Я обнаружил, что приподнялся на локте и тут же сам упал на подушку, застонав от боли.
– Больно? – спросил Игорь.
– Да… рука.
Он пошевелил катетер.
– Так не больно?
– Лучше, – сказал я.
– Значит, так, либо мы вас фиксируем, либо возвращаем ваши двадцать пять процентов и до свидания. Вы не оправдали оказанного доверия.
– Ладно, фиксируйте, – кивнул я.
Мне вытянули руки, надели наручи и привязали к основанию кровати так же, как Жюстину.
Почти одновременно Игорь заполнил трубку и присоединил к катетеру на моей неразрезанной руке.
Почти одновременно отжали зажимы, и жидкость начала уходить из капельниц.
– Не больно? – спросил Игорь.
– Нет, абсолютно, – сказал я.
Оля помотала головой.
– Ну, слава богу! – вздохнул Женя.
– Последняя минута на размышления, – заметил Игорь. – Если передумали – останавливайте. Сейчас будет пентотал.
Женя установил еще две капельницы для меня и Жюстины, перекинул на них трубки и отжал зажимы. Жидкость начинает медленно уходить.
И тут я почувствовал, как рука Оли разжалась и бессильно легла на покрывало.
– Девушка спит, – сказал Игорь.
Ее капельница практически пуста, он переводит трубку к емкости с физраствором. Я с удивлением замечаю, что в моей капельнице еще добрая половина пентотала.
Игорь установил ей полную капельницу взамен опустевшей, но ждет, пока трубку промоет физраствор, и тоже смотрит на эту странность. Они с Женей переглянулись.
– Индивидуальная реакция? – предположил он.
– Что-то не так? – спросил я.
– Очень долго, – объяснил Игорь. – Обычно человек теряет сознание через тридцать секунд после введения дозы, необходимой для анестезии. Смертельная раз в пятьдесят больше.
Оля застонала, и некоторое время они занимались ею. Поменяли капельницу, и в ее вены потек павулон.
Наконец вернулись ко мне.
– Засор! – уверенно сказал Игорь.
Отсоединил трубку от засорившегося катетера и переставил мне на правую руку.
Остатки пентотала быстро перетекли в меня. Промыли трубки физраствором. Сменили капельницу. Меня начинает клонить в сон, но я остаюсь в сознании.
– Павулон? – спрашиваю я.
– Да, – говорит Игорь. – Не беспокойтесь, пока не уснете, релаксант вводить не будем – не в Америке. Это там казнями занимается хрен знает кто: все по времени делают. Капельницу присоединили – капельницу отсоединили, по пятьдесят секунд на препарат и никак иначе. Хотя чего проще подождать, пока человек уснет. Женя был там на стажировке, насмотрелся. Представляете, вы один в камере, закрытой, как отсек боевой подводной лодки. Палач в соседней комнате, и туда идут трубки через отверстие в стене. Свидетели за стеклом. Стекло иногда односторонней прозрачности – не видите даже их. Управление дистанционное и никакого человеческого участия во всех смыслах этого слова. Один умираешь! Я всегда считал, что у России свой путь. Радуйтесь, что дома.
Сменили капельницу Оле, физраствор промыл трубки, ставят хлорид калия.
– Ну, вы бьете все рекорды! – говорит Игорь. – Хотя, нет, вру. В Америке был случай, когда человек не терял сознания почти десять минут. Там, кстати, тоже был засор катетера.
Он сидит рядом со мной и вертит в руках ампулу.
– Что там? – спрашиваю я.
– Хлорид калия.
– Девушка умерла, – говорит Женя.
По электрокардиографу Жюстины ползет прямая линия.
– Ну, хоть что-то прошло нормально, – прокомментировал Игорь.
Держу руку Оли и чувствую, как она холодеет.
Меня клонит в сон.
Вдруг все исчезает – я оказываюсь в хрустальном замке. Стены сияют алым, и я откуда-то знаю, что это не огонь и не закат – это кровь.
– Спит! Ну наконец-то, – слышу я далекий голос. – Теперь павулон.
И я понимаю, что в замке зачем-то закрывают все окна. Бегу на второй этаж. Ступени сияют хрусталем и текут кровью под моими ногами. Накатывает слабость – падаю на лестнице. Зашлось сердце. Я задыхаюсь. Пытаюсь встать – ноги не слушаются, и я не могу сдержать стон.
– Что-то не так, – далекий голос. – Почему он стонет?
– Бывает, хотя редко. Недостаточно глубокий наркоз. Возможно, поторопились.
– Давай быстро калий хлор!
– Физраствор не прокачался.
– Да черт с ним!
– Если закупорит трубку – будет хуже.
Легкие отказались дышать. Я лежу на багровых ступенях и скребу ногтями по хрусталю.
– Ну, теперь недолго, – говорит голос.
– Будем надеяться, – говорит второй.
И тогда замок гаснет, ступени рассыпаются и исчезают – я падаю во тьму.
Я открыл глаза и почувствовал в вене катетер: надо мной висит капельница. Я заорал, рванулся, катетер оторвался и выпал из руки. И только тогда я осознал, что катетер один и капельница одна, что я в больничной палате, и рядом никого нет.
В палату вбежала медсестра, молодая полная женщина.
– Вы очнулись! Я услышала крик. Что с вами?
