Но я все равно сильно переживал за нареченную. Умом понимал, что ей ничего не грозит, но каждый раз, когда клинок монгола проходил в волоске от ее одежд, покрывался холодным потом. Похоже, так же чувствовал себя и мой дорогой гость, Чэн Шу. Лицо его было неподвижным, как посмертная маска, но глаза, отслеживающие каждое движение поединщиков, и крохотные блестящие бисеринки на лбу и висках выдавали беспокойство князя.
Он уже и сам был не рад тому, что затеял. Но повернуть время вспять не мог, какого бы разряда ни достиг. Близкая победа превратилась в поражение, но времени и сил для злости у него не осталось — все уходили на беспокойство за сумасбродную дочь.
Совершенно искренне, желая поддержать взволнованного отца, я произнес:
— Чэн Юэлян отлично сражается.
Секунды не прошло, как стало понятно, что зря я эту тему поднял. Взгляд южного владетеля уперся в меня, и там я увидел чистую, ничем не разбавленную ненависть. Именно я, по его мнению, был во всем виноват. Вскружил девчонке голову, заставил предать отца, а теперь еще и смертельной опасности ее подвергаю. Владей я телепатией (кстати, есть среди техник ци такое умение?), прочитал бы в его мыслях что-нибудь подобное: «Неужели я для этого растил ее все эти годы?»
Плохой или хороший. Союзник или будущий враг. Сейчас рядом со мной сидел родитель, который мог потерять дочь.
На помосте между тем продолжалась схватка. Не знаю зачем, но Юлька явно переводила ее из разряда спортивного состязания в боевую. Она уже дважды уколола противника — в бедро и плечо. Это были даже не раны, так, царапины, но кровь все же проявилась двумя небольшими пятнами. От этого хунн, похоже, начал звереть. Если раньше его удары проходили пусть и близко, но все-таки на расстоянии, достаточном, чтобы понять, что попасть он и не пытался, то теперь моей невесте приходилось по-настоящему вертеться.
Один раз клинок степняка просвистел так близко о ее лица, что мы с ее отцом одновременно шумно выдохнули. А в следующий момент, когда увлекшийся Хуань Богэ пренебрег защитой и получил третье ранение — едва заметный порез на лбу, — мы оба выкрикнули: «Хао[11]!»
Я уже собирался подняться и на правах хозяина приказать завершить поединок, но тут-то монгол и сорвался. Вечная беда с Героями — какого бы высокого разряда они ни были, Огонь есть огонь. В какой-то момент даже у Пирата планка падала, и лучше бы тогда никому рядом с ним не оказываться. И это при том, что Ган Нин уже давно славился именно как командир ударной конницы, то есть его Путь был больше заточен не на индивидуальное мастерство, а на групповые техники. Это сделало его намного более уравновешенным, чем любого другого огненного бойца. Того же Хуаня Богэ, например.
Сразу стало понятно, что монгол переключился в боевой режим. Его движения стали резче, расчетливее и точнее — первый же взмах срезал с рукава Юльки приличный лоскут ткани, чудом не задев кожу.
Понял это и Чэн Шу. Вскочив, он выкрикнул приказ:
— Остановить бой! Хуань Богэ! Немедленно!
Но хунн его уже не слышал. Вращая широким однолезвийным клинком, он пер в атаку, как паровоз, игнорируя легкие и несерьезные уколы моей невесты. Которой приходилось шаг за шагом отступать, до тех пор пока она не уперлась спиной в одну из толстых деревянных колонн, стоявших по обе стороны от широкого прохода.
Взмах цзяня, которым она хотела отогнать противника, монгол отбил с потрясающей небрежностью. Используя инерцию собственного движения вошел в клинч, ударил навершием рукояти меча Юльке в солнечное сплетение. Выбив из нее воздух, он сразу же вскинул клинок, чтобы закончить поединок смертельным ударом…
Я к этому моменту уже активировал свое искривление времени под названием «удушающий поток» и вот-вот должен был прокричать «Стоять!», чтобы «заморозить» Хуань Богэ. Но Чэн Шу меня опередил на какую-то долю секунды. С его выброшенных вперед ладоней сорвалась чистая энергия ци и, пролетев несколько метров, ударила хунна в плечо.
Воина будто грузовиком сбило. Он отлетел метров на пять, врезавшись в столики двух приглашенных на пир, и остался там лежать, пытаясь втянуть в легкие воздух.
На Чэна Шу было страшно смотреть. Не знаю, что за технику он использовал, но она далась ему очень тяжело. Лицо побледнело, жилы на висках вздулись, в глазах полопались, кажется, все капилляры. Дышал он тяжело, будто пробежал километр с рюкзаком, полным кирпичей на плечах.
Юлька же, легко оттолкнувшись лопатками от колонны, встала перед нами и совершила церемонный поклон.
— Чэн Юэлян закончила поединок!
И в этот момент я понял сразу несколько вещей. Во-первых, моя невеста сознательно доводила своего противника до боевого безумия. Именно для того, чтобы тот начал сражаться не с целью демонстрации мастерства, а желая убить врага. Во-вторых, не так уж монгол был быстр, чтобы припереть ее к колонне и лишить возможностей маневра. Она позволила ему это сделать. В-третьих, она могла уйти и от последнего смертельного удара. Ни мне, ни ее отцу не обязательно было вмешиваться. Ну и, наконец, в-четвертых, эта коза все это затеяла специально, чтобы Чэн Шу вмешался.
