Возникла пауза. Вошел Глеб:
– Я не помешал?
Ставлю косарь, что он подслушивал под дверью. «Уйди, сейчас не до тебя», – хочу сказать я, но…
– Нет, все нормально.
– Ты правда думаешь, что мне нужно удалить этот пост? – наконец отмирает Соня.
– Просто не нужно их ненавидеть не зная. Я думаю, в чем-то они могут быть правы: не все, не во всем, но я так думаю. Это не значит, что дальше я буду говорить на церковнославянском.
Глеб понял, что сексом не пахнет, и ушел.
– Ладно, – сказала Соня, – думай как хочешь. Я все равно не удалю этот пост. Мы им со всеми атеистическими группами обменялись.
Ночь. Я разглядываю тени на потолке. Вспоминаю, как мы с Соней первый раз ночевали в нашей квартире. Лежали и смотрели в окно на ночные небоскребы. Мы только переехали из Питера, и у нас еще нет штор. Она рассказывает, как в детстве плавала в Черном море. В бухту заходил круизный корабль. Она нырнула и увидела его под ватерлинией. Корабль дал гудок, под водой он звучит иначе. Небоскребы напомнили ей тот корабль. Нечто огромное, темное, несоразмерное человеку.
Поворачиваюсь на бок. Вспоминаю, откуда я помню эту девушку – Риту. Ребята разъехались, с нами осталась только она. Рита уснула на диване, и мы с Соней не стали ее будить. Просто легли рядом.
Да, точно, я видела Риту на той вечеринке. Мы тогда еще жили в Питере. В тот вечер я решила переехать с Соней в Москву. Это было новоселье ее друзей. Несколько парней и девушек, из творческих. Кухня. Темнота за окном. Мы с Соней давно не виделись и проболтали весь вечер вдвоем. Так ни на кого и не обратили внимания. Ближе к утру все разошлись по комнатам. Мы оказались в комнате с рыжеволосой девушкой, актрисой. Поболтали еще немного, уже втроем. Девушка вышла на пару минут.
– Рита беременна.
Я не сразу поняла, что речь о той Рите, с которой мы говорили.
– От парня, он драматург, пишет пьесы. Не из России и редко бывает здесь.
– А что же они… это…
– Да говорит, не до того было.
Я дотянулась до своего вина:
– И что она думает делать?
– Нашла каких-то людей в Европе, уже договорилась. Родит и продаст им.
– А отец ребенка?
– Да ему… – Она помотала головой.
Я сделала глоток вина. Сладко. Помолчали немного. Рита вернулась. Собрались ложиться.
Я проснулась в 5:30 утра. Опять эти алкоголические зорьки. Скрипнула диваном, рядом ни шороха, ритм дыхания прежний – хорошо. Посмотрела на Риту, посчитала в уме, сколько месяцев прошло, – видимо, все решилось проще. Подошла к окну, долго смотрела на снег и спящие строительные краны. Нашарила бутылку в подоле занавески и плеснула в рот полглотка. Поставила обратно. Обычно в эти моменты ко мне приходят гениальные идеи, а сейчас пришли странные, и не мысли, а образы. Интересное существо – человек. Вырастает из ростка огромное дерево, в свое время цветет, в свое время – дает плоды. И с огромного дерева человек срывает только сладкий плод. И ради этого плода живет. А все остальное лишнее.
Глава 16
Если Бог – это любовь, то почему любить бывает так больно? Если мы созданы для любви, то почему от нее так много страданий?
– Дамы, а пойдемте в кальянную? – предложил Федя вчера вечером. Юля и Сабина согласились.
Вообще, я пощусь. Мне нельзя кальян. А впрочем, мне и сигарет нельзя было, но я же выкуриваю в день полпачки. Так что давайте сюда кальян. И мы оказываемся в довольно неплохой полуподпольной мытищинской кальянной.
– А поехали ко мне, устроим глинтвейн-пати, – предлагает Сабина, когда от кальяна остаются угли.
Я отказываюсь и шантажирую Федю спором. И на девочек наезжаю, мол, развращают нас.
– Разве ты не знаешь? – говорит Юля. – Чтобы болезнь прошла, она должна дойти до высшей точки. А грех – это болезнь.
– Это будет разврат во спасение, – подбрасывает аргумент Сабина и добавляет: – У меня есть караоке.
Я люблю разврат во спасение, поэтому мы едем. Как говорит один мой друг-диалектолог, «сгорел сарай – гори и хата».
И вот мы едем на автобусе куда-то очень далеко, в единственный дом на отшибе в лесу, возле санатория со знакомым названием ИТАР-ТАСС. И я говорю: «Вот есть люди, которые считают любовь самым важным в мире. Но почему же я сама и многие мои знакомые не видят в любви ничего хорошего? А видят в ней каторгу и предпочитают карусель флирта или вечную весну в одиночной камере?»
– Не грузи, – отмахивается Юля.
Я думала об этом, когда мы орали песни и прыгали в потолок. Когда лежала под одеялом с Юлей и Саби и делала вид, что сплю, пока Федя разбирался с полицией, которую вызвали соседи. Когда перелезала через забор санатория ИТАР-ТАСС. Когда удирала обратно от собак. Когда приехала домой, сходила в душ и, стараясь не разбудить Соню, переоделась в чистое и сразу ушла на работу.
Я думаю об этом сейчас, глядя, как дымок от сигареты кружится в тамбуре пустого вагона.
