Когда она вернулась в гостиную, часы пробили семь. Хотя сумерки только еще начинали сгущаться, тени, отбрасываемые на лужайку окружавшими дом деревьями, удлинились и в гостиной стало темно и мрачно. Кэти прошла из гостиной в холл и увидела за лестницей коридор, заканчивавшийся дверью. Дверь приоткрылась; струившийся из нее свет падал на оклеенные бумажными обоями стены. Кэти неслышным шагом прошла по коридору к двери, заглянула в щель и увидела Старлинга, сидевшего за покрытым зеленым сукном столом и просматривавшего лежавшие перед ним бумаги. Он с таким вниманием изучал бумажные листы, что его нос находился от них на расстоянии каких-нибудь нескольких дюймов. На листе, который он в данный момент рассматривал, лежало яркое световое пятно от увеличивающего оптического прибора с подсветкой, находившегося у него в руке. Кэти тихонько вошла в комнату и окинула ее взглядом: небольшой кабинет со столом и небольшим камином, рядом с которым помещался обтянутый кожей стул с высокой спинкой, чуть дальше стоял книжный шкаф, а у противоположной стены — заставленный винными бутылками стеллаж.
На Старлинге была белоснежная крахмальная рубашка, и Кэти подумала, что он чем-то напоминает хирурга или дантиста. Но на самом деле внимание хозяина кабинета сосредоточилось на почтовой марке, наклеенной на бумажный лист. Перед ним на столе лежали и другие бумажные листы с марками всех цветов радуги — оранжевыми, зелеными, цвета сепии, голубыми — основательно потускневшими и выцветшими. Помимо этого их объединяло еще одно: все они были выполнены в сходной манере и имели один и тот же дизайн.
Старлинг оторвался от созерцания бумажного листа с маркой в центре и поднял на нее глаза.
— «Шалонские головки», — небрежно сказала Кэти, и тут, к своему ужасу, заметила, что Старлинг плачет и его щеки мокры от слез.
Старлинг некоторое время молча на нее смотрел. При этом его лицо сохраняло бесстрастное выражение. Принимая во внимание слезы, происходящее выглядело довольно абсурдно.
— Извините. Я не хотела вас беспокоить. Просто увидела свет и…
Она повернулась, чтобы уйти, но Старлинг сказал:
— Не уходите… Все в порядке. Вы можете остаться, если хотите.
Голос его звучал хрипло, но в нем слышалось приглашение к разговору. Казалось, ему хотелось что-то ей сказать.
— Вы, наверное, думаете, что это чистой воды сумасшествие, — сказал Старлинг.
Признаться, Кэти не знала точно, что он имел в виду.
— Все это, — уточнил он, указав на разложенные на столе бумажные листы с марками.
— О, я как раз пытаюсь сейчас понять суть этого увлечения. Мистер Мелвилл дал мне несколько книг на эту тему. Но я лишь в самом начале: изучаю пока наиболее древние и примитивные знаки почтовой оплаты — всякие там катушки и блоки из дерева… Там столько всего понаписано — у меня просто ум за разум заходит.
Старлинг удовлетворенно помотал головой.
— Должно быть, вы очень сознательный и добросовестный человек, сержант, коли пытаетесь понять душу помешанного филателиста.
— Вы считаете себя помешанным?
— По крайней мере в настоящий момент я так именно себя и чувствую.
— По словам мистера Мелвилла, вы написали книгу о «Шалонских головках».
Старлинг согласно кивнул.
— Я бы хотела ее почитать — если, конечно, возможно.
— В гостиной на книжной полке есть один экземпляр. Читайте на здоровье.
— Спасибо. Мелвилл говорил, филателисты очень высоко ее оценили.
— Мистер Мелвилл — добрый человек. Он устроил мне все это. — Старлинг указал на лежавшие перед ним бумажные листы, и Кэти впервые за все время заметила, что это не марки, а их цветные ксерокопированные изображения в натуральную величину. — Теперь моя коллекция принадлежит фирме «Кабот», но Джеймс попросил своих людей изготовить для меня копии. Ведь эти марки — мои самые любимые. — Старлинг печально посмотрел на листы с имитациями. Кэти подошла поближе к столу и через плечо Сэмми тоже бросила взгляд на ксерокопии. — Вот эти, к примеру… — Старлинг достал лист с ксерокопированным изображением блока из двадцати идентичных коричневых «Шалонских головок». Они располагались на листе в четыре ряда, по пять марок в каждом. — Новая Шотландия, 1853 год. Коричневые, номинальной стоимостью в пенни. Блок из двадцати штук, высокая печать. Как все-таки они красивы, как красивы… — прошептал он в восхищении. — Между прочим, это подарок. Ева подарила.
— Ева? Значит, она тоже знала о вашем увлечении «Шалонскими головками»? Понимала, что вам надо дарить?
— Нет, — вздохнул Старлинг. — Это оказалось просто совпадение. Тем не менее она — при всем ее неведении — угодила точно в яблочко. Сорвала, так сказать, банк. Она подарила их мне на день рождения два года назад. Раскопала в каком-то задрипанном филателистическом магазинчике. В какой-то дыре. Это меня сразило.
Кэти посмотрела на блок священных коричневых марок, дар Евы, двадцать крохотных ее портретов. Интересно, задалась она вопросом, Ева подозревала о своем разительном сходстве с этим изображением королевы? Неужели не подозревала?
