Толик отдает блок сигарет охраннику, и мы проходим без пропусков. В лифте он говорит: «Люблю коррупцию». Смеемся. Мы пьяные и веселые.
В комнате на последнем этаже с номером, кажется, 532 две двухэтажные кровати и три письменных стола. Галстуки на спинках стульев, флаконы с мужским парфюмом. Легкий бардак – обычная комната парней. Мы открываем вино и наполняем кружки.
Никита начинает играть на гитаре, и у него выходит очень даже неплохо. Он талантливый и симпатяжка. Толик подтягивает откуда-то электрогитару, настраивает ее, начинает играть и петь, и за полминуты становится понятно, кто здесь царь. Он играет невероятно круто и поет, как настоящий блюзмен. При этом он выглядит уверенно и красиво; впервые за все часы нашего знакомства он безоговорочно прекрасен. Итак, возьмем некрасивого человека и заставим его делать то, в чем он мастер, – поздравляю, вы синтезировали красивого человека. Толик пел все рок-хиты, ни разу не налажав. Соня сказала: «Чувак, ты классно поешь!» – и обняла его. Он ответил: «Спасибо. А обнимашки от Нади?» – и посмотрел на меня. Неплохая попытка, парень. Я похлопала его по плечу.
Мы спели много, очень много песен: Knockin on Heavens door, Rape me, Help, Californication, Rock’n’Roll Queen, еще была «Стена» Pink Floyd и два вида Иисуса: черный и персональный. Я удивляюсь, глядя на Толика, как можно запомнить такое количество песен. Меня вообще восхищают люди, которые могут петь и играть на гитаре одновременно. Мне это не дано.
В перерыве мы спускаемся в курилку. Не сказать, что это прям курилка, просто лестничный пролет. Но в общаге все курилка – любое место, где стоит пепельница. Сейчас доп. сессия, здесь только самые веселые студенты. Мы познакомились с парочкой. Они были в заношенных спортивных шортах, полуспальных футболках вроде тех, что раздавали на благотворительном забеге РЭШ, с бардаком на голове – короче, выглядят по-домашнему. Все такие же красивые, как Толик. Один из них, толстенький, с высоким голосом, – вылитый чувак из комедии «Суперперцы». Я шепнула это на ухо Никите, он засмеялся и сказал «да-да-да». А потом улыбнулся мне так очаровательно, что я на минуту выпала из реальности и вернулась, только когда Соня сказала «пойдем».
Поднимаемся наверх. Парни учат меня вступлению из песни: 0-3-5-0-3-6-5-0-3-5-3-0. Это, кажется, Pink Floyd. Заходят два чела, которых мы встретили в курилке, и они (тут мы с Соней просто рухнули от смеха!) – причесались и приоделись! Теперь на одном красная футболка с круглым гербом, на втором – серый кардиган на пуговицах, – видимо, девушки в этой общаге не частые гости. В комнату подтягивается народ, тащат выпивку, знакомимся, кто-то приносит еще одну электрогитару, становится громче. В комнате полно людей. Я мучаю струны. Соня уже довольно пьяная, трогает и гладит мои волосы, говорит, что они классные. Я не хочу на этом концентрироваться, пытаюсь перевести внимание на гитару. Но чувствую ее прикосновения и, чтобы прервать это, встаю и наливаю еще вина.
Дальше ночь пошла отрывками. Вот я и Соня идем по длинному коридору. Стены с толстым слоем зеленой краски, я на ходу барабаню пальцами. Соня смеется, висит у меня на шее и говорит:
– Мы останемся с тобой вдвоем, нам никто не нужен. Давай будем только вдвоем. Будем вместе. Давай?
Она несерьезно, но эти слова меня смущают. Я отшучиваюсь, говорю: «Мне нельзя». Соня уже совсем некондишн. Я поняла это еще тогда, когда она в пустом женском туалете пела песню «Надюшка-Наденька, красивые глаза», и микрофоном ей служил вантуз.
Не знаю, стоит ли говорить ей, что мне нравится Никита. Я в дрова. Она тоже. Может быть, это не настоящее чувство? Любимые слова моего питерского друга-наркомана, его совет, который мне так и не пригодился. «Если решишь попробовать таблетки, будь осторожнее с экстази. Помни: это не настоящая любовь, утром она пройдет».
Сейчас я пьяная в такие щепки, что только это и вертится в голове. Осторожнее с алкоголем. Это не настоящая любовь. Утром она пройдет.
Позже, часам к трем ночи, Соня вдруг начала нервничать. Загоняется, пытается вызвать такси и уехать. Как будто кто-то переключил рычаг с «веселой Сони» на «злую». Ближе к утру она и Никита куда-то подевались. Пытаюсь не думать об этом, стою в курилке. Рядом со мной парень в белой футболке, на ней рисованная обезьяна в цилиндре. Студенты говорят о своем: кто из преподов нормальный, на какие пары можно не ходить, «а ты что не сдал?», «а кому сдавал?». Я спрашиваю у того парня в футболке: «Это у тебя обезьяна?» – «Да. Моя бабушка думает, что это бульдог». Мило. Парень симпатичный. Он поглядывает на меня. Познакомиться? Нет, слишком пьяная. Еле держу стакан. Кто-то наверху поет грустную песню. Иду искать пустую комнату, чтобы лечь спать.
Лежу в кровати на верхнем ярусе и понимаю, что я здесь не одна, слышу, как они перешептываются. Они сидят на одной кровати… фак… Никита и Соня… Соня и Никита. На соседней кровати. Пытаюсь подслушать, но ничего не получается, и это меня злит. Чувствую себя ужасно. Как будто в меня выстрелили из двустволки и я при этом осталась жива. Они через письменный стол от меня. Не понимаю, что происходит. И никогда не узнаю. Подождите. Почему меня это волнует? Поток мыслей резкий, как рвота, – она любит его, а он ее? Нет. А мне-то что? Кого к кому я ревную?
