Громовые аплодисменты продолжались долгое время. Напрасно генерал Марков раскланивался, махал папахой, садился на стол, вскакивал, разводил руками… Наконец зал стих и замер. При полном освещении театра, сказав: «Я привык видеть своих слушателей», он начал доклад.
– Помню, как сейчас, огромное поле, на котором двигались и выстраивались колонны войск, – громким и четким голосом начал генерал Марков. – Над колоннами развевалось море красных флагов. И за ними… за ними не было видно старых, овеянных славой побед, священных знамен. Войска готовились к встрече военного министра из адвокатов.
– Раздались команды. Войска замерли и взяли «на караул». Заиграли оркестры. Стоя на автомобиле, военный министр объезжал войска, здороваясь с ними и выслушивая их громогласное «ура».
Красочными мазками рисовал генерал Марков картину парада, затем речь министра к войскам, призывающего их «во славу революции и Родины» выполнить долг «самой свободной армии» и «самого свободного солдата в мире» в предстоящем наступлении; затем как войска отвечали министру своим «ура». Рисовал он и самого министра, торжествующего и уверенного, что он владеет мыслями, душами и сердцами солдат революционной армии.
– Рядом с министром стоял старый генерал – командующий. Генерал был мрачен. На него не производили впечатления эти восторженные крики войск; он знал и чувствовал в них неискренность. Старый генерал знал солдата, его психологию и знал, что такие красивые слова министра не побудят его к наступлению.
Далее генерал Марков коротко, но картинно, рассказал, как наступление Керенского на 3-й день обернулось не только поражением, но и разгромом. Армия быстро развалилась, а с нею развалилась и Россия, и власть подхватили большевики.
К счастью для Родины, у нее нашлись вожди и воины, которые поставили себе задачей создание в нелегких условиях армии для борьбы за восстановление и освобождение России: генералы Алексеев, Корнилов, Деникин… офицеры, юные добровольцы…
Описывая Кубанский поход, генерал Марков говорил о беззаветном самопожертвовании и храбрости рядовых чинов армии в десятках сражений. Он говорил о победах, одержанных молодежью в исключительно тяжелых условиях похода и о главной победе: армия не погибла; она показала всем: бороться можно, должно и… успех борьбы неизбежен.
Закончил свой более чем часовой доклад генерал Марков следующими приблизительно словами:
– Многие погибли уже в борьбе; в дальнейшем погибнем, может быть, и мы. Но настанет время, и оно уже близко, когда над Россией, великой и единой, снова взовьется наше национальное трехцветное знамя. И этому не помешает присутствие по соседству армии в характерном головном уборе (германский шлем).
Генерал Марков надел свою папаху и поклонился публике. Неистовое «ура»; крики «Марков!» Они продолжались бы без конца, если бы на сцену не вышел офицер с букетом цветов. Мгновенно все стихло. Офицер подносил цветы от дам, но генерал Марков не дал ему договорить, громко сказав:
– В госпиталь раненым! Я – не певица!
Новый взрыв аплодисментов, крики – «просим!», «ypa!» Офицер снова попытался подойти с букетом к генералу и на этот раз услышал от него властное:
– Немедленно под арест!
Смущенный, тот сошел со сцены с дамским букетом.
Марковцы, выйдя из театра, не сразу отправились в институт: они хотели еще раз увидеть своего кумира.
– Будем искать генерала Маркова, – решили они. Но походники, знавшие генерала, заявили:
– И не думайте! А то он начнет браниться.
Пришлось оставить эту мысль.
Доклад произвел на всех потрясающее впечатление. То, что у многих таилось в подсознании, в инстинктивной любви к Родине, теперь стало совершенно ясно осознано и прочувствовано; оставалось подкрепить это своей волей на деле, в боях. И на это решились все.
«Истинный сын народа русского отдает Родине самое дорогое, что он имеет – свою жизнь!» – слова генерала Корнилова, которые напомнил генерал Марков.
В дальнейшем среди новых марковцев только и говорили о генерале Маркове, о походе и о том, что они должны быть достойны тех, в ряды которых влились. Примеров для подражания было много – и данных генералом Марковым, и данных участниками похода. Оставалось собрать каждому свои силы, победив в себе все слабости.
На одну особенность доклада обратили марковцы внимание: генерал Марков в своем докладе ни разу, ни словом не высказался о себе, будто бы лишь наблюдал в боях, а не командовал и не участвовал в них. Такая скромность в отношении себя поразила всех и… принята была всеми за правило для себя. «Забыть себя – служить России», «Скромность и доблесть».
B последний вечер своего пребывания в Новочеркасске генерал Марков посетил скромную вечеринку в институте, организованную 4-й ротой. Он разговаривал с начальницей института в то время, как добровольческая молодежь танцевала с милыми хозяйками дома, приютившего полк, юными институтками в белых пелеринках, скромными в своей институтской форме, скромными в поведении и исключительно обаятельными.