Старлинг отложил лист с ксерокопиями марок и печально вздохнул. Должно быть, вспомнил о том, что эти сокровища ему больше не принадлежат.
— Я, пожалуй, пойду и возьму вашу книгу, — тихо сказала Кэти.
Он ничего не сказал, и она повернулась, чтобы идти. Тогда он заговорил снова.
— А ведь они, знаете ли, мне не позвонят, — сказал он и хлюпнул носом.
— Обязательно позвонят, — сказала Кэти.
— Нет-нет. Вы тогда оказались правы, знаете ли.
— Что вы имеете в виду?
— Вы были правы, когда упомянули о марках на письмах с требованиями выкупа. Когда спросили, не мои ли это собственные… — Он повернулся и посмотрел на Кэти в упор. Из глаз у него капали слезы. — Вы ведь полагали, что за всем этим стоит она, не так ли? Ну так вот: вы были правы — это мои марки.
— Что такое? — Кэти была поражена. — Но вы сказали…
— Вы тогда спросили меня, проверял ли я свою коллекцию, чтобы убедиться в принадлежности марок. И я сказал, проверял. Думал, если скажу обратное, вы будете настаивать на проверке, да еще и подключите к этому полицейских экспертов. Но я ничего этого не сделал. Это было все равно что усомниться в лояльности жены… Кроме того, я боялся… Боялся узнать правду.
— А сейчас, значит, вы наконец это проверили?
— Нет. У меня есть… вернее, у меня имелось много тысяч марок, причем далеко не все они разложены по порядку и каталогизированы… Всегда существовала возможность какую-то пропустить, что-то проглядеть. Но люди из фирмы «Кабот» были предельно внимательны, разбирая мою коллекцию.
Он взял со стола некий весьма солидный на вид документ и протянул Кэти.
— За последние два дня они переписали и оценили все мои марки. Для «Шалонских головок» составили отдельный список. Там марки с «Землей Ван-Даймена» числятся в рубрике «Тасмания»…
Кэти нашла в списке Тасманию и обнаружила около пятидесяти кратких описаний марок этой страны, причем каждая марка имела свой особый цифровой код.
— Эти номера занесены в каталог Стенли Гиббонса и являются стандартным средством идентификации той или иной марки. Видите в списке место, где номера начинаются с кода СГ19, 1856?
— Да, вижу.
— Марки с кодом до СГ19, а именно СГ14, СГ15 и СГ17, — относятся к предыдущему году. Они тоже находились в моей коллекции. Но в списке «Кабота» их нет.
— Вы уверены, что они у вас имелись? Их так много, и все они так друг на друга похожи…
— Совершенно уверен. Видите ли, марки под номерами 14, 15 и 17 были первыми марками «Земли Ван-Даймена», где фигурировали «Шалонские головки», а я специально разыскивал первые марки всех тех колоний, где использовался этот дизайн.
Он понурился в своем кресле, плечи у него опустились.
— Вы оказались правы, сержант Колла. Их взяла Ева.
— Скажем так: кто-то взял их.
Он беспомощно покачал головой:
— А кто еще?
— Когда вы пришли к этому выводу?
— Только что. Когда сидел здесь и просматривал список «Кабота». Разумеется, Ева не одна в этом участвовала. Голос, дававший мне по телефону указание ехать в аэропорт, определенно принадлежал мужчине.
Кэти испытала огромное облегчение. Она права — Ева в безопасности. И все это чертово похищение не более чем семейная свара — правда, особого рода и доведенная до абсурда, до истерического надрыва. Ну теперь-то Брок опять сможет спокойно спать, и все они вернутся к своим привычным делам — реальным и куда более важным, нежели это. Что же касается Сэмми Старлинга, то ему жить дальше будет гораздо труднее, чем прежде. Она посмотрела на него, лелеявшего свое горе, и мягко сказала:
— Я должна рассказать об этом Броку, Сэмми. Или, быть может, вы сами с ним поговорите?
Он застонал.
— Прошу вас, — прошептал он, — возьмите это на себя. Я… не могу с ним сейчас говорить. Скажите ему, что я очень обо всем сожалею.
В кабинете Старлинга находилось одно французское окно с дверью, которая вела на каменную террасу, и Кэти, воспользовавшись этим, вышла на воздух, чтобы на приволье позвонить Броку. С террасы она могла наблюдать через окно за Старлингом, сидевшим без движения, закрыв голову руками.
— Что он сказал? — В голосе Брока отражались те же метаморфозы в настроении, которые Кэти только что испытала сама, начиная с ужаса, сменившегося затем раздражением, и заканчивая огромным облегчением. — Выходит, вы, Кэти, оказались правы! Возблагодарим же за это Господа.
— Это было очень жестоко, не так ли? Заставить его через все это пройти… Должно быть, она действительно его ненавидела.
— Заставить нас через все это пройти! Вспомните только, как мы задергались, когда возникло предположение, что эти двое могут встретиться в аэропорту и вылететь оттуда на континент, пока мы будем бестолково носиться из стороны в сторону, пытаясь установить их местонахождение? Та еще оказалась нервотрепка!
— Да, неприятно. Но я все-таки очень волнуюсь за Сэмми. Он просто раздавлен.