась, что ты бросишь меня ради этого мальчика… что ты променяешь МЕНЯ на этого человека, которого ты знаешь пару недель…
– С чего мне это делать? Я дорожу тобой.
– Теперь я понимаю, но раньше я думала… что вы с ним отвернетесь от меня.
– Не бойся. Что бы ни случилось, я хочу остаться с тобой.
Я сейчас готова что угодно сказать, лишь бы ее успокоить.
Соня нервничает. Странные вопросы начинает задавать.
– А, – вдруг понимаю я. – Конечно, я не собиралась тайно с ним переспать! Как ты вообще могла такое подумать?! Ха. Хотя это было бы забавно. Совсем как в тот раз, когда ты переспала с парнем, который мне нравился, и только через полгода призналась. Ладно, я обещала не злиться на тебя за это.
Соня моргнула. Коротко. Без раскаяния. Мы улыбнулись. Девушкам, у которых одинаковые вкусы на парней, нельзя дружить, это же понятно.
– Нет, – говорю, – такого у меня в мыслях не было.
На самом деле было поначалу. Но потом меня стало затягивать со страшной силой, не похожей на те силы, что затягивали меня раньше.
– Тогда зачем? – спрашивает она.
Я долго думаю, подбираю слова, на выходе получаются одни штампы:
– Я, кажется, люблю его и хочу прожить с ним жизнь.
– Пф, – прыскает Соня. – Ты же знаешь, что не сможешь.
– Знаю, что не смогу.
– И на это сомнительное удовольствие ты хочешь меня променять? Мне хотя бы хватило сил это признать и не впутываться!
«Ты просто ему не нравишься! – чуть не вырвалось у меня, – Ему даже твой запах противен».
– Ну так и зачем он тебе нужен? – Мне на секунду показалось, что у нее в глазах блеснули слезы. – Ты же как кошка: поймаешь птицу, поваляешь, голову ей оторвешь и пойдешь дальше.
Да. Соня знает меня. Знает лучше, чем я сама себя знаю. Иногда я могу забыть, что я дрянь. Соня помнит об этом всегда. Она напирает:
– И ты нас променяешь на это?
И я нас променяю на это? Я не хочу ссориться с ней. Это хуже, чем ссора в семье. Семья объединяется по зову гормонов, есть что-то животное в этой связи.
Любовь проходит. Есть у нее такое прекрасно-дерьмовое свойство. Я ли не знаю. Найти человека, с которым готов прожить жизнь, – вот что трудно. Могла бы я терпеть ее всю жизнь? И вытирать за ней гребаную зубную пасту с зеркала? Мы можем уехать из этой холодной страны. Бостонский брак. Мимолетные связи. Тусовки. Не знаю.
Соня говорит:
– Ты же знаешь, что я люблю тебя?
Она наклоняется и обнимает мою шею руками. Я кладу щеку ей на плечо. Мы застываем.
– Я тоже тебя люблю.
И не понимаю, в каком смысле. Мы сами себя не понимаем.
Парень в шляпке, который наблюдает на нами из дальнего угла бара, вообще ничего не понимает.
– Если любишь, – говорю я, – доверяй мне. И все будет как раньше.
Спрашиваем, можно ли счет, и грубый официант отвечает: «Нет». Соня смеется: «А, ну тогда мы просто уйдем».
Обратно идем молча. Забавно, как Соня с Никитой перетягивают мое внимание, делят меня, совсем как мои родители, когда разводились. Правда, тогда меня никто не спрашивал.
В подъезде курим, сидя на ступенях.
– Видишь, мы можем быть вдвоем. «И без этого ботаника», – говорит Соня.
Я соглашаюсь. Мы поднимаемся. А у нашей двери стоит Никита.
Напитки! Музыка! Громкость на полную. Повсюду сигаретный дым. Смеемся без остановки. Похоже, мы сошли с ума. Я и Никита все подбираем момент, чтобы уединиться. Соня чувствует подвох, но все-таки соглаша