А что, если Бог и правда любовь? И эта любовь в нас умерла. Поэтому нам кажется, что и Бог умер.
С новым Богом, Наденька Дурынья.
Весна. Железная дорога. Мытищи. Плюс десять.
Дым от сигареты рассеялся, как будто его никогда и не было.
Снова в голове как будто не мой, подкинутый образ. Вспомнился тот момент из детства, о котором я рассказывала Никите. Про то, как меня забыли родители. Жаль, что он не посмеялся. Воспоминание так-то довольно забавное.
И зачем оно пришло? Недели жалости к себе в Макдоналдсе? Нет. Не с тем чувством. Все-таки странно, что у того ребенка (меня) когда-то был шанс вырасти не циничной, не отвергать в одну минуту многое… Я не чувствую злости на родителей за тот случай – столько времени прошло, даже я не могу обижаться целых пятнадцать лет. Просто… Получается… Скандал и злость бывают важнее человека. Там могла быть любовь, а было «нет». И посмотришь – да вроде нормальная жизнь, как у всех. А подумаешь – столько тепла и любви потеряно.
Электричка остановилась, я вышла на пустую платформу. Сейчас она выглядит как незнакомец – лес вокруг недавно начал зеленеть. Как будто видел раньше человека в куртке и шапке, а тут он ходит в футболке, и ты его не узнаешь.
Так не заметишь, и пост закончится. Поскорей бы. Надоело находить странности в своей голове.
Зато сразу понятно, кто здесь власть. Меня удивило не то, что восемьдесят процентов времени я думаю о сексе – к этому я была готова. Но оказывается, я постоянно хочу доказать себе, что я лучше других. Секс и превосходство над другими – если верить Полине, к концу поста я стану в этом профессионалом. Но что поделать, такой меня сделала жизнь. Хах. Мои отговорки напоминают что-то древнегреческое. Агава, почему ты напилась до белой горячки и оторвала своему сыну голову? Я не виновата, меня призвал бог Дионис. Он меня попутал. Не призвал бы – сидела б дома. Такое перекладывание ответственности.
Когда я вошла в кабинет, внутри было больше людей, чем обычно. Федя читал вслух новую статью про настоятеля нашего храма. Все громко смеялись, громче всех – племянница настоятеля. Особенно их повеселила часть о том, как перекрывают набережную, когда он на своем черном бронированном «мерседесе» выезжает из храма. Я прислушиваюсь и думаю, стоит ли что-то взять из этой статьи.
Сажусь на свое место. Наступает прекрасное время для моей работы. Скоро Пасха. Надо будет многое успеть, пока глазурь с куличей на губах не обсохла и все вдруг снова не стали атеистами.
Федя трезвонит над ухом:
– Надюха, где отчет?
Федь, семь часов назад я видела, как ты прыгал в потолок и орал «ТОПОЛИНЫЙ ПУХ, ЖАРА, ИЮЛЬ» в пижамных штанах с мишками. Какой отчет? Говори тише.
Нахожу отчет, отправляю, немного занимаюсь делами и иду в трапезную.
– Фавны? – переспрашивает Рома. – Это ты по адресу. Это блуд обычный.
Ох уж мне эти православные, на каждого найдут диагноз.
– Или, знаешь, когда кто-то говорит: «Эрос призвал меня», – продолжает он. – Супер. Хороший древний способ перекладывания ответственности.
– Это я уже успела понять. А почему люди так делают?
– Паралич воли. Надо же чем-то оправдаться.
– И что делают христиане?
– Пост и молитва.
Зачем пост, я знаю – свежие нейронные связи никогда не помешают. А вот зачем молитва? Упрямо повторять одни и те же слова?
– А как молиться, если никогда этого не делал?
– Как там Николай Сербский говорил. – Он старается вспомнить, потом достает телефон и читает: – «Можешь помочь человеку – помоги, не можешь – помолись, не умеешь молиться – подумай о человеке хорошо! И это будет помощь, потому что светлые мысли – это тоже оружие».
Поразмыслив, Рома добавляет:
– А фавни, конечно, нет никаких. Есть болезнь воли.
Я говорю:
– У меня свободная воля: я выбираю, чтобы моя воля была больна.
Рома смеется. Забавно слышать от фавни, что фавни не существует.
– Ты просто знаешь, где лежит большое удовольствие. Мозг будет к этому снова и снова возвращаться. А ты будешь каждый раз выбирать, нужно оно тебе или нет.
«Это как знать о сокровищнице, – думаю я, – но никогда не ходить туда и не давать жемчугам ласкать твои пальцы. Где сокровище ваше, там и сердце ваше. 15 репостов, 87 лайков».
Я смотрю на Рому. Все-таки он совсем не фавни, и за это ему большое спасибо.
Только возвращаюсь в кабинет, Юля спрашивает:
– Пойдем покадим?
Корпоративный юмор, от поговорки «Курить – бесам кадить».
Поднимаемся на пятый этаж.
– Ну хорошо хоть на Пасху отдохнем, это же как Новый год? Будем гулять неделю?
– Не, пару дней.
– Да блин, что за несправедливость! Вот, кстати, в чем был тот секрет, на который мне Рома так долго намекал.
– А, – задумалась Юля, – так секрет был связан с праздниками? Тогда я знаю…
Она напряглась.
– Ну-ка?
– Пожар. Давно, лет десять назад, производство еще было в Калуге. Взорвался баллон с газом. И все. Половина мастерской сгорела. Это был православный праздник как раз.