ским действием и совершении развратных действий. Приговором суда за недостойное поведение на него налагалось взыскание и на три года запрещался въезд в Марсель. Кроме того, маркиза оштрафовали на пятьдесят ливров для оплаты издержек судебно-исправительных учреждений. Человеку, который шестнадцать месяцев провел в мрачной башне Венсенна, это, должно быть, показалось избавлением от смерти. До завершения формальностей Сада доставили в тюрьму Экса.
Когда к нему снова явился инспектор Марэ, маркиз уже приготовился выйти из тюрьмы свободным человеком. Ему сообщили, что, согласно решению суда, прежний приказ о его аресте отменен. А потом, к величайшей досаде Сада, Марэ сказал ему о карете, которая должна доставить узника и его сопровождение в Венсенн. Приказ 1772 года был отменен, и честь семьи восстановлена, но lettre de cachet, послуживший причиной заточения Сада в тюрьму, все еще действовал и никакого отношения к судебному разбирательству в Эксе не имел. Монтрей и Сады, возможно, и вернули себе доброе имя, но сам Сад должен был вернуться в тюрьму, где предстояло томиться неопределенно долго.
Маркиз слишком поздно разглядел ловушку, в которую попался. Его интересы мадам де Монтрей никогда не волновали. Она пеклась о собственной репутации. Теперь, когда скандальное дело 1772 года оказалось улажено, ее вполне устраивало, чтобы зять оставался в таком месте, откуда он уже не причинит ей зла. В Саде, с одной стороны, боролось негодование по поводу сыгранной над ним «шутки», с другой стороны — страх и отчаяние перед перспективой провести в Венсенне неопределенно долгий срок. Речь шла не о пребывании под заключением до момента завершения по делу всех необходимых формальностей. Они уже полностью завершены. Перед ним открывалась перспектива десять или двадцать лет провести в заточении мрака серого бастиона на восточной окраине Парижа. Пытка эта обещала продлиться до самой глубокой старости или смерти.
В сопровождении Марэ и четырех охранников Сада в тот же день повезли на север от Экса. Мимо проплывали виноградники и ущелья, горные замки и вишневые сады Прованса, которые он, вероятно, видел в последний раз. Инспектор пытался приободрить его. Марэ, возможно, полагал, возвращение в Венсенн — пустая формальность, но Сад думал иначе и не ошибся. И тогда в порыве чувств инспектор сказал, что полиция, по правде говоря, вовсе не заинтересована в том, чтобы держать Сада за решеткой. Lettre de cachet, строго говоря, имеет отношение к делам гражданским, скорее даже семейным, но полицейский эскорт, естественно, не может освободить узника по своему собственному усмотрению. Они выполняют свою работу и должны думать о своей репутации. Правда, если бы Сад убежал, как это часто делают заключенные, это было бы совсем другое дело.
Вскоре после этой странной беседы подошел к концу второй день их путешествия. Экипаж с маркизом в сопровождении охраны пересек Рону и оказался на окраине Валенса, где группа остановилась, чтобы пообедать и переночевать в «Ложи дю Лувр». Больше о побеге никто не сказал ни слова, но Сад пожаловался на отсутствие аппетита и удалился в комнату, где ему предстояло оставаться до утра. Для наблюдения за ним приставили охранника. С наступлением темноты он попросил, чтобы его проводили в отхожее место. Сопровождал его помощник командира отряда охраны, брат Марэ. Выйдя из уборной, Сад пошел назад в комнату, мимо охранника, стоявшего наверху лестницы. Поравнявшись со стражником, маркиз как будто споткнулся, и тот инстинктивно протянул руку, чтобы поддержать заключенного. Сад нырнул под руку и опрометью бросился вниз по лестнице и в несколько огромных прыжков преодолел ее. Он мог бежать либо теперь, либо никогда. Иного выхода ему не оставалось.
Неожиданность и дерзость его поступка дали ему некоторое преимущество во времени. Офицер крикнул своим коллегам, призывая их на помощь, и, сбежав по ступенькам, они вчетвером начали преследование беглеца. У Сада все шло даже лучше, чем он смел надеяться. Преодолев лестницу в считанные секунды, он выскочил из дверей во двор гостиницы, откуда существовал выход непосредственно на главную дорогу. Не успели его преследователи и глазом моргнуть, как маркиз уже был там. Постоялый двор находился на окраине Валенса, и в это время ночи улица снаружи не освещалась. В мгновение ока Сад исчез в темноте.
Из-за темноты Марэ и его товарищи ограничились лишь тем, что обшарили окрестности в непосредственной близости от гостиницы. Вероятно, им просто не хотелось перенапрягаться и делать большее. Маркиз, знавший этот район лучше, чем они, дошел до Роны и побрел берегом реки вниз по течению до наступления дня. Вскоре после рассвета он наткнулся на рыбаков. Последовали переговоры, во время которых Сад, обещая щедрое вознаграждение за оказанную услугу, пытался уговорить их отвезти его до Авиньона, стоявшему ниже по течению реки. В конце концов, владелец лодки согласился, и маркиз вернулся в город своих предков, где его никто не мог обнаружить. В шесть часов вечера 17 июля он ступил на берег Авиньона и нашел приют у одного из друзей.
Во время его заточения в Венсенне семью постигла еще одна утрата. В Сомане 3 января 1778 года скончался аббат де Сад, где на другой день и был похоронен, так что родовой дом опустел. Несмотря на то, что священник умер, оставив долги и, как выяснилось, продав большую часть собственности своей испанской любовнице, тем не менее место это могло стать для беглеца надежным укрытием. Соман в административном плане подчинялся Мазану, а Сад, как известно, считался хозяином Мазана. К несчастью, наместником Мазана стал один из родственников Сада, Жан-Батист-Жозеф-Давид, граф Де Сад д'Эйгиер, указав королю, что маркиз забросил эту должность более пяти лет назад. Но у семьи пока еще не нашлось времени, чтобы отобрать у Сада Соман. Следовательно, не исключалась возможность, что временно беглец сможет там пристроиться. В отличие от Ла-Коста с его легкими подходами, добраться до Сомана было трудно, так как он стоял на вершине скалистого утеса, с долинами по обе стороны. Стены, окружавшие замок, не очень отличались от фортификационных сооружений. Более труднодоступный, чем Ла-Кост, замок Соман, кроме того, вряд ли был тем местом, за которым станут вести наблюдение охотившиеся за Садом люди.
Но сначала ему нужно было добраться до Ла-Коста и обеспечить себя всем необходимым для осуществления задуманного плана. Друг, предоставивший ему убежище, снабдил его съестными припасами. Тогда Сад сел в карету и ночью в темноте тронулся по дороге, знакомой ему с детства. На другое утро он благополучно достиг Ла-Коста. Там проживала Готон, горничная Рене-Пелажи, принимавшая участие в «скандале маленьких девочек». Там же находилась и экономка, мадемуазель де Руссе, которая шестнадцатилетней девушкой приветствовала его приезд в Ла-Кост в 1763 году. Сад наполовину верил, что побег удался благодаря сговору мадам де Монтрей с инспектором Марэ. Однако, когда его ушей достигли слухи о предпринимаемых поисках, расточать благодарности теще перестал.
Он написал письмо Гофриди, в котором описал побег, и получил послание от Рене-Пелажи, приготовленное ею для него на тот случай, если ему удастся провести свою охрану. «Теперь ты веришь, что я люблю тебя?» — спрашивала она своего обожаемого «bon petit ami»[18]. Она советовала ему соблюдать осторожность, и письма, адресованные ей, должны были быть написаны чужой рукой. Свое сообщение ему надлежало писать между строк чужого письма, по всей вероятности, невидимыми чернилами.
Прошло несколько недель, прежде чем она проведала о его побеге. Этому известию предшествовала, по ее выражению, «ужасная сцена» с матерью. Рене-Пелажи узнала, что Сад остается в заточении, причем этой новостью мадам де Монтрей поделилась с дочерью «высокомерным и возмутительно деспотичным» тоном. Тем временем маркиз настоятельно просил Гофриди походатайствовать о его деле перед тещей. Мадам де Монтрей от прямого ответа увильнула. «Судьба Сада, — пояснила она, — зависит от того, как он распорядится своей свободой. Он должен поплатиться за свой образ жизни, и дочь не должна предпринимать попыток воссоединиться с ним». Рене-Пелажи получила информацию, что ее встреча с мужем закончится его арестом. Она тотчас направила Саду письменное предупреждение, передать которое обязался Гофриди.
В первый месяц своего побега Сад во всю наслаждался жизнью, словно пытался наверстать упущенное за полтора года тюремного заключения. Он вел себя так, словно ему все сошло с рук. В его намерения входило завоевать расположение мадам де Монтрей и жить с Рене-Пелажи в Провансе. Он больше не считался преступником, и закон не имел оснований тревожить его. Неужели его опять арестуют? «Со своей стороны, — писал он, — я этому не верю». Рассказ о том, что инспектор Марэ плакал от досады, упустив его, маркиз считал нелепым: «Поверьте мне, слезы такому типу людей неведомы. Выражение ими ярости — скорее профанация, чем рыдания». Он даже полагал, что может безбоязненно отправиться в Экс. Возможно, вернувшись с пустыми руками в Париж, Марэ и его офицеры вызвали там панику, но Экса, «где никто палец о палец не ударит, а только будут смеяться над ними», это не касалось. Относительно опасений о целом отряде солдат для его ареста он сказал, что «это фарс, достаточно хороший, чтобы надорвать от смеха животики».
Однако оставаться все время в Ла-Косте представлялось неблагоразумным. В Сомане было бы безопаснее, к тому же Саду не терпелось снова посетить эти места. В годы заточения в большей степени, чем в Ла-Косте, его влекло на одинокую каменистую улочку с домами из бледного провансальского камня, расположенную высоко над мертвой тишиной поросших лесом долин, лежащим по обе ее стороны. Аббат де Сад теперь покоился в могиле в маленькой церквушке на самой окраине деревни, откуда открывался вид на туманные дали Прованса, убегающие в противоположную от моря сторону. Крутая тропа на другом конце вела к замку и его парку. Стоящий несколько в стороне от деревни, замок с любой стороны являлся для наблюдателя главной достопримечательностью ландшафта.