Мои современники предпочли бы поговорить. Примерно так:
«Знаешь, папа, я люблю Лешу, и мне плевать, что ты по этому поводу думаешь!»
«Не смей дерзить мне, девчонка!»
«Мне не пять лет, чтобы ты мог мне что-то запретить!»
«Пока ты живешь в моем доме!..»
«Я уже давно не живу в твоем доме, па! Я взрослая женщина и сама решаю, с кем мне встречаться!»
«Он тебя не стоит! Послушай, Юля, он же калека!»
«Да хоть инвалид, это мой выбор, ясно?!»
«Подумай хорошо!..»
«Это ты подумай хорошо! Ты готов из-за своей гордыни лишиться и зятя, и дочери?»
«Как ты можешь так говорить?»
«Я. Так. Говорю. Свой выбор я сделала. Давай, твоя очередь! Выбирай! Влиятельный зять и счастливая дочь или одинокая старость?»
«У меня есть еще и сыновья!»
«Которые начнут делить твое наследство в тот момент, когда ты в первый раз продемонстрируешь слабость. И мы оба понимаем, что этот день не за горами!»
«Хочешь сказать, твой будущий муж не поступит так же?»
«Я хочу сказать, что твоя дочь так никогда не поступит».
В общем, так бы говорили родственники в мое время. Где-нибудь в России или любой другой стране западной цивилизации. Но тут у нас был древний Китай. И китайцы-аристократы. Которые по-другому не могли донести мысль. Все через боль и превозмогание.
— Прекрасный бой! — наплевав на нормы этикета, я в три длинных прыжка подскочил к невесте, взял ее за локти и заставил выпрямиться.
Девушка улыбнулась мне одними глазами. От этого взгляда внутри все перемешалось, будто кто блендер включил. Тряхнув головой в попытках сохранить трезвый ум, я прошептал так, чтобы только она могла услышать.
— Я восхищен. Вы очень хитрая и коварная, госпожа Чэн Юэлян.
Ответом мне была уже открытая, чуть смущенная улыбка. И слова:
— Ну что вы, стратег Вэнь. Я недостойна этой похвалы.
В итоге Чэн Шу затаился. Без вариантов. Прощаясь, он улыбался. Оставил кучу подарков и сказал множество теплых слов. Обещал, что теперь мы будем встречаться чаще. Заверял, что лучшего выбора для его дочери (да и для Поднебесной в целом!) не существует. Я кивал и улыбался. Но не верил.
Слишком быстро старый лис переобулся. В мое время сказали бы — в прыжке. Только что строил козни и раз — лучший друг. И дочери выходку простил (а это для китайцев непросто!), да и зятю будущему провал тоже. Да-да-да! Был бы он таким добрым и отходчивым, до своих лет не дожил бы. И парочку городов не подмял.
Но — не убивать же его теперь! Юэлян, кажется, была довольна тем, как все разрешилось. Мои капитаны страшно гордились проведенным приемом и еще больше — поступком молодой госпожи. Про ее бой с монголом разве что баллады не писали — и то лишь потому, что у китайцев такой традиции не было. Схватка на пиру обросла множеством придуманных подробностей, в которых Юлька, естественно, не проигрывала бой, а вполне себе уверенно гоняла противника по всему залу.
Дошло до того, что моя невеста получила от коллективного-бессознательного почетное прозвище «Осенний ветер», и ей стало трудно передвигаться по лагерю, потому что везде появлялись восторженные поклонники, смиренно просившие показать «тот самый удар», которым она разрубила Хуань Богэ на две части. Да, большинство просителей отлично знали, что хунну вполне себе жив и здоров, но когда общество интересовала грубая действительность?
А меня вот очень. Мифотворчество — это, конечно, здорово. И приятно будет узнать, что через пятьсот-семьсот лет меня с Юлькой причислят к небесному пантеону, как богов коварства и хитрости[12], но жил-то я сейчас. И не верил, что Чэн Шу способен произошедшее взять и оставить.
Типа он посидит такой в одиночестве, подумает и скажет себе: «Шу, старина! Ты же отлично понимаешь, что во главе угла для тебя должно стоять счастье дочери! Твои желания и стремления вторичны. Ты немолод, уже достаточно пожил, дай же теперь дорогу молодым, тем более они так здорово себя показывают!»
Такого внутреннего монолога у него не было. И не могло быть. Старый лис хотел получить все — это «Троецарствие», а не восьмой сезон «Касла». Тут все очень хотят спасти Китай, и каждый по своему, единственно верному плану. Чэн Шу и дочку мне присватал, чтобы контролировать талантливого стратега. И крылышки ему подрезать, если придется. Только чувств молодой госпожи не учел. Или, точнее сказать, ее честолюбия.
Последнее было для меня некоторым откровением. Не, я понимал, что у китайцев верность роду стоит на почетном втором месте, но все же верил в любовь. Ну, типа влюбилась, отдала свое сердце и все такое. Однако, когда сразу после пира мы с невестой откровенно поговорили, меня поразило, с каким прагматизмом смотрит на будущее эта юная леди.