Генерал Марков ушел с вечера далеко до его окончания, несмотря на уговоры остаться и офицеров и институток. Он должен был сделать нужные приготовления к отъезду на фронт на следующий день. Он поблагодарил начальницу за прием его полка в здании института, а обступившим его он обещал привести своего 5-6-летнего сына. Через некоторое время он вошел в зал со своим сыном, которого сразу же окружили милые хозяйки.
Еще раз попрощавшись со всеми, сказав офицерам: «До скорой встречи на фронте», он уехал.
Никто тогда не почувствовал, что в этот вечер они видели своего генерала в живых в последний раз.
Пребывание 1-го Офицерского полка в Новочеркасске ознаменовалось, между прочим, одним кровавым эпизодом. Это было после отъезда генерала Маркова.
Большевики не теряли надежды взорвать Дон внутренним восстанием в его столице. Они вели к этому подготовку. Донские части, занятые очищением своей области от большевиков, все были на фронте. Вот почему атаман Краснов просил генерала Деникина держать часть его сил в Новочеркасске.
В 1-м Офицерском полку ежедневно назначалась дежурная рота, и вот, в день дежурства 1-й роты, она была срочно вызвана к тюрьме. В тюрьме содержалось несколько сот человек, арестованных за активные выступления в пользу большевиков. В трех ее камерах особо держались красные комиссары, около 30 человек. Благодаря моральной и политической слабости донской тюремной стражи и небрежного отношения к службе, заключенные не только имели возможность свободно получать извне посылки, не осматриваемые охраной, но и быть в полной связи с внешним миром. Результат: оружие у арестованных и организация восстания совместно с большевиками в городе.
Когда 1-я рота прибежала к тюрьме, на ее окнах висели красные флаги, стража разбежалась, арестованные, обезоружив ее, уже выбегали из тюрьмы. Роту встретили выстрелами, как из тюрьмы, так и из близлежащих кварталов. Она окружила тюрьму; несколькими выстрелами по окнам и по соседним домам прекратила стрельбу. Арестованные разбежались по своим камерам. В окнах исчезли красные флаги и появились белые; оттуда выбрасывалось на двор оружие. Двери в камеры комиссаров оказались запертыми изнутри. Не сразу комиссары открыли их: они просили пощадить их, обещали вознаграждение.
За восстание поплатились жизнью только комиссары.
Когда прибыл к тюрьме комендант города, с восстанием уже было покончено. Рота сдала тюрьму соответствующим властям и вернулась в институт, не понеся потерь.
Второй поход на Кубань
Восстание донских казаков разрасталось, но шло медленно и неуверенно. Не было всеобщего подъема. На выбранного в атаманы генерала Краснова ложилась трудная задача: поднять казачий свободолюбивый дух, сформировать крепкие части, и это – в условиях борьбы и неустойчивости положения в тылу. Немцы помогали Дону лишь вооружением и боеприпасами и поддержкой формирования на его территории Южной и Астраханской армий, протекавшего весьма слабо.
Против Дона красные сосредоточили большие силы и оказывали ему активное сопротивление. Прошло лишь недели две, как Добровольческая армия перешла с Кубани на Дон, едва изжила в себе внутренний кризис, была ничтожной численности, но атаман Краснов уже настоятельно просил генерала Деникина о выступлении на помощь донцам на царицынском направлении. Основания к этой просьбе были весьма существенны: помимо физической и моральной помощи восставшим, Добровольческая армия выходила бы на дорогу к центру России; взятие Царицына удаляло бы ее от немцев и давало бы ей большую свободу действий; в Царицыне армия нашла бы столь нужные ей боевые припасы; там она пополнилась бы бойцами и при продвижении на север она вливала бы в свои ряды выражающее открыто недовольство красной властью крестьянское население. Затем, что очень важно для боевых действий, – взятие Царицына прерывало бы связь центра красных с их армией на Северном Кавказе, что приводило бы к ослаблению последней и, наконец, Добровольческая армия приблизилась бы к Чехословацкому корпусу, базировавшемуся на Самару, настроенному явно против большевиков и считающему себя в продолжении борьбы с Германией, как и Добровольческая армия.
Командование Добровольческой армии соглашалось со всем этим, но учитывало и другое. Оно считало, что пассивность красных на Северном Кавказе – явление временное и что они неизбежно перейдут в наступление на Дон, а тогда незначительные донские части, стоящие против них, не будут в силах сдержать его. Дон, атакованный с тыла огромными силами, неизбежно подвергнется разгрому, и тогда ему не поможет уже и Добровольческая армия.
Силы красных, стоявшие на южном рубеже Дона, исчислялись следующими цифрами:
1. В районе Азов-Батайск-Кущевка, частью против немцев, частью против Добровольческой армии, стояла армия Сорокина в 30–40 000 человек при 80 орудиях и двух бронепоездах.