Кажется, начинаю слышать… разобрала вопрос Сони: «И что ты думаешь делать?» А он, как назло, начинает говорить тихо-тихо, так, что ну ничего не понятно. Я хочу свеситься через перила кровати и крикнуть на него: «ГОВОРИ ГРОМЧЕ!» Ненавижу это дерьмо. Ненавижу.
Сейчас они сидят в позе лотоса, и с ними лысый мужчина, похожий на Мистера Пропера. Ох, нет, мне все это снится. Сейчас вырвет от злости. Больше не могу. Полный трэш, сердце сейчас разорвется. Пить и курить одновременно? Знаю, практикую.
Утром стало яснее, хотя злоба никуда не делась, она просто упала на дно, как распухшая чайная заварка. Горькая и ненужная. Я проснулась, оттого что Толик громко возился с кружками. Села за стол и уткнулась взглядом в стену, на которой висела бумажка со стихами. Вернее, две бумажки: на одной стихотворение Тютчева, а на другой – то же самое стихотворение, только на английском. Видимо, кто-то таким образом учит стихи.
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне…
После слова «оне» мне стало дурно (без обид, Федор Иванович, это не оценка стихотворения, а мое состояние). Не знаю зачем, но я сфотографировала этот листик. Наверное, чтобы не разговаривать с Толиком, типа делом занимаюсь. Будни интроверта. Мы пьем кофе. Говорить с ним все-таки придется – у меня разрядился плеер. Нужно зарядить его раньше, чем я сяду в электричку.
– Да, – говорит Толик, – без проблем.
Я протягиваю ему плеер, но в последний момент понимаю, что не хочу отдавать свое сокровище. И получилась такая вроде игра, знаете, когда даешь человеку вещь, он за нее хватается, а ты, вместо того чтобы отпустить, сжимаешь сильнее, и такой «а-ха-ха, обломись». Это очень смешно, да. Но я не специально.
Сейчас я вам расскажу про плеер, хоть вы меня об этом и не просили. Я люблю свой плеер. Он похож на флешку. Это такой прямоугольный черный корпус с металлическим колечком, которое можно надеть на палец и потом не снять. Плеер называется Cowon, и внутри у него четыре гигабайта заполненной памяти, из которых почти все музыка и два мегабайта – мой личный дневник за последние пять лет. Все, что я пишу, – я пишу туда. Все, что вы читаете, написано там. На этом плеере вся моя жизнь. Я люблю этот плеер, как только может женщина любить кусок пластика.
И вот он у Толика в руках. А Толик вдруг говорит: «В нашей комнате нет компьютера, я могу отнести его ребятам». Каким еще ребятам? Толик, конечно, не знает всю драматургию ситуации. Да и ребята вряд ли знают, так что бояться нечего. Ладно.
И мы прошли пол-общежития, три длинных коридора, пока нашли нужных ребят. Дверь слева, дверь справа, дверь слева, дверь справа… кухня. Дверь слева. Дверь справа. Не люблю коридоры. Мы вернулись. Соня и Никита все так же спят на кровати в одежде. Они проснулись, только когда я, стоя рядом, спросила у Толика шепотом: «У тебя есть маркер?» Я хотела нарисовать им усы. Соня тут же сказала: «Я все слышу!» – и открыла глаза.
Завтракаем вчетвером. Этот бутерброд с сыром возвращает мне любовь к жизни. Немного мутит и хочется в душ. Соня смотрит в зеркало, а потом на меня и спрашивает: «Как у тебя получается так хорошо выглядеть?» Я отвечаю «Ой, ну прекрати!» Сама не понимаю, как я могу выглядеть красиво, когда на душе так погано. Наверное, это все от моего кокетства.
По пути к платформе Толик спрашивает, понравилось ли нам. Я отвечаю, что было неплохо. Потом он вспоминает про плеер и бежит как оголтелый обратно. Ясный зимний день и много голубого неба. Мы в придорожном ларьке. Никита покупает сигареты, от которых меня уже тошнит, я беру шоколадку «Пикник», длинную, как скалка. Поезд подходит, прощаемся с ребятами, Толик еле успел вернуться с плеером. Никита остается здесь, потому что проспал все пары. Я организую обнимашки, чтобы на прощание почувствовать запах Никиты, а Толик, в свою очередь, пытается обнять меня. У него не получается. Лошара.
Теперь в прохладной электричке мы вдвоем, я и Соня. Пусто, кроме нас, в вагоне еще трое. Серые кресла под цвет моих сапог, а сапоги у меня под цвет сумочки. Мне нравится этот вагон, он мне идет. Светло, как на севере в полярный день, во всех окнах плывет снег. Соня просит и отламывает у меня кусок шоколадки, мне не жалко – я люблю, когда она ест мою еду. Честно. Смотрит в окно. Немного говорим о том, что было вчера. Я спрашиваю, почему она загналась где-то в три часа ночи, – она сползает с темы. Я спрашиваю, чем закончилось выяснение отношений с Никитой, – она говорит, что он недавно расстался с девушкой, ему тяжело, между ними ничего не может быть, они будут друзьями. Дальше улыбаемся и молчим, я пишу в блокнот, пытаюсь послушать музыку. Вот я и узнала. Что теперь? Мне почему-то от этого не легче. Не тяжелее. Вообще никак. Не нужно рассказывать ей про то, что мне нравится Никита. Просто не говорить. Это не противоречит моим жизненным принципам, которых у меня, кстати, нет. Эта любовь пройдет. Не этим утром, так другим.