– Ничего. Дурной сон приснился. Извините, я, кажется, испортил вам катетер. Что там было?
– Питательный раствор. Вы были в коме.
– Что с Олей?
– Это девушка, которую привезли с вами?
Я кивнул.
– Она у нас, на третьем этаже, почти под нами.
Встать! Немедленно! Бежать к Жюстине!
– Что с ней?
Пытаюсь подняться, но тело плохо слушается, и кружится голова.
– Лежите, вам рано вставать, я узнаю, как она. Хотите?
Я кивнул.
– Вы пока поешьте.
Она вернулась буквально через пять минут.
– С ней все в порядке. Она пришла в себя.
И я с удовольствием принялся за жидкий больничный суп.
Интересное «кино» нам показали. Я всегда считал БДСМ-практики чем-то противоположным самоубийству. Скорее это способ почувствовать полноту жизни, подержать руку у нее на горле, расширить границы дозволенного. «Как хорошо, что мы оба живы!» – написала одна Тематическая поэтесса в стихотворении о сабспейсе, посвященном ее верхнему. Но ту же фразу наверняка выкрикнет человек, только что избежавший смерти. Не игрою ли в смерть являются наши Тематические развлечения? Многие бэдээсэмеры с этим не согласятся, более того, будут спорить до посинения. Может быть, вначале, когда мы связываем партнера шелковым шарфом, приковываем возлюбленную к кровати или даже практикуем шибари, мы и далеки от столь опасной игры, и с полным правом можем возмущенно спросить: «Причем тут смерть?» Но на некотором этапе…
Умереть, чтобы тут же воскреснуть. Как вепрь скандинавской вальхаллы, которого едят павшие воины, а он всякий раз вновь становится целым, или воины вечно сражающихся друг с другом конунгов Хедина и Хёнги, которых каждую ночь воскрешает валькирия Хильд, и бой начинается вновь. Но вдруг в один прекрасный момент чуда не произойдет, мертвое останется мертвым, и по трубкам в наши вены потечет смертельная доза барбитуратов, а не безобидный физиологический раствор?
Я думаю о наслаждении и смерти. Откуда эта связь? Казалось бы, смерть – боль. И больше никаких ассоциаций. Почему где-то глубоко в человеческом подсознании живет надежда словить кайф с этого процесса. И в последний миг воскликнуть «Блаженство!», как царствующий жрец Нормана в объятиях убивающего его золотого жука. И вот уже индус почитает за счастье умереть от руки любимого бога (например, броситься в Ганг), святой Иоанн Креста просит на смертном одре почитать ему «Песнь песней», а мусульманские шахиды соревнуются друг с другом в том, кто раньше предстанет перед Всевышним. Да, в большинстве религий блаженство отодвинуто за эту грань: после смерти, а не в момент смерти. А радость последней – в ожидании встречи с возлюбленным божеством. Но не так все просто. Может быть, это самообман: блаженство после смерти, а не сама смерть как блаженство. Психологическая защита, страх непонимания непосвященных… Смерть – боль. Боль – эндорфины. Они родимые! Максимальное количество эндорфинов – вот цель и смысл человеческого существования. Не ожидает ли нас в момент смерти эндорфиновый всплеск?
В Средние века и немного позже, пока сие действо не было повсеместно отменено, публичные казни собирали толпы народа, и далеко не всегда людей сгоняли туда палками. Зачем же они шли туда? Сопереживание, эмпатия, сочувствование. И скорее жертве, чем палачу. Возможность умереть виртуально, умереть, не умирая. Воля к смерти и понимание смерти как величайшего и последнего наслаждения.
И мои мысли обратились от садизма Тематического к садизму государственному, к которому я куда менее терпим.
Американцы дважды пытались изобрести безболезненную казнь и дважды облажались. Первой попыткой был электрический стул. Его изобрели в пылу научного спора между Эдисоном и Теслой. Первый ратовал за постоянный ток, а второй – за переменный. Электрический стул стал единственным устройством на переменном токе, которое придумали в фирме Эдисона. Мол, такой ток годен только для убийства. Непосредственным изобретателем был ученик Эдисона Харольд П. Браун, и учитель активно пропагандировал его изобретение.
Спор ученых мужей дорого обошелся будущим преступникам. Первый электрический стул был построен в 1888 году в Нью-Йорке, а затем и в других штатах.
Как его только ни величают: и «старина-искромет», и «старый курилка», и «желтая мама». А сама казнь называется в народе «оседлать молнию».
Приговоренному сбривают волосы, затем привязывают к стулу. Ремнями фиксируют грудную клетку, пах, руки и ноги. На голову надевают металлический шлем-электрод, под который подкладывают губку, смоченную в соленом растворе. Губка должна быть не слишком мокрой, чтобы не вызвать короткое замыкание, и не слишком сухой, чтобы сопротивление не было чересчур большим. Дополнительный электрод, смоченный в проводящим геле (элекрокреме), прикладывают к участку ноги осужденного, который тоже выбривают для уменьшения сопротивления. После этого заключенному надевают на голову колпак.
Затем по сигналу начальника тюрьмы подают тридцатисекундный электрический разряд напряжением от пятисот до двух тысяч вольт. Врач ждет несколько секунд, чтобы тело остыло, и проверяет, бьется ли сердце осужденного. Если оно еще бьется – дают новый разряд. Процесс повторяется до тех пор, пока преступник